Люсьен удивил меня.
— Вы замужем.
Это было скорее утверждение, нежели вопрос; тем не менее я согласно кивнула.
— И это муж звонил вам на днях, когда мы ели фондю.
— Да.
— Я тоже был женат, — сказал Люсьен.
— Vraiment?[66]
Я не сумела скрыть удивления. Ощущение возникло примерно такое же, как когда он мне сказал, что тоже страдает от псориаза, — неловкости за то, что, получается, я считаю, будто у него не может быть жизни, как у меня, жизни, со всеми ее бедами и романтическими приключениями.
— А дети у вас есть? — Этим вопросом я словно возвращала ему право на эту самую жизнь.
— Дочь. Кристина. Она живет со своей матерью в Биле.
— Не так уж далеко отсюда.
— Совсем недалеко. Я навещаю ее два раза в месяц по выходным. А у вас дети есть?
— Нет.
В локтях и на щиколотках у меня засвербило. Псориаз напоминал о себе.
— Пока нет.
— Ну да, пока нет.
— В тот самый день, когда выяснилось, что жена беременна, — медленно заговорил Люсьен, — я как раз собирался сказать ей, что нам лучше расстаться. Мы были женаты уже два года, а жизнь все никак не налаживалась. Так мне, во всяком случае, казалось. В тот вечер мы оба сели поделиться своими важными новостями, своими мыслями. Она начала первой, и, когда сказала, что ждет ребенка, я не смог заставить себя сказать, что хотел.
— И вы остались жить вместе.
— Да, до тех пор, пока Кристине не исполнился год. Это было кошмарное время.
Я вдруг почувствовала, что меня вот-вот стошнит, скрутило живот. Я сделала глотательное движение и глубоко вдохнула.
— Когда я слышал, как вы разговаривали с мужем по телефону, вспомнились мои собственные звонки.
— Да я почти все время молчала!
— Дело не в словах, дело в тоне.
— Ясно. — Не зная, что сказать, я молча вглядывалась в темноту. — Не уверена, что муж мой — именно тот мужчина, от которого я хотела бы иметь детей, — вымолвила я наконец. — И никогда не была уверена.
Сказать это вслух, и кому — Люсьену, — было все равно что разбить окно. Меня ужаснул сам звук собственного голоса.
— Что ж, — сказал Люсьен, — хорошо, что вы это вовремя поняли; так что, поскольку это зависит от вас, на свет не появится ребенок, рожденный не в любви.
Я сдавленно откашлялась и кивнула. Мы сидели, вслушиваясь в шум дождя. Я сосредоточилась на своем бедном желудке.
— Вы что, украсть там что-нибудь собрались? — внезапно спросил Люсьен, кивая в сторону фермы.
Я на мгновение задумалась.
— Да нет, не сказала бы. Просто рассчитывала кое-что найти. Нечто принадлежащее мне.
— А что это? Вы там что-то оставили вчера? Об этом речь?
— В каком-то смысле. Это история моей семьи. — Я выпрямилась. — Ну как, не раздумали помогать? — резко бросила я.
— С чего бы это? Сказал помогу, значит, помогу. — Люсьен посмотрел мне прямо в глаза.
«А что, не так уж он и дурен», — подумала я.
Казалось, Маленький Жан не собирается останавливаться, и Изабель перегородила ему дорогу, заставив натянуть вожжи. Лошадь ткнулась мордой ей в плечо и негромко заржала.
И Маленький Жан, и Гаспар избегали ее взгляда, хотя Гаспар слегка приподнял свою черную шляпу и поклонился. Маленький Жан сидел на крупе лошади напряженно, вглядываясь куда-то в даль и нетерпеливо ожидая, когда же наконец можно будет продолжить путь.
— Куда направляетесь? — спросила Изабель.
— Домой. — Маленький Жан проглотил слюну.
— С чего бы это? Что, уже отыскали Мари? С ней все в порядке?
Сын промолчал. Гаспар неловко откашлялся и повернулся к Изабель своим незрячим глазом.
— Извините, Изабель, — заговорил он, — я бы ни за что не стал вмешиваться в это дело, если бы не Паскаль, если бы это не она сшила это платье. А так выходит, что я чувствую себя обязанным… — Он пожал плечами и нахлобучил шляпу на голову. — Извините.
Маленький Жан прошипел что-то сквозь зубы и яростно ухватился за вожжи. Изабель пришлось выпустить их.
— Обязанным сделать что? — выкрикнула она. Маленький Жан хлестнул лошадь, и она с места пошла в галоп. — Помочь в чем?
От слишком резвого старта у Гаспара слетела с головы и упала в лужу шляпа. Изабель проводила взглядом всадников, затем наклонилась, подняла шляпу, стряхнула с нее грязь и капли воды и медленно направилась в сторону дома.
Дождь усилился. Мы взбежали на крыльцо, и я осветила фонарем замок. Люсьен слегка подергал его.
— Повесили, чтобы les droguйs сюда не заходили, — заявил он.
— Вы что, хотите сказать, что в Мутье есть наркоманы?
— Конечно, есть. А где их нет в Швейцарии? Вы ведь не очень хорошо знаете эту страну, правда?
— Это уж точно, — пробормотала я по-английски. — Да, недаром говорят, что внешность обманчива.
— А вчера вы как внутрь попали?
— Якоб знал, где хранится ключ. — Я огляделась. — А я вот не обратила внимания. Ну да ничего, сейчас найдем.
Светя фонарем, мы принялись обшаривать все места, где мог бы быть этот чертов ключ.
— Может, он случайно прихватил его с собой? — предположила я. — Мы все вчера были не в себе, так что ничего не было бы удивительного. — Я почувствовала какое-то смутное облегчение от того, что не придется заниматься всем этим.
Люсьен взглянул на маленькие окна по обе стороны от двери; выдавить остатки стекол труда не представляло, но все равно нам через них не пролезть. Окна на фронтоне дома тоже были недостаточно велики и к тому же врезаны слишком высоко. Люсьен взял у меня фонарь.
— Посмотрю, может, с обратной стороны что-нибудь подходящее найдется, — сказал он. — Одна немного побудете?
Я заставила себя кивнуть. Люсьен спустился с крыльца и исчез за углом. Я прислонилась к двери, растирая руки, чтобы не дрожать, и прислушалась. Поначалу можно было различить лишь привычный уже шум дождя; затем сквозь него начали пробиваться другие звуки — шелест автомобильных шин на дороге внизу, паровозный гудок; от того, что обычный мир так близко, мне сделалось немного покойнее на душе.
Тут из дома донеслось нечто похожее на визг, и от неожиданности я даже подпрыгнула.
«Люсьен, наверное», — успокоила я себя, но на всякий случай, несмотря на дождь, немного отошла от двери. В окне рядом с дверью мелькнул луч фонаря, возникло лицо, и я с трудом подавила крик.
Люсьен поманил меня и передал сквозь разбитое стекло фонарь.
— Обходите дом, я встречу вас у окна. — И, не дав мне спросить, все ли в порядке, Люсьен отошел и растворился в темноте.
Я двинулась вокруг дома путем, который только что проделал Люсьен. Повернуть за угол было нелегко: боковая и задняя часть здания представляли собой частную собственность и от публичного обозрения были защищены. Я вступала в иной, незнакомый мир.
Позади дома было очень грязно, приходилось отыскивать между лужами клочки сухой земли. Увидев открытое окно и темный профиль Люсьена в его проеме, я заторопилась и тут же упала на колени.
— Не ушиблись? — Он высунулся наружу.
Я с трудом поднялась на ноги. Фонарь бешено раскачивался у меня в руке. На брюки налипло полно грязи.
— Нет-нет, не беспокойтесь, — буркнула я, стараясь стряхнуть с себя налипшие комки земли. Я передала ему фонарь, и он светил им с подоконника, пока я не вскарабкалась наверх.
Внутри оказалось холодно, даже холоднее, чем снаружи. Я откинула прилипшие к глазам влажные пряди волос и огляделась. Мы находились в какой-то комнатушке, расположенной в глубине дома, — то ли в спальне, то ли в кладовке, где не было ничего, кроме кучи поленьев и пары сломанных стульев. Здесь пахло сыростью и мускусом, а когда Люсьен направил свет наверх, в глаза бросились скопившиеся в углах и покачивающиеся на сквозняке обрывки паутины. Люсьен закрыл окно; рама издала тот самый скрежещущий звук, что донесся до меня несколько минут назад. Я уже собралась попросить его снова открыть окно, чтобы оставался путь к отступлению, но в последний момент удержалась. От чего отступать-то, чего бежать, урезонивала я себя, чувствуя, как в животе у меня все переворачивается.
Люсьен прошел в главное помещение дома, остановился у печи и направил свет фонаря на дымоход. Мы долго разглядывали его, не говоря ни слова.
— Да, мощное сооружение, ничего не скажешь, — вымолвила я наконец.
— Это уж точно. Я всю жизнь прожил в Мутье и не раз слышал про этот дымоход, но своими глазами вижу впервые.
— Вчера он показался мне необыкновенно уродливым.
— И опять-таки ваша правда. Похож на ruches, что показывают по телевидению. Из Южной Африки.
— Ruches? А что такое ruche?
— Пчелиный домик. Ну знаете, где пчелы мед делают.
— А-а, улей. Ясно.
Где-то, может, в «National Geographic», я видела фотографии больших, неуклюжих ульев, о которых, судя по всему, говорит Люьсен; это закованное в сероватый цемент остроконечное сооружение, похожее на нераскрывшийся кокон, — бесформенное, но функциональное. Перед глазами у меня промелькнула картина давно развалившихся ферм в Севене — правильно расположенный камень, изящные линии дымохода. Нет, здесь ничего похожего, здесь дымоход построен людьми, которые просто отчаянно в нем нуждаются, и не важно, где он будет стоять и как выглядеть.
— Странно, знаете ли, — заговорил Люсьен, вглядываясь в печь и дымоход. — Странное расположение. Не тут должна стоять печь. Вся комната получается какой-то перекошенной. Все получается не на месте. Жить неудобно.
Он прав.
— Слишком близко от двери, — заметила я.
— Не то слово. Входишь в дом и чуть не врезаешься. Это крайне нерационально — слишком много тепла уходит в открытую дверь. К тому же на сквозняке огонь разгорается слишком сильно, за ним трудно следить, опасное дело. В общем, естественно было бы поставить печь у противоположной стены. — Он показал, где именно. — Странно, что люди здесь сотни лет прожили и все это время мирились с такими неудобствами.
«Рик, — неожиданно подумала я. — Вот кто нашел бы этому объяснение. Это его область — интерьер».