Фредерика ворвалась в разгар большой семейной ссоры, усугубленной присутствием Дэниела и Стефани, решивших, без особой, впрочем, надежды, прийти и лично извиниться за зачатие новой жизни.
– Помогите! Помогите! – завопила она. – Лукас Симмонс совершенно спятил, залез в Уродский прудик, угрожает Александру ножом! Совершенно спятил, я не шучу. Весь украсился цветами, как король Лир или любовник леди Чаттерли. Сделайте что-нибудь! Говорят, там пиявки в пруду. Вода абсолютно черная, он жутко выглядит и все время что-то поет.
– Звони в «скорую», – сказал Дэниел Стефани. – А ты не ори, – обернулся он к Фредерике, но было поздно. На лестнице, бледный и дрожащий, возник Маркус.
Стефани объясняла кому-то по телефону, что нужна «скорая», что ехать в Дальнее поле, на середину регбийной площадки школы Блесфорд-Райд. Нет, не несчастный случай. Наверное, нужна будет полиция – там человек с ножом, нужно его как-то связать.
– Можно бы не так упиваться, – зло сказал Дэниел Фредерике.
– Я не упиваюсь, это мой способ самовыражения, и вообще я пришла за помощью, что тебе еще нужно? – выкрикнула Фредерика, вскинув голову, как Менада, вся пылая от драматизма ситуации и чувства собственной значимости.
– Надо, чтобы ты не орала на весь дом.
Фредерика огляделась, явно не понимая, в чем ее обвиняют. Маркус тем временем тихо сошел по лестнице и потянул Дэниела за рукав:
– Вы сейчас туда пойдете? Можно, я с вами?
Дэниел переключился на новую опасность:
– Тебе не нужно.
– Я знал, что будет что-то ужасное. Я должен пойти, я за него в ответе.
– Раз должен, значит пойдешь. Но если от тебя там станет хуже или просто я так велю, вернешься домой. Понял?
– Он никуда не пойдет, – сказал Билл.
– Это его жизнь, – отвечал Дэниел. – А вы хорошо устроились, вообще в ней не участвовали. Теперь у него друг попал в беду, и, если он хочет помочь, я считаю, это его право.
– Этот Симмонс сумасшедший, – буркнул Билл.
– Может, и я тоже, – сказал Маркус, бледными пальцами тихонько перебирая у Дэниела рукав пиджака. – Может, я смогу его успокоить. Он… Он раньше меня слушал.
– А ты будешь слушать меня, – рявкнул Билл.
– С чего бы? – Дэниела, как он потом признался, так довел Билл, что, может быть, он и не слишком ясно видел ситуацию с Маркусом.
– Я должен туда пойти. Если… Если что-то случится, я на всю жизнь буду виноват.
– Тогда пошли, – сказал Дэниел.
Стефани тоже потянула его за рукав:
– Стоит ли?
– Лучше пусть он сам увидит, чем будет воображать бог весть что. Пошли.
Все они друг за другом прошли по садовой дорожке и вышли в Дальнее поле. Маркус нетвердо шагал между Дэниелом и Стефани, за ними брели Билл и Уинифред. Фредерика, подавленная недавним конфузом, мрачно и решительно шагала последней. Когда они дошли до пруда, Лукас по-прежнему стоял в воде и пел чуть охрипшим голосом. Александр так и охранял его, сидя на корточках, совершенно бесполезный. Дэниел сразу подошел к Лукасу:
– Мы за тобой.
Лукас отвернулся и двинулся по кругу.
– Зачем? – спросил Дэниел.
Ему было бы много легче одному. Поразевавшие рты зрители ему мешали. Он меж тем искренне хотел знать, зачем Лукас забрался в пруд, голый и убранный цветами.
Симмонс стал размахивать ножом. Маркус рванулся к нему:
– Сэр, сэр, не надо так! Надо было мне с вами поехать, я и сам знаю. И вы зря думали: ничего не изменилось, и я во все верю: в фотизм и в травы, сэр. Мы же сами все видели, и доказательства научные есть. Только не нужно так, сэр.
Лукас обернулся к нему, склонил голову, как бык, и гневно уставился на Маркуса. Маркус шагнул вперед и протянул ему руку:
– Пожалуйста, выходите.
Вполне сознательно и прицельно Лукас жидкой черной слизью пруда обрызгал Маркусу чистую рубашку, серые брючки, белое лицо:
– Уходи. Ты злой… А ты нет.
Лукас снова принялся бить по воде. Издалека по буграм пробиралась машина «скорой помощи».
– Кто? – спросил Дэниел.
Фельдшеры и полисмены шли с носилками, смирительной рубашкой, алым пледом. Солнце палило.
– Кто?
Лукас отчаянно оглядел собравшихся: Поттеры, Поттеры, хрупкий Александр, спокойный Дэниел. Лукас вышел из чмокнувшего пруда, подошел к Стефани и спрятал горячую голову у нее на груди. Так и стоял, гротескно горбатый, потому что она была маленькой женщиной, гротескно пестрый: черная грязь, красные ляжки, белый торс, пунцовая шея и пятна цветов. И она, тяжело дыша животом, обняла его и сказала бессмысленно-утешительно: ничего, это ничего.
– Я же говорил тебе, говорил: у меня нет своей жизни. Я никого не трогаю.
– Это ничего.
– Уничтожители идут.
– Нет, нет. Ты просто поедешь с ними и отдохнешь немножко.
– Не верь им. Я там уже был. Никакого там отдыха, никакого покоя. Только белые лампы. Они уничтожают разумное время и пространство. Я с ними не поеду.
Пошатнувшись, он выпрямился и стал размахивать ножом. Полицейские и фельдшеры забежали сзади, повалили его, отобрали нож, запихали в машину «скорой помощи» и закрыли дверцу.
– Куда они его? – спросил Маркус.
– Наверное, в Калверлейскую больницу, – ответил Дэниел, – там есть психиатрическое отделение.
– Там не очень плохо, в этом отделении?
– Нет, бывают места и лучше, и хуже. Ему там будет спокойно.
– Но он не хочет…
Когда вернулись домой, Маркус ужасно хрипел, и Уинифред заставила его снова лечь в постель. Александр стоял рядом с Фредерикой и слушал лекцию Билла о безнравственности отношений с учениками, выходящими за рамки циркуляра. Стефани села и закрыла глаза. Она до сих пор ощущала на руках жар, исходивший от Лукаса. Мокрым ртом он прильнул к ее груди. Она теперь никогда не избавится от этой жалости. Ей хотелось вымыться. Билл объявил, что пойдет к Маркусу, как следует с ним поговорит и выяснит, чем они там занимались. Мальчик должен четко понять, что эта мерзость прекратилась и больше не повторится.
– Через мой труп, – сказала Уинифред. – Ему сейчас нужно побыть одному. Не нужно на него давить, не нужно расспрашивать. Оставьте его в покое.
Уинифред была права, но она так неожиданно взяла верх над Биллом, что к Маркусу до вечера никто не пошел. А вечером выяснилось, что, несмотря на приступ астмы, он открыл окно в своей комнате и исчез. Два с половиной дня понадобилось Биллу и Уинифред, чтобы найти сына, хотя разгадка лежала на поверхности. Билл начал с нелепых предположений, что «у мальчишки все в порядке» и «он просто пошел прогуляться». Уинифред была убеждена, что Маркус погиб – скорее всего, покончил с собой. Когда Билл наконец согласился позвонить в полицию, много времени ушло на прочесывание пустырей и речек. Александр безрезультатно ездил по проселкам. Уилки, призванный Фредерикой, с ревом носился на мотоцикле, проверяя каналы и густые заросли. Дэниел догадался позвонить в Калверлейскую больницу, где ему сообщили, что там нет ни Маркуса Поттера, ни Лукаса Симмонса. Последний был осмотрен и под транквилизатором перевезен в «Седар маунт», большую психбольницу с собственной огороженной территорией, расположенную в сельской местности милях в двадцати пяти от Калверли. Дэниел позвонил туда. Там сказали, что Лукас по-прежнему находится под действием транквилизаторов, а Маркуса Поттера никто в больнице не видел.
Фредерика везде ездила вместе с Александром. Ее одолевало странное чувство, словно разум ее раздваивается. Ей представлялась то алая нагота Симмонса, то пустое, безликое лицо брата, но соединить одно и другое она не могла никак. Иногда наплывала волной теплая усталость, а с ней – желание, и она скользила ладонью по ногам Александра. Иногда в ответ по нему пробегала дрожь желания, иногда – раздражения. Он тоже не мог сфокусировать мысль на чем-то одном, будь то чуждая ему трагедия или желанная девчонка, сидящая рядом. У него были рассованы по карманам несколько записок от школьной секретарши, сообщавшей, что ему звонила миссис Перри, а иногда и ее супруг, но ему удавалось ускользать от обоих. Он хранил еще два толстых письма от Дженни, которые так и не распечатал. Подобно Фредерике, он постоянно и болезненно возвращался к воспоминаниям о пунцовой наготе Лукаса.
А Маркус тем временем шел. Дэниел был прав, когда, поверив инстинкту, позвонил в больницу. Но время не сошлось, а сестры в справочной ничего не знали и путались. Сперва Маркус проселками пошел в Калверли. Кружилась голова от движения, но дышать понемногу становилось легче. Он был убежден, что как-то невольно оборвал нить, связующую Лукаса с реальностью, а вместе с ней и собственную непрочную, лишь благодаря Лукасу существующую связь с повседневной жизнью. «Нужно было поехать с ним к курганам и там погибнуть», – думал он, хоть и не очень понимал, чем это было бы лучше. Он шел, и пыльца придорожных трав летела ему в лицо. Отекали глаза и слизистая горла. Никаких сообщений не приходило, но его не отпускал страх, что свет готов вот-вот его захлестнуть – враждебный свет, только и ждущий, чтобы он вышел из-под защиты привычно-нелепых повседневных мелочей. К страху перед враждебным светом добавился у него страх перед собственным домом на Учительской улочке – теперь это была система квадратных черных коробок, где бродишь без конца в невыносимой жаре, упираешься в тупик и начинаешь снова…
В Калверли пришлось вести себя хитро́. Улицу нашел на плане, вывешенном перед собором, запомнил и двинулся к ней по кольцевой дороге – так не собьешься, но ужасно долго, пыльно и шумно. Добравшись до больницы, Маркус почувствовал, что выглядит странно. Это было опасно. Он действительно странно выглядел из-за всего, что пришлось ему пережить, из-за голода, сенной лихорадки, астмы, усталости. Есть он не хотел и не мог и потому уже два дня был без пищи.
Маркус присел в парке на скамейку и позволил себе тихо проплакаться: это было хитро, потому что он смог расслабиться и добиться от себя нормального голоса, каким можно было попросить о посещении пациента по фамилии Симмонс. Он ладонями отряхнул запыленные штаны, вытер носовым платком ботинки, а потом им же с меньшим успехом попробовал протереть очки. Встал, чуть пошатываясь, и дал себе расходиться, чтобы бодрым шагом войти в вестибюль больницы. Он поправил пыльные очки на пыльном лице, установил правильное направление и пошел.