Александр задумчиво ехал обратно к школе. На сей раз он посмотрел на домик Дженни, но тот был тихий, со слепыми окнами. Александр подумал заодно, что оттуда нельзя видеть поле: домик слишком близко стоит к концу улочки. Карманы у Александра были набиты неотвеченными письмами. Нужно все их вынуть перед сегодняшним свиданием. Кроме толстых, так и не вскрытых конвертов от Дженни, тут были ответы почти на все его вслепую разосланные соискательские формы. Александр был нужен всем. Его приглашали на собеседование в Оксфорд, в манчестерское и лондонское отделение Би-би-си, в знаменитую старинную частную школу в Дорсете. Были не только ответы, но и просто письма с предложениями: от издателей драматургии, от литагентов, от лондонского импресарио, от американского продюсера с сомнительной репутацией, от всевозможных литобъединений, школьных и университетских, городских и деревенских. Наконец-то Александр обрел имя и независимость, наконец-то двигался к чему-то большому. Но в голове его неотвязно вставал образ плотного голого человека в пруду и неистовой девчонки в убогом кирпичном домике, ждущей темноты. Возможно, разумнее было бы не ходить к ней. Сложить чемоданы и уехать. Но только мелькнула у него эта мысль, как накатили жар и слабость: нет, невозможно. Отношения с Фредерикой он должен разрешить здесь и сейчас, иначе не будет ему ни свободы, ни покоя. Значит, все разрешится в темноте. Что до Дженни и Джеффри, он просто напишет письмо им обоим, где расскажет всю правду, как он ее видит. Правда поставит крест на этом этапе его жизни. Но нужно еще немного подождать…
До Фредерики дошло, что придется отправиться за покупками. Баночная ветчина не имела успеха днем и не сулила чудес вечером. К тому же Фредерика вдруг поняла, что никогда ни для кого не готовила и готовить-то, собственно, не умела. С деньгами тоже было негусто. Эра Элизабет Дэвид с ее заморскими яствами еще не пришла, и идею хорошего ужина для двоих Фредерика могла почерпнуть из дамского журнала либо из репертуара Уинифред, все реже готовившей «по-настоящему». Итак, половинки грейпфрута, украшенные вишнями, жареная утка и фруктовый салат со сбитыми сливками? Или легкие канапе, бифштекс с картошкой в мундире и салатом, а на десерт печеные бананы с ромом и сбитыми сливками? Или мороженое? Или суп с домашней булочкой, печеная форель, а на сладкое бисквитно-фруктовый десерт, пропитанный шерри?
С уткой она, пожалуй, не справится. Как выбрать мясо и как зажарить его не до состояния подошвы? Неясно. Ни шерри, ни рома в доме нет, денег на такие роскошества тоже. Ей ни разу не попадались вкусные канапе, так что этот вариант отпадает. Суп из банки – пошлость, суп обязательно должен быть домашний, значит, и суп – мимо. Из всех этих блюд ей под силу только грейпфруты и картошка. Значит, их она и купит, а там, может, и посетит ее вдохновение у витрины блесфордской мясной лавки. Фредерика как раз стояла мрачная у витрины с полной сумкой картошки, грейпфрутов, галет и датского сыра с синей плесенью, когда мимо с ревом промчал на мотоцикле Уилки. Фредерика поспешно зашла в мясную лавку. Мясник посоветовал ей взять «свиных котлеток на косточке». Фредерика, неспособная отличить свиные котлеты от бараньих и не знающая, существуют ли котлеты говяжьи, покорно попросила завернуть ей две. Из Диккенса ей помнилось, что джентльмены любят сочные котлеты, и к тому же самые невзрачные котлеты были все же лучше неудавшегося бифштекса.
Когда она вышла из лавки, у нее почти не оставалось денег на еще не выбранное сладкое, а на тротуаре ее поджидал Уилки.
– Семейные хлопоты? – с приятной улыбкой поинтересовался он.
Фредерика мрачно глянула на него:
– Собираюсь вот приготовить ужин для кое-кого, а денег нет.
– Могу помочь бутылкой вина.
– Вино мне не нужно. У меня со сладким беда.
Уилки взмахнул шлемом и выразил горячий интерес к теме сладкого. Фредерика перечислила варианты: фруктовый салат, печеные бананы с ромом, бисквитный десерт с шерри. Уилки сказал, что все это не ах, и предложил лучше взять крупную гроздь винограда и хороших, дорогих шоколадных конфет. Денег он готов одолжить. Уилки любезно помог ей выбрать виноград и конфеты, раскритиковал датский сыр, настоял, чтобы она взяла кусок настоящего английского, и в довершение предложил ее подвезти. Покупки были примотаны к багажнику, Фредерика с плещущими рыжими волосами в восторге покачивалась на заднем сиденье. Так и въехали они на Учительскую улочку. На сей раз Уилки вошел в дом, не дожидаясь приглашения. Он с интересом смотрел, как Фредерика блуждает по кухне в поисках презентабельных тарелок и свечей.
– Так кто же он, твой гость?
– Александр. Все уехали искать Маркуса, потом сидеть с Маркусом. А я пригласила Александра.
– Понимаю. Классический ужин на двоих с вином, свечами и проникновенной беседой, а потом – ложе любви. Ты сумасшедшая.
– Почему??
– Не говорил я тебе разве, что Александр боится как огня провинциальных чашечек и скатерочек? А ты развела тут домашний уют, в котором, кстати, ни черта не смыслишь, и готовишься совратить его по всем правилам буржуазного романа? Да он попросту сбежит. Либо до, либо после.
– Но я хочу его.
– Правда? В этом доме?
– Это в каком-то смысле акт разрушения. Святотатство. Он, кстати, все утро был здесь.
– Ага. Но коли это акт разрушения, на кой ты суетишься с сыром и котлетками? И если он провел тут все утро, сорвал ли он твой цветок, и если сорвал, то почему ушел? И зачем тогда грейпфрут и свечи?
– Не твое дело.
– Естественно. Я умчусь, коли пожелаешь, оставив тебя хлопотать дальше. Не забудь еще вазу с розами в центре стола…
– Уилки, не уходи! У меня ничего не выходит, мне страшно, и утром ничего не было, и вечером, наверно, тоже не будет, потому что или я боюсь, или он.
– Если он каким-то чудом тобой овладеет сегодня, говорю тебе точно: больше ты его не увидишь. А если не овладеет, ты уже никогда не наберешься смелости. Дела твои паршивы, дитя мое.
– С чего ты так уверен?
– Ни с чего. Интуиция. Она меня редко подводит. Например, мне сейчас кажется, что ты хочешь все отменить.
– Я? Отменить? Я люблю его! Я его хочу…
– Ну, может быть, вы встретились не в то время и не в том месте. Так часто бывает. Любовь, страсть, разница в возрасте, разница в устремлениях… Посмотри на меня и Марину. Я бы, может, любил ее, родись я на двадцать лет раньше, или не будь у меня девушки в Кембридже, или согласись я на роль жиголо. А так я могу только ублажать ее из чувств более-менее теплых. Да и это у нас ненадолго, она знает.
– И что она чувствует по этому поводу?
– Только то, что ее не огорчит. Она мудрая женщина…
– Мне сейчас хочется швырнуть в тебя этими мерзкими котлетами.
– Лучше бери ночнушку и прыгай ко мне на мотоцикл. А Александр пусть пока разберется в чувствах.
Фредерика положила мертвые котлетки рядом с раковиной.
– Вообще, я сказала матери, что могу уехать на несколько дней к подруге.
– Неужели? И что она сказала?
– Она спросила, что за подруга. Я ответила: хорошая девушка Антея Уорбертон. Она согласилась.
Уилки с большим смаком рассмеялся. Рассмеялась и Фредерика, правда, с ноткой истерики. Насмеявшись вдоволь, Уилки сказал:
– Ну, теперь бери ночнушку, зубную щетку, купальник и полотенце.
– Но ты меня не любишь, Уилки.
– Нет. Я люблю свою девушку. Отчасти. Впрочем, и ты ведь меня не любишь.
– Это ужасно.
– Это рационально. Я тебя научу паре штук, а дальше ты сама себе хозяйка. Я появился в нужном месте в нужное время. Все, беги за ночнушкой.
Фредерика ушла собираться. Уилки, человек опрятный, но не вполне практичный, сложил тем временем на столе ровненькую пирамидку из ее покупок. Фредерика вернулась с рюкзаком, и Уилки с легкой улыбкой сказал:
– Теперь звони маме и Александру, чтобы потом не ныть и не передумать на полпути. И все – едем!
– Я не могу Александру позвонить. Не сейчас.
– Так оставь записку. Мы ее завезем в школу.
Фредерика сделала, как сказал Уилки. Уинифред не обеспокоилась, записку Уилки отдал школьному сторожу, который мрачно посетовал, что мистера Уэддерберна теперь и не поймаешь.
– Ну и славненько, – сказал Уилки и вернулся к мотоциклу, где ждала его Фредерика.
День шел к концу. Уилки сказал, что они остановятся у ближайшего автосервиса и купят шлем для Фредерики. И что, если Фредерика позволит дать себе пару советов, их поездка будет комфортней, быстрей и безопасней. Например, не надо раскачиваться на сиденье. Нужно податься вперед, крепко обхватить водителя за талию и наклоняться вместе с ним. Сия наука и для других утех пригодится… Они проедут через Калверли, потом на восток через пустоши, на юг через Готленд и дальше в Скарборо, куда он надеется прибыть до обеда. Фредерика сказала, что в Готленде с ней случилось что-то ужасное. Уилки отвечал, что в таком случае для ее сверхчувствительной психики будет полезно промчаться через Готленд на мотоцикле, а в Скарборо она, если захочет, расскажет ему про этот ужас.
Фредерике поначалу остро понравилась езда на мотоцикле. Шлем казался второй головой, приподнятой над первой, да к тому же полой. Уилки сам надел ей шлем, посмеялся над ней, потом надел собственный, спустил на глаза «консервы» так, что человеческого в его лице остался лишь весьма прихотливо вырезанный рот. Этот рот довольно улыбался. В движении она поняла, какой силы ветер они создают на мотоцикле, а мотор потоком механических звуков навязал ей полное молчание, что ей даже понравилось. Ей нравились странная близость и дистанция, возникавшая на мотоцикле между ней и мужчиной. Вот увесистый зад Уилки, к которому плотно прилегают ее бедра. Вот его сильные руки, которые сжимают и поворачивают руль, а вот ее, крепко, но без любви обхватившие его талию. Вот его невыразительная черная кожаная спина и гладкий, блестящий, ничем не отмеченный глобус шлема. Его ноги иногда поднимались и опускались, ее оставались неподвижны. Однако по мере приближения вечера ноги у нее закоченели, потому что она выскочила из дома в легкой юбочке и босоножках. Прошло еще время, мышцы свело, все тело ныло. Вереск на пустошах потемнел и стал растворяться в темноте, но Фредерика и так мало что видела, уткнувшись Уилки в лопатку, – в основном обочину, текущий под колеса асфальт, белую разметку и вспыхивающие рефлекторы. Однажды они остановились у придорожного кафе выпить по чашке растворимого кофе. Они сидели возле подвывающего и вибрировавшего музыкального автомата, руки и ноги у них затекли, а лица слишком обветрились, чтобы можно было говорить или улыбаться. Тут Уилки заметил, что у нее замерзли ноги, посетовал, что сглупил, и настоял на том, чтобы одолжить ей пару ярко-желтых непромокаемых штанов. Штаны, которые она надевала задубевшими руками в вонючей уборной, оказались ей непомерно велики. Тут она снова вспомнила Александра, дивно элегантного, из тех еще времен, когда он был уверен в себе и ей неподвластен. Она вспомнила садик, где они стояли, замерев, как статуи, встречу взглядов между сценой и амфитеатром на высоте их зарождающейся страсти. Ничего, все будет отлично. Она ведь написала ему, что он прав, а она нет, что в доме ничего бы не получилось, что она дурно вела себя и теперь ей стыдно, потому она и уехала на время, чтобы все обдумать и вернуться к нему.