– Войдите, – крикнул Кроу.
Фредерику он не отпустил, а, наоборот, еще крепче прижал ей пах рукой, а вторую вынул из блузки, только чтобы положить поверх. Фредерика, как монструозная кукла, с вызовом уставилась на Александра.
– Вы сами пригласили меня выпить по стаканчику, – начал Александр. – Вы сами сказали, чтобы я обогнул террасу и шел прямиком в кабинет.
– Сказал. Но вы так не хотели расстаться с заляпанными тетрадками ваших мальчишек, что я оставил надежду. А Фредерика, как и я, была мучима жаждой. Мы немного пошалили тут до вашего прихода…
Он легко ссадил Фредерику, шлепнул ее по попе и налил Александру шерри. Фредерика, икнув, протянула свой стакан. Кроу налил и ей. Александр хмурился. Кроу сиял им обоим, круглый и благостный, и серебряный венчик его волос слегка колыхался на сквознячке, тянувшем в каминную трубу. Он подбросил щепок в огонь, и искры рванулись вверх, зеленые, серебряные, синие…
– Трижды пепел размечи древесный,
Трижды сядь в магическое кресло,
Трижды три тугих узла свяжи,
«Люб? Не люб?» – вполголоса скажи[216].
– «Комос», – сказала Фредерика.
– Какой же «Комос»? Это Кэмпион[217], – машинально, по-учительски поправил Александр.
– Это «магическое кресло» виновато, – проказливо вставил Кроу, помавая графином.
– В «Комосе» кресло совершенно отвратительное, – сказала Фредерика.
– Совершенно, – согласился Кроу.
– Порнография, – с видом знатока припечатала порозовевшая Фредерика.
Александр холодно посмотрел на нее и сел в кресло. Он ждал, чтобы кто-то заговорил, но все молчали. Через какое-то время Фредерика объявила, что ей пора домой.
– Ни в коем случае! – воскликнул Кроу.
– Я тебя подвезу, – сказал Александр и подумал, что она абсолютно пьяна.
– Позвони маме, скажи, что будешь поздно, и расслабься, – настаивал Кроу.
– Не стоит. Я отвезу ее обратно домой. Мне тоже пора.
На это Кроу как-то неумеренно захохотал и спросил, способна ли Фредерика выбраться из кресла.
Втроем пересекли террасу и вошли в сумрачные аллеи с пахучими травами. Веяло розмарином и самшитом. На миг меж тисов промелькнул бурлящий под луной фонтан. Фредерику мутило от шерри, от возбуждения, от избытка красот и желания иметь такую же кучу денег.
– Прелестно провели вечер, – лепетал Кроу, устраивая ее в серебряной машинке Александра и закрывая дверцу. – Заглядывай еще.
– С удовольствием.
Александр сухо сказал спасибо и рывком тронулся с места.
– Чем вы там занимались?
– Да так, ничем.
– Твои знают, где ты?
– Навряд ли. А вам-то какая разница?
– Я друг вашей семьи.
– Ах, вы вот о чем… – Фредерика икнула. – Так вот, это моя жизнь, и не надо в нее вмешиваться. – Снова икнула и добавила: – Особенно – особенно! – учитывая, что я в вашу не лезу.
Она откинулась и прикрыла глаза.
– Это другое.
– Может быть. Но все равно я не лезу же…
– Нет. Насколько мне известно.
Фредерику покачивало на поворотах, и голова ее тихонько перекатывалась из стороны в сторону. Александра она раздражала. Он был потрясен, увидав ее на хлипких коленях у Кроу. Во-первых, он хотел с Кроу поговорить, а она мешала, во-вторых, ему стыдно было вообразить, чем они еще занимались, пока он пребывал в неведении. Вдобавок он сам себе показался ханжой, и еще что-то шевельнулось внутри, когда он увидел тенью обозначенную округлость, которую мяли пальцы Кроу.
– Фредерика.
– Мм?
– Ты еще очень молода…
– Знаю и потому дозреваю с максимальной скоростью. Если и дальше так пойдет, то скоро буду достойна рассмотрения.
– Будь осторожнее. Ты многим рискуешь.
– Чем? Чем это я таким рискую, от чего сама не хотела бы избавиться?
Она стала смеяться, перекатывая голову туда-сюда, и Александр почувствовал, что она его изрядно утомила.
– Ты еще и пьяна к тому же.
– Возможно. Не представляю, сколько я выпила. Кроу мастер по этой части.
– А ты противный ребенок.
– Я отнюдь не ребенок. – Попытка смущенной улыбки, обернувшаяся зазывным оскалом.
– Мой долг накачать тебя кофе, но ко мне мы, естественно, не пойдем.
– Да уж. Это было бы неосмотрительно. Кстати, кофе-бар еще открыт.
– Господи боже.
– Я не любительница кофе.
– Ничего, выпьешь.
Александр погрузился с ней в мигающие ультрамариновые глубины, и они пили обжигающую пену и кислый кофе.
– Кто вы? Старший брат или дух-хранитель?
– Что?
– Вы меня вытащили из кресла жестом брата и хранителя. Только я выпила кубок и слопала кучу арахиса. Не в моих правилах отказываться от того, чего второй раз могут и не предложить.
– Все это тебе не по возрасту. Ты еще не…
– Да неужели? А моя сестрица спит с толстым куратом. Можете представить?
Александр старался как мог, но все же не подавил в себе любопытства.
– Я бы не подумал…
– Вы-то конечно. А я знаю. Я вообще много всего знаю. Не хочу быть кисейной подружкой невесты и как нежная фея порхать. Я знаю немного, но мне известна александрийского тайна стиха.
Александр решил, что это глупый намек на его собственный роман, – и был не прав. Фредерике и в голову не приходило связать название стихотворного размера с именем возлюбленного. Она, наоборот, хотела перевести разговор из сексуальной области в интеллектуальную. Но Александр не вознаградил ее усилий, зато решил, что девицу нужно любой ценой волочь к дому. Резко и властно он выдернул из кресла хихикающую Фредерику и, подпирая в спину обеими руками, принялся взводить ее по винтовой лестнице. Фредерику шатало, и был миг, когда, подхватив ее, Александр почувствовал под пальцами ее грудь – событие, к ужасу его, отозвавшееся короткой вспышкой желания. Он запихал Фредерику в машину, довез до Учительской улочки и вытолкнул наружу. Фредерика, устояв кое-как в полускрюченном виде, так и застыла, идиотски напоминая ребенка, играющего в статую. Александр опустил стекло и прошипел:
– Ступай домой.
– Вы злюка.
– Я не злюка. Ступай немедленно.
В прихожей у Поттеров загорелся свет. Александр спешно отъехал, малодушно надеясь, что Фредерика его не выдаст или хотя бы не свалит на него то, в чем он неповинен. Надежды, впрочем, было мало. Как он успел заметить, сдержанность не входила в число ее добродетелей.
24. Малькольм Хэйдок
Дэниел пришел к Стефани, когда она сидела с Малькольмом. Последнее время ее нельзя было почему-то застать ни на Учительской улочке, ни в доме викария. Еще подходя к дому, он услышал какой-то приглушенный шум.
Стефани открыла ему дверь: волосы растрепаны, глаза полубезумные.
– Заходи скорей!
– Что он натворил? – Дэниел забыл заранее приготовленную речь об их ближайшем будущем. – И что с тобой такое? У тебя какой-то серый, измученный вид…
– Это потому, что я посерела и измучилась. Он стирает. Все свалил в ванну и пустил кипяток. Я не справляюсь. Раньше мы могли сесть и замереть, а теперь не можем, ни он, ни я…
– Побудь-ка тут.
Дэниел через две ступеньки взбежал наверх, готовясь иметь дело с Малькольмом, если можно иметь дело с тем, кто не осознает твоего присутствия.
В ванне в обжигающей воде, исходя паром, плавали: пуховое, в цветочек одеяло миссис Хэйдок, спутанный ком белья, розового и черного, осьминог из подтяжек и чулочных резинок, несколько пар обуви, переломанные детали конструктора, непотопляемая армия крошечных серых солдатиков, открытая банка со стремительно тающей розовой солью для ванны и пылесос. Малькольм безостановочно, как шарманка, мычал песенку «Сколько стоит тот песик в витрине?».
Дэниел вытащил из ванны пылесос и поставил стекать в угол. От пылесоса шел пар.
– Тебя могло ударить током, – благожелательно и веско сказал Дэниел. – И не только тебя. Если его мокрым воткнуть в розетку, будет беда. И одеяло я тоже заберу, дружище. Пух воды не любит.
По-медвежьи загреб одеяло и горой свалил в раковину, попутно намочив себе рубашку и брюки. Малькольм неловко отступил и сел на пол, прислонясь щекой к ноге раковины. На одной ноте затянул нечеловечески ровный, пронзительный звук. Глаза его закатились, потом стали вращаться в орбитах.
– Так, мамино белье шерстяное тоже заберу, а то сядет. И обувь, иначе босиком останетесь. А всякий нейлон полощи на здоровье, все равно он мокрый уже. Можешь и правда его простирнуть, раз такое дело.
Дэниел протянул ему каплющий узел чулочных поясов и нижних юбок. Малькольм мотал головой по кругу. Дэниел повесил вещи на край ванны и позвал Стефани.
– Есть у тебя куда это выжать? Все насквозь мокрое, линять уж начало.
Обернулся к Малькольму:
– А ты не думай, мы тебе не враги. Стирай, если хочешь. Только смотри: что можно стирать, а что нет.
Малькольм испустил новый звук – радиосигнал, сообщавший: его здесь нет. Никого здесь нет. Ничего нет.
Стефани втащила по лестнице оцинкованную детскую ванну. Малькольм перешел на свист поезда. Пробиваясь сквозь режущий, мучительный звук, они тащили и заталкивали в детскую ванну скользкое одеяло. Потом долго в молчании выжимали, оттирали, растягивали, развешивали. Дэниел отнес пылесос в кухню, вытер сколько мог и поставил на газету: из механического нутра струйками бежала вода. Потом заглянул в ванную. Малькольм стоял в ванне и держал, как воздушного змея за хвост, чулок, спутанный с реющей в воде неразберихой прочего белья. Другая рука его выкручивала – должно быть, больно – уже покрасневшую щеку. Он не снял ни башмаков, ни носков. Он издавал уже другой звук, который Дэниел не сразу опознал как до жути точную имитацию пылесоса, подавившегося шпилькой.