я и потому с радостью согласилась.
Теперь у Дэниела и Стефани была дата свадьбы – 21 июня и приглашение на коронацию. Уинифред вытащила машинку с ножным приводом и начала шить Фредерике платье из желтого поплина. Портниха от миссис Элленби сняла со Стефани мерки. Были напечатаны и разосланы приглашения всей родне, включая дальних, неведомых Поттеров. Стефани коротко и тактично написала миссис Ортон, намекнув, что они с Дэниелом могли бы приехать в гости. В ответ пришла открытка с гигантским букетом георгин в серебряной вазе на лакированном столике. На обороте миссис Ортон писала, что приезжать не надо: слишком хлопотно для обеих сторон, а здоровье ее оставляет желать (подчеркнуто). Пускай не волнуются, на свадьбе она будет, спасибо, всего самого доброго. Дэниел сказал, что его мамаша всегда была ленива, и мрачно добавил, что она, конечно, взбесит миссис Элленби своими штучками, но чему быть, того не миновать. Стефани промолчала.
26. Оджеров курган
Симмонс объявил, что они составят Ментальную карту своего участка планеты. Биосфера однажды будет возвышена до Ноосферы, где исполнит свое назначение и обретет полноту. Жизнь, отныне неизменная и нетленная, просияет истинным светом. Их с Маркусом наблюдения должны приблизить это время. Направляемые интуицией (в основном, конечно, интуицией Маркуса), они произведут эксперименты и ритуалы (что, по сути, одно и то же) в Местах силы. Такие Места они, конечно, сумеют отыскать в окрестностях Калверли. Их эксперименты развернутся как в материальной, так и в ментальной сфере, ведь они с Маркусом, словно амфибии, причастны обоим мирам и потому связуют их. Ночная медитация укажет locus[222] дневного эксперимента.
Чтобы помочь работе, Симмонс, словно мандалы, развесил в комнате военно-геодезические карты Северо-Йоркширских вересковых пустошей, фотографии аббатства Уитби[223], морской впадины, известной как Лестница Иакова[224], окна-розетки Калверлейского собора, менгиров, террас и рвов пустоши Файлингдейл, в которых сказалась довременная геометрия первого человека. И без того пестрое чтение дополнил книгами о друидах и английскими мифами с их веселым, коварным народцем, что в родстве с божествами кельтов. Он рассказал Маркусу, что люди издавна умели чувствовать места, где встречаются земное и внеземное, – пуповины Земли, пещеры и вершины. Туда-то они и отправятся. Во главе угла, разумеется, научный подход: все наблюдения и выводы будут тщательно зафиксированы. Они с Маркусом составят коллекцию образцов, талисманов и знаменательных существ – как материальную, так и ментальную. Научная экспедиция и духовное паломничество. Мыслительная гимнастика, основы которой Маркус еще не постиг, в сочетании со здоровым, свежим воздухом. Любое совпадение, аналогия, устойчивая связь между сном и предметом, поступком и видением будут уловлены и разобраны. Любая мелочь может приоткрыть взору тайные глубины.
Маркус, ознобливый и мучительно восприимчивый, все же предпочитал эти вылазки всему прочему. Лукас к тому времени поставил на службу делу видения, посещавшие Маркуса наяву, – бесконечную череду подробных, вечно переменчивых образов, возникавших в минуты покоя или в промежутке между сном и пробуждением. Являлась Маркусу часто паутина в разных обличьях, сплетенная то из серых веревок, то из стеклянистых волокон гиацинтовой, ирисовой, горечавкиной синевы. Или ткань разворачивалась и слоисто волновалась перед глазами – на изгибах и между реяли индийские узоры, блестки, лица, руки. Однажды длинная процессия существ, рептильных, слонообразных, носороговидных, окровавленными ногами прошла по снегу и льду на фоне недорослых кустков, чьи листья и ветви он мог бы нарисовать, но узнать – нет. Однажды возникло лицо в шлеме и виделось долго, хоть Маркус моргал, пытаясь прогнать его, и дым летел перед странным лицом, и контуры его переходили то в извивы морских угрей, то в черные перья чьего-то крыла. Лукас как-то говорил о цветах, и, может, поэтому Маркус стал видеть цветы: анемоны разворачивались, словно змейки, округло поднимали головы и раскрывались венчиками пунцовыми, сапфировыми, лиловыми. Какие-то ветви расцветали мгновенно и светло и уносились в черное небо. (Видение окровавленных существ на снегу одно из немногих тянулось под блеклыми небесами.) Зеленый прозрачный сок легко взбегал по полым прямым стеблям к золотистым чашечкам, белым тугим раструбам в алых крапинах, к пышным свисающим соцветиям, ярко-синим, как у дубравной вероники. Лукас сказал, что это внутренние формы Биосферы, цветы, какими они были изначально, или станут, или стремятся стать. Разглядел же Гёте свой працветок – Uhrpflanze[225], в обычных земных цветах, хотя в Природе нам его не встретить. Как знать, может, и Маркус увидел Схему видов, Замысел живой жизни, выраженный в математических Формах. Симмонс, к слову, недавно задумался о снадобьях, которыми в сказках достаточно намазать веки, чтобы увидеть крошечных существ, обитающих под холмами, в ручьях и даже на рыночных площадях. Возможно, сказки повествуют нам об ином зрении, настроенном на создание схем микроскопической или еще не созданной жизни. Уильям Блейк нарисовал призрак блохи и утверждал, что «если бы каналы, через кои наши чувства воспринимают окружающий мир, были расчищены, то все сущее предстало бы перед человеком в своем истинном виде, то есть как бесконечная субстанция»[226].
– Вообрази! – лирически воскликнул Лукас, помавая крокусом перед носом ученика. – Вообрази, что можно осознать бесконечность этого творения. Материю и энергию, что протекли сквозь него за несчетное время. Силу, что в это мгновение удерживает его в видимой нам чистой и сложной форме…
Маркус не мог сопутствовать Симмонсу в его вдохновенных логических скачках. Крокус он видел. Видел тонкие линии и канальцы в нежном свечении лепестков, густеющий золотой отлив, почти прозрачную плоть цветка. Маркус пребывал в нескончаемом ошеломлении от прицельно-четких видений и настоящих вещей, изучаемых с пристальностью галлюцинации. Вещи до того сделались похожи на видения, что зрительные воспоминания о них перетекали друг в друга. Это было переносимо лишь потому, что воля Лукаса придавала всему четкое направление.
К намеченному месту отправлялись на автомобиле Лукаса, черном, низком и блестящем. Маркуса поначалу мучила геометрия. То, как белые линии по краям дороги сливались впереди, то, как автомобиль глотал их и они исчезали, наполняло его той же острой тревогой, что кружение тетрадных клеток и струй в раковине. Машина летела, подчиняя горизонт и деревья новой геометрии слияний: высокие деревья плясали, с двух сторон клонясь к ветровому стеклу. Лукас гнал. На поворотах он картинно наклонялся и присвистывал сквозь зубы. Маркус сказал, что боится больших скоростей и шуток, что играет со зрением параллакс[227].
– Ничего, для зрения это полезно, – отвечал Симмонс. – Ты знаешь, что в старину ведьму сажали в мешок, подвешивали к дереву и хорошенько раскачивали? Там, в мешке, в темноте, она отрешалась от времени, пространства и собственного тела – ей открывались иные измерения, являлось Иное. Ничего странного, что езда в спортивной машине имеет то же воздействие на современного человека (по крайней мере, на пассажира). Опустоши сознание и не трусь.
– Это страшно – опустошить сознание…
– Но я-то здесь, с тобой. Я верну тебя к тебе, если зацепишься ненароком за куст или линию разметки.
Маркус приободрился и понемногу стал получать удовольствие от скорости.
Отрешенный от собственного тела, он видел круглый свод неба и определил кочковатую пустошь как энное количество сфер, ходящих по концентрическим орбитам. Его укачало однажды, и только однажды. Лукас сказал, что это слабость воли, что нужно учиться управлять солнечным сплетением. Он, Лукас, желает, чтобы Маркуса не тошнило в машине: это отвлекает и запах потом не выведешь. Протянул ему кусочек ячменного сахара. Маркуса больше не укачивало.
Одним весенним днем они посетили Ка́пельный колодец в Нэрсборо и еще одно сильное место – каменный Оджеров курган.
Симмонс подчитал о Матушке Шиптон[228], некогда жившей в пещере[229] у Капельного колодца. Матушка, сказал он, обладала, вероятно, большой Ментальной Силой, раз предсказала губительные разливы Темзы от штормовых нагонов с моря, Лондонскую чуму[230], опалу и смерть кардинала Вулси[231], роспуск монастырей при Генрихе VIII[232], поражение Непобедимой армады[233], продолжительность царствования Елизаветы и казнь Карла I[234]. Она имела власть над силами природы: однажды, бросив посох в огонь, достала его невредимым. Она предсказала и многие достижения нашего времени:
Скоро мысли без преград
В даль любую полетят.
Человек объездит свет
Без коней и без карет.
Под водою будет жить —
Там и спать, и есть, и пить.
В небе путь проложит свой,
Черный, белый, голубой.
Лукас полагал, что люди, подобные Матушке Шиптон, ощущают движение магнитных полей Земли. Маркус ничего не полагал, но слушал внимательно.
В Нэрсборо приехали сереньким деньком. Мужчина с мальчиком: ни дать ни взять обычные туристы. Двинулись вдоль реки Нидд, прошли под нависшим каменным утесом, по которому сбегает из трубы вода вместе с частицами азотистой, как сказал Лукас, земли. Это уже не утес, а водопад окаменевших струек, капелек, папоротников и корней. По их прихотливым выступам новые капли спешат в неглубокую каменную чашу Колодца. В начале девятнадцатого века развлечения местных сторожей вызывали нешуточное недовольство у ценителей изящного. Лукас взял в калверлейской библиотеке старый путеводитель.