– Зачем же наперекор? – удивилась Варя. – Ведь он хороший!
– Все они хорошие, – неподкупно сказала Федосья, которая о мужской половине рода человеческого была не очень-то высокого мнения. – Ты вот убиваешься здесь, а он небось разгуливает сейчас по городу и мороженое с барышнями лопает. Слышь, Варвара, возвернется наш добрый молодец без подарка – ты его в упор не замечай. «Дорогая моя, совсем забыл подарок купить…» – передразнила Федосья бригадира. «Не надо было забывать!» – ледяным голосом отозвалась она за Варю и так высокомерно повела плечом, что Варя не выдержала и фыркнула.
– Выдумаете тоже – подарки… Да зачем они мне? Что потребуется, я и сама смогу купить.
– Дело хозяйское, – обиделась Федосья. – Только потом на разбитую жизнь не жалуйся!
Досадуя на Варю за ее несговорчивость, Федосья схватила ведро и пошла к бочке с водой. Она оскорбленно размахивала пустым ведром, а босыми ногами ступала так боязливо, точно шагала не по траве, а по острым осколкам разбитой вдребезги Вариной жизни.
Провожая Федосью глазами, Варя вдруг отчетливо представила, как в городском парке Алексей гуляет с кокетливыми девчатами, одетыми по последней моде. Вконец очарованный Алексей угощает их эскимо. Девчата из вежливости долго отказываются, но потом берут и говорят тонкими противными голосами: «Мерси». Покусывая мороженое своими красивыми белыми зубами, Алексей рассказывает, что у них в бригаде одна недотепа все глаза проглядела, его поджидаючи. Девчата звонко хохочут и, делая вид, что жалеют Варю, просят передать ей привет…
«А может, Федосья права и надо на самом деле идти наперекор?» – подумала Варя, бессильно злясь на Алексея.
Тень от вагончика вытянулась, достигла кухонного навеса и переломилась на столбах. Федосья заторопилась с ужином. Из палаток, сонно потягиваясь, выходили трактористы и прицепщики ночной смены. Земля возле рукомойника, подсохшая после утреннего умывания, снова мокро зачернела. Вышел голый по пояс здоровенный Пшеницын, напялил тельняшку и, раскачиваясь по-морскому, двинулся к Варе:
– Почта была?
Варя отвернулась, не желая даже видеть человека, который мог опуститься до того, чтобы вырезать картинки из библиотечных журналов.
– Письма? Газеты? – отрывисто спросил Пшеницын, убежденный, что настоящий моряк должен разговаривать лаконично.
– Писем нету: кто тебе писать станет? А газеты и журналы прибыли… только без морских картинок! – ехидно сказала Варя, вымещая на трактористе всю свою досаду.
– При чем тут картинки? – опешил Пшеницын.
– При том! – многозначительно ответила Варя и взяла сажень, собираясь идти в поле замерять дневную выработку.
– Ах, бросьте! – пренебрежительно сказал Пшеницын и зашагал к рукомойнику, насвистывая «В тумане скрылась милая Одесса…», что у него всегда было признаком душевного смятения.
Ночная смена ужинала перед выходом на работу.
– Федосья Ивановна, плескани-ка еще черпачок, – попросил Пшеницын, протягивая кухарке свою миску. – Я вчера норму перевыполнил!
– Все вы за столом перевыполняете норму… – проворчала Федосья, но миску налила до краев: громогласного тракториста она побаивалась.
Мимо стана протарахтел грузовик. С подножки на полном ходу спрыгнул Алексей, нетерпеливый, чем-то взволнованный.
– Ребята! – закричал он, поднимая с земли свалившуюся фуражку. – Большие новости!
Быстрым легким шагом Алексей подошел к столу, пожал руки ближайшим трактористам, поискал глазами Варю и, не найдя ее, повторил – уже потише и далеко не так весело:
– Большие новости…
Все за столом положили ложки, один лишь Пшеницын, любящий поесть, по-прежнему уплетал борщ за обе щеки, но и он косил глазом в сторону Алексея, чтобы не пропустить ничего интересного.
– Прежде всего, работать здесь мы больше не будем, завтра с утра переезжаем на новое место. Это первое, – сказал Алексей, и Нюся, пересевшая поближе к нему, загнула на руке мизинец.
К столу подошла Варя с саженью на плече. Возвращаясь на стан, она еще издали услышала голос Алексея, но той радости, которую его приезд доставил бы ей утром, сейчас не было. И почему все заветное в нашей жизни припаздывает? Кому это надо?..
Алексей стоял на виду у всех, рослый, уверенный. Он подстригся в городе, и вверху загорелого лба и у висков обнажилась узкая полоска белой кожи. Варе он показался сейчас немного незнакомым и даже чужим.
Ей вдруг очень не понравилось, что он такой красивый и все видят это: недаром Нюся так близко подсела к нему и не спускает с него глаз. Пусть Алексей был бы красив лишь для нее одной, а другие чтоб его красоты не замечали. «Глупая я еще, ох и глупая же!..» – подумала Варя, но легче на душе от этого не стало.
– Второе… – сказал Алексей и, увидев Варю, приветственно взмахнул рукой и крикнул через стол: – Здравствуй, Варюша!
Взмах руки показался Варе небрежным, а в нарочито громких словах Алексея ей почудилась насмешка и тщеславное желание оповестить всех не только об особых их отношениях, но и о том, что главенствует он, а она безропотно подчиняется. Сами видите: он задерживается в поездках сколько хочет, а она покорно его ждет.
Все трактористы повернулись к ней, а Пшеницын, продолжая есть, попробовал взглянуть на Варю, в то же время не выпуская из виду и Алексея. Но это ему не удалось, так как бригадир и учетчица стояли слишком далеко друг от друга. От напряжения Пшеницын поперхнулся и возмущенно закашлял. Варя видела, что и другие недовольны ее приходом, помешавшим услышать от Алексея важную новость, и рассердилась, но не на трактористов, которые были недовольны ею, а на Алексея.
– Здравствуй… добрый молодец! – Федосьиными словами ответила она, и Нюся недоумевающе хмыкнула, а кухарка одобрительно закивала головой, думая, что Варя послушалась ее совета и, не откладывая дела в долгий ящик, начинает прибирать бригадира к рукам.
Алексей нахмурился и сказал, не глядя на Варю:
– Нас сменяет бригада Карпенко, это второе.
Нюся, выслуживаясь, загнула безымянный палец, а Пшеницын отодвинул миску с борщом и завопил:
– Неправильно это! Мы землю готовили, а чужой дядя станет лес сажать. Плохая у них выйдет лесополоса – на нас свалят, а хороший лесок вырастет – вся слава им… Протестовать надо!
– Протестовать! – неожиданно поддержала тракториста Нюся. – Не уедем отсюда, и точка!
Нюся кричала, размахивая рукой с двумя зажатыми пальцами. И потому ли, что размахивать рукой с зажатыми пальцами было неудобно, или еще по какой причине, но только голосу Нюси не хватало убежденности в своей правоте, и Варе казалось, что шумит она лишь для того, чтобы обратить на себя внимание Алексея.
– Третье… – торжественным голосом сказал Алексей, и Нюся сразу же перестала возмущаться и послушно загнула средний палец. – Много было желающих, но дирекция лишь нам доверила поднимать залежь под лесопосадки на Сухой Пустоши!
– Ну и что из того? – удивился Пшеницын, грустными глазами поглядывая на остывающий борщ. – Я всю эту Пустошь вдоль и поперек исходил. Скучнейшее место: там даже суслики не живут.
– А то, Федя Адмирал, – посмеиваясь, объяснил Алексей, – что Сухая Пустошь будущей весной станет берегом моря.
– Моря? – ошарашенно переспросил Пшеницын. – Какого моря?
– Нового… – Алексей покосился на безучастную Варю. И чего она злится? – Название еще не придумали – в общем, вроде Цимлянского.
Пшеницын привстал и недоверчиво осмотрелся вокруг, желая удостовериться, что его не дурачат. При мысли, что уже завтра вечером он будет расхаживать по берегу моря – пусть пока еще безводного, – Пшеницын так широко и радостно заулыбался, что, глядя на него, сначала прыснули смешливые девчата-прицепщицы, потом Алексей, а за бригадиром и все остальные. Хмурая Варя и та усмехнулась.
– Мо-оре-е!.. – завопил Адмирал и со всех ног кинулся к палатке-кубрику, на бегу вынимая ключ от своего сундучка, о содержимом которого в бригаде ходили самые противоречивые слухи.
Когда через минуту Пшеницын, подбоченясь, вышел из палатки, на голове его чертом сидела белая фуражка – малость тесноватая, но зато самая настоящая морская, и даже с «крабом».
Поздно вечером на стан прибыла бригада Карпенко и вместе с ней лесопосадочное звено. Карпенковцы чувствовали себя неловко, явившись на все готовое, и Варе это понравилось. Зато девчата-лесопосадчицы сильно ее удивили. На стан они ворвались с песней, сразу всех взбудоражили и, как следует не устроившись на новом месте, затеяли танцы под баян на «пятачке» утоптанной земли перед вагончиком.
Одеты девчата были чисто, даже щеголевато, будто и прикатили сюда не работать, а танцевать. Звеньевая выделялась пестрым платьем и была такая быстрая, что у любого человека, ненароком взглянувшего на нее, тут же начинало рябить в глазах. Лесопосадчицы никого ни о чем не просили, а только требовали. И странное дело, все им безропотно подчинялись. Одна лишь Федосья по стародавней своей привычке попробовала будто заворчать, когда девчата потребовали лампу, чтобы осветить танцевальный «пятачок». Но пестрая звеньевая назвала Федосью бабушкой, дружески посоветовала ей не волноваться, ибо в ее возрасте это вредно, и языкастая стряпуха сразу сникла и онемела и даже сама принесла на «пятачок» фонарь «летучая мышь».
Девчата забегали в вагончик причесываться и между делом забраковали лучшее Нюсино платье-шестиклинку, которым прицепщица очень гордилась.
– Его легко перешить! – утешила звеньевая помрачневшую Нюсю и нарисовала в альбоме рядом с печальными стихами фасон того модного платья, которое получится из Нюсиной шестиклинки, если ее распороть и добавить полтора метра пестрого креп-сатина.
Варя на танцы не пошла. Одна-одинешенька сидела она в вагончике и записывала в полевой журнал вечерние свои замеры. Все записи давно уже были сделаны, но Варя упрямо не вставала из-за стола, чутко прислушиваясь к тому, что творится на «пятачке». Несколько раз до ее слуха доносился голос Алексея, но она никак не могла понять, танцует он или нет. Варя почувствовала, что все равно не заснет спокойно, пока в точности не разузнает этого, и вышла из вагончика.