Девчата. Полное собрание сочинений — страница 145 из 192

Семен Григорьевич, слышавший весь разговор, с облегчением перевел дух. Он подумал признательно, что мужчины, настоящие мужчины, даже не сговариваясь меж собой, всегда поймут друг друга – поймут и вызволят из беды.

Коля Савин долго откашливался перед дверью и наконец вошел к больному. Семен Григорьевич сидел на кровати, и, может быть, потому, что смотрел он на своего любимого ученика снизу вверх, – взгляд его казался виноватым. Коля поздоровался с мастером, неловко положил на стол плоскую коробку, перевязанную нарядной голубой лентой, и присел на кончик стула. Долгую минуту они стесненно молчали.

Выручила их коробка, принесенная Колей. Она покоилась на столе скучным серым дном кверху и, судя по некоторым признакам, содержала в себе нечто кондитерское. Лента на коробке была такой праздничной голубизны, что невольно притягивала взгляд, Семен Григорьевич покосился на ленту, и Коля Савин обрадовался законному поводу начать разговор.

– Вам от всех наших ребят… – стыдливой скороговоркой сказал он, пододвигая коробку мастеру.

Семен Григорьевич строго посмотрел на пеструю картинку на крышке и спросил шепотом:

– Что там?

– Конфеты, – так же шепотом ответил Коля Савин. – Шоколадные.

– А вот это зря! – рассердился Семен Григорьевич. – Эх ты, а еще токарь: кто же больным старикам конфеты носит? Да у меня от этого шоколада всегда изжога приключается. Как поем – так изжога!

Семен Григорьевич презрительно щелкнул по крышке пальцем, будто всю жизнь только и питался фигурным шоколадом.

– Мы сначала цветов хотели купить, да нигде не нашли: не сезон…

– Цветы! – фыркнул Семен Григорьевич. – Что я, барышня какая, чтобы цветочки нюхать?! Вижу, недобираешь ты в этом вопросе, Коля!

– Недобираю… – признался Коля Савин. – Нас этому никто не учил. В ремесленном много наук проходили – и математику, и технологию металлов, – а какой подарок больному мастеру принести – про это не говорили… – Коля помолчал и спросил на будущее: – А что в таких случаях лучше всего приносить?

– А я почем знаю? – отмахнулся Семен Григорьевич. – Если б я дарил, так знал бы, а сейчас и голову ломать не стану!

– Как же теперь быть? – вслух подумал озабоченный Коля Савин. – Не нести же конфеты назад: меня ребята засмеют!

– Назад нести негоже, – согласился Семен Григорьевич и добавил доверительно: – А мы вот как сделаем: попросим Захаровну вскипятить чайку да все втроем и навалимся на шоколадные. Авось изжога тогда оробеет!

Екатерина Захаровна ушла на кухню, и через минуту там басом загудел работящий примус. Семен Григорьевич любующимися отцовскими глазами оглядел ладную фигуру Коли Савина и сказал растроганно:

– Молодец, что пришел, молодец!

– Мы с ребятами собирались еще позавчера проведать вас, да побоялись…

– Уж не меня ли? – удивился Семен Григорьевич и невесело пошутил: – Неужто я для вас такой страшный стал?

– Что вы, Семен Григорьевич! И не стыдно вам? Все ребята вас любят… как и раньше. Мы потому не шли, думали застать здесь…

Коля Савин запнулся, не желая произносить ненавистное Кирюшкино имя. Семен Григорьевич понял его и сочувственно кашлянул.

– Та-ак… – раздумчиво сказал он. – А нынче что ж не побоялся ты с ним встретиться?

– Прояснилось кое-что. Попытались мы сегодня узнать у него про ваше здоровье, а он и говорит… В общем, догадались мы, что он к вам и носа не кажет.

– Что же Кирюшка молвил? Что?

Семен Григорьевич даже с кровати вскочил – так не терпелось ему поскорее узнать, почему Кирюшка отплатил черной неблагодарностью за все его заботы о нем.

Коля Савин замялся. Он давно уже чувствовал себя не в своей тарелке, а теперь совсем запутался. Говорить о Кирюшке хорошее Коля никак не мог, так как знал о нем одно лишь плохое; ругать же его при Семене Григорьевиче не хотелось, чтобы мастер не подумал, будто он сводит с Кирюшкой счеты.

– Руби сплеча, Никола! – приказал Семен Григорьевич. – Узнавать – так уж всю правду.

– Мне его слова и повторять-то неохота… В общем, распространялся он в том плане, что болезнь у вас дипломатическая, чтобы не отвечать за его работу, если он не управится с тремя станками…

Семен Григорьевич даже охнул, заслышав такое.

– И язык у него не отсох?

– Не отсох… – виновато ответил Коля Савин.

Семен Григорьевич опустил голову и закручинился.

– Да вы не огорчайтесь, – попытался утешить его Коля. – Он и раньше такие штучки отчубучивал. Мы ведь с ним в одном общежитии живем, пригляделся я к нему…

Коля Савин спохватился, что поругивает-таки Кирюшку, несмотря на данное самому себе слово не осуждать его в присутствии Семена Григорьевича и вообще отзываться о сопернике со студеной вежливостью. «Ну и черт с ним! – непоследовательно решил он. – Мне бы только деда нашего успокоить».

Семен Григорьевич рывком поднял голову:

– Слышь, Никола, а не завидуешь ли ты Кирюшкиной славе?

– Нечему завидовать, – твердо сказал Коля Савин. – Будут мне такую славу даром давать – и то не возьму!

– Что так? Не пойму я что-то тебя. Мне, к примеру, было бы любопытно на самого себя в кино поглазеть: на фотографиях красовался, а в кино помелькать не привелось… Чем же Кирюшкина слава плоха?

– Нечистая она… Вы по радио его выступления не слыхали? Жаль! Ведь он все себе приписал, будто сам предложил работать на двух станках и закалку фрезы для скоростного резания придумал. Все сам! Мы с ребятами слушали – и ушам своим не верили. Про вас он лишь в самом конце упомянул: «Кроме того, оказывал помощь мастер Федунов».

– Оказывал все-таки? – усмехнувшись, спросил Семен Григорьевич.

«Спокойный дед! – с уважением подумал Коля Савин. – Другой бы на его месте взвыл от обиды, а у него только глаза колючие стали».

– А может, не успел он всего по радио высказать? – заступился за Кирюшку все еще сомневающийся Семен Григорьевич. – Поторопили его, или растерялся с непривычки, не видя, кому говорит. А то и речь ему подсократили, чтобы не засорять приемники разными ненужными стариками… Мало ли что могло быть?

– Все руководство цеха отблагодарил, начиная с начальника и кончая профгрупоргом, который для него и пальцем не шевельнул, а про вас забыл. Нет, здесь тактика! – убежденно сказал Коля Савин. – Вас он больше всех опасался, не хотел славой поделиться – вот и зачеркнул. Очень уж кстати болезнь ваша тут ему подвернулась!..

Семен Григорьевич обескураженно покрутил головой, все еще не в силах свыкнуться с обидной новостью.

– А какой обходительный да ласковый был! – вспомнил он. – Встретит меня в проходной – так и засияет, будто я не мастер, а артистка фартовенькая из гортеатра. В трамвае всегда норовил билет мне купить, а в бане сам, без спросу, спину мне мочалкой тер – ах, проныра!

Только сейчас Семен Григорьевич начал понимать, как ловко Кирюшка-пройдоха обвел его вокруг пальца. Непонятно было только, почему теперь он перестал юлить, пошел на разрыв. Семен Григорьевич призадумался. Как ни крути, выходило одно: после головокружительных своих успехов Кирюшка считает, что мастер ему больше не нужен и он свободно теперь обойдется без него. Использовал как ступеньку – и отбросил за ненадобностью!

Семен Григорьевич тяжело засопел, ибо не привык он оставаться в дураках. То, что Кирюшка посчитал его бесполезным, обидело его больше, чем все бессовестные Кирюшкины выхваленья по радио.

– Из молодых, да ранний! И откуда такие берутся? – изумился Семен Григорьевич. – Все ведь у него шито-крыто. Пойди теперь докажи, кто и чем ему помогал. Да и знает ведь, ржавая душа, что не стану я с ним, поганцем, спорить. И судить его не за что: чистая работа!

– Ничего, найдем мы и на него управу, – пообещал Коля Савин. – Ребята хотят на комсомольском комитете все его поведение обсудить, соскоблить ржавчину с души…

– Ах, дурень я, дурень! – с запоздалым сожалением сказал Семен Григорьевич. – Мне надо было тебя на два станка поставить, а я Кирюшку-гаденыша пожалел. Кроме всего прочего, я ведь почему тогда в тебе, Коля, усомнился? Он у тебя Клаву раскосенькую отбил, а ты…

– Какая же она раскосая? – обиделся Коля Савин. – Просто глаза у нее очень черные, вот и кажется…

– Пускай черные, – покладисто согласился Семен Григорьевич. – Не в том дело. Он у тебя девку отбил, а ты – хоть бы хны! Ведь даже выработка у тебя тогда не снизилась. До того спокойный – ни рыба ни мясо. Не люблю я таких!

– Много для нее чести – волноваться, раз она меня на такого вертуна променяла! – уверенно, как о давно решенном деле, сказал Коля Савин. – Он с ней поиграет и бросит. А у меня серьезное было, на всю жизнь… – На миг Коля помрачнел, вспомнив Клаву-сверловщицу, но тут же встрепенулся и гордо добавил: – В общем, недостойна она моего волнения!

Семен Григорьевич с интересом посмотрел на молодого токаря.

– Утешаешь себя этим? – понимающе спросил он.

Коля Савин устало потер виски и признался:

– Утешаю…

– Ну и как? – полюбопытствовал Семен Григорьевич. – Действует?

– Когда действует, а когда и… не так чтоб очень. В общем, раз на раз не приходится.

Семен Григорьевич прикинул в уме, что бы могла означать подобная разноголосица, и авторитетно заключил:

– Значит, любил ты ее.

– Значит, любил…

Помолчали.

– Как она теперь-то? – спросил Семен Григорьевич.

– Кирилл с нею вроде рассорился. Она ему уже не подходит, он теперь под нормировщицу клинья подбивает. Но и в мою сторону Клава что-то не смотрит… Она ведь гордая, Клава, долго теперь переживать будет!

Колин голос дрогнул, и какие-то новые нотки, теплые и признательные, зазвучали в нем. Спохватившись, что расхваливает недостойную, Коля Савин закашлялся и осторожно покосился на мастера. Семен Григорьевич был занят: он отвязывал с конфетной коробки срочно понадобившуюся ему голубую ленту и, кажется, ничего не заметил.

– Признавайся: обиделся ты на меня, когда я Кирюшку на два станка поставил? – спросил он вдруг, старательно бинтуя свой большой палец красивой голубой лентой. – Только правду говори.