Девчата. Полное собрание сочинений — страница 176 из 192

И такая застарелая тоска прозвучала в его голосе, что у Вари озноб прошел по спине. Павел Савельевич со всей его суровостью и придирками в работе стал ей по-новому понятен. Она даже пожалела, что опрометчиво обижалась на него прежде. Сейчас ей казалось, что он просто и не мог быть иным с такой болью в сердце.

– А вы все равно надейтесь, – не посоветовала, а скорей попросила она. – Надейтесь – и все…

– Легко сказать. Надежда, как и все живое, пищи требует, а когда долго нет ее, скудеет. Один день веришь… да что там веришь, даже твердо знаешь: жив Юра, и сейчас ему тяжко приходится. На другой день вдруг усомнишься – жив ли, а на третий дума одолевает – давно уже он погиб… А потом снова вера подступит: жив, да только не может весточки подать. Так и качаешься маятником – от полной веры до полного безверия. Всю душу этот маятник у меня вымотал… Иной раз даже такая подлая мысль приходит: уж лучше бы точно знать, что погиб он, чем эта вечная мука…

– Разве можно так? – мягко упрекнула Варя, будто разговаривала с малым ребенком. – Надо ждать и надеяться, ведь до сих пор еще с войны возвращаются. Вот на швейной фабрике к одной тетечке этой весной муж вернулся, а на него похоронка была. Аж в Аргентину война его забросила, еле домой выбрался.

– Ну, в Аргентине моему Юрию делать нечего, – убежденно сказал Павел Савельевич и отвернулся.

Похоже, он начинал уже жалеть, что так широко распахнул душу перед чужим человеком. Варя заметила эту перемену и великодушно простила Павлу Савельевичу его непостоянство. А он, глядя в сторону, быстро спросил, спеша напрочь отсечь предыдущий разговор:

– Хотите перейти на работу поближе к лесу?

– Как это поближе?

– А к нам, в питомник. Мы снабжаем посадочным материалом весь район, так что по части масштабов выигрыш прямой! Если согласны, перевода у вашего начальства я добьюсь… Ну так как?

Варе трудно было отказать в чем-либо Павлу Савельевичу после того, как узнала она о его горе, но на этот раз пришлось все-таки его огорчить:

– А как же наша бригада? Мне тут нравится…

«Знаю я, кто тебе тут нравится!» – подумал Павел Савельевич.

– У нас тоже бригады есть! И на вашем месте…

– Спасибо, а только из этой бригады никуда я не уйду… Разве что выгонят.

Павел Савельевич насупился. Как всегда, когда ему не хватало умения и сноровки убедить другого человека, он рассердился на себя за свое косноязычие. А злость свою, как водится, выместил на собеседнике:

– Ну что вы заладили: бригада, бригада! Вы хорошенько подумайте. Будете жить на одном месте, а то сейчас кочуете по степи, как цыгане. Можно и за учебу всерьез взяться. Какое у вас образование?

– Семь классов… – виновато ответила Варя.

– Вот видите! – нехорошо обрадовался Павел Савельевич. – Маловато это, чтоб с природой тягаться. Так, пощекотать только, да она, матушка, щекотки не очень-то боится.

– Конечно мало, – согласилась Варя. Ей как-то легче было разговаривать с Павлом Савельевичем, когда тот стал злиться и уже ничем не напоминал несчастного отца, потерявшего на войне сына. – И я еще буду учиться, обязательно буду… Потом, – неопределенно пообещала она.

– Потом суп с котом… С тем самым, что валерьянку из вашей аптечки вылакал! Вот выскочите замуж и о всякой учебе позабудете, – предсказал Павел Савельевич, злясь, что упрямая девчонка не понимает своей выгоды.

– А я не выскочу! Выйти замуж, может, и выйду, а выскакивать не собираюсь.

– Вы к словам не придирайтесь, последнее это дело. А раз связали свою судьбу с лесопосадками, так надо добиваться серьезной квалификации, а не махать всю жизнь саженью.

Варя удивилась:

– Разве в вашем питомнике некому работать?

– Да есть кому, есть… Такие всегда найдутся – лямку тянуть и зарплату получать. И даже такие есть: все честно сделают, что им растолкуешь, от сих до сих, понимаете? А вот таких, чтоб сами навстречу делу шли и свое в работу вносили, раз-два и обчелся. Таких всегда маловато, а вы, мне кажется, такая.

– Спасибо… Очень уж вы меня… лесной считаете. Лес я люблю, но еще не решила, чем мне на всю жизнь заняться.

Павел Савельевич протяжно свистнул:

– У вас что же, работа здесь всего лишь мимолетная экскурсия на лоно природы? Так, что ли?

– Вы не обижайтесь, а только дел хороших на свете много, а я одна. Не так-то просто выбрать занятие на всю жизнь. Лучше я подожду пока.

– Смотрите не прогадайте. А то, знаете, и так бывает: годами выбирают себе дело, и одно не нравится, и другое, а потом такое выберут – хоть стой, хоть падай!

– Со мной такого не будет… – Варя помедлила и призналась, понизив голос: – Вам одному скажу: лес, спору нет, выращивать почетно и полезно, а только мальчишек воспитывать еще важней…

– Каких мальчишек?! – опешил Павел Савельевич. – Еще замуж не вышли, а уже собираетесь детей воспитывать.

– А я не только своих. Мне учительницей хочется стать, а еще лучше воспитательницей в общежитии. Но вот хватит ли выдержки… Знаете, какие там хулиганы есть? Наш Пшеницын против них цыпленок! Зато, если добьешься успеха, представляете масштабы? Ведь каждый хулиган на распутье стоит: пойдет в одну сторону – преступник, направишь его на правильную дорогу – честный человек… А раньше мне работа следователя нравилась…

– Какого следователя? Что жуликов ловит?

– Не только жуликов… Но в общем, тот самый.

– Ну знаете! – возмутился Павел Савельевич. – Я с вами всерьез, а в голове у вас манная каша с хулиганами и Нат Пинкертонами![19] Вам и в самом деле повременить надо, а то весь питомник под откос пустите… Следователь – надо же!

Варя обрадовалась, что они наконец-то пришли к согласию.

– Вот я и говорю: рано еще мне профессию себе выбирать. А работа в бригаде не пропадет даром: я многому тут научилась…

Из вагончика выглянул кто-то, издали похожий на Алексея, нерешительно окликнул степь:

– Варь? – не дождался ответа и нехотя прикрыл за собой дверь.

– Идите, нечего вам из-за каких-то стариков время терять!

– А вы? Одному вам нельзя оставаться…

– Это почему же? – насторожился Павел Савельевич.

– На людях вам лучше. Да вы и сами знаете.

Она так верила в правоту своих слов, что Павлу Савельевичу вдруг расхотелось с ней спорить.

– Я скоро приду, – пообещал он. – А вы идите. Ждут ведь вас.

Варя счастливо засмеялась:

– Ничего, подождут…

Сдается, ей так хорошо было сейчас, в самом начале своей любви, что даже захотелось приглушить радость, чтобы та не затопила всю ее целиком, а вошла бы в свои спокойные берега. Павел Савельевич смутно чувствовал, что с очень счастливыми людьми может приключиться и такое, хотя догадка его была чисто теоретической и на свой опыт опереться он не мог.

Он не привык жаловаться на судьбу, но самые большие радости были связаны у него с работой, а то, что принято называть личной жизнью, особенно счастья ему не принесло. Павел Савельевич никого не винил, но что было, то было. Лишь в стародавние времена, на самой заре его юности, выпала и на его долю минута, отчасти схожая с нынешним Вариным избыточным счастьем. Но за давностью лет он и сам уже не помнил толком: была эта пронзительная минута на самом деле или много позже, перебирая свою жизнь, он придумал себе в утешение красивую эту сказочку, чтобы во всем сравняться с другими, насквозь счастливыми людьми…

– Подождут кому надо, – повторила Варя и не в ладу со своими словами заспешила в вагончик.

Павел Савельевич проводил ее глазами, привычно растирая рукой левую половину груди, где опять запокалывало. Не повезло ему с Варей. И откуда у нее взялась эта нелепая мечта – перевоспитывать хулиганов? Уж не преувеличивает ли она свои малые успехи на этот счет в бригаде? С нее станет…

Так или иначе – осечка. Но Павел Савельевич не был обескуражен. Он давно уже свыкся с повадкой жизни: не только в большом, но и в малом не идти ему навстречу, а делать все наперекор. Одного он никак не мог понять: со всеми жизнь проделывает такие штуки или облюбовала лишь его для каких-то неведомых ему экспериментов? Вот и седьмой десяток разменял Павел Савельевич, а в этой закавыке так и не успел разобраться.

У вагончика Варя призывно взмахнула рукой и крикнула:

– Жде-ем!

Павел Савельевич посидел, пока сердце выровняло свой стук, и поднялся с шершавого камня. Мелкую траншею окопа он одолел и с холма спустился вполне благополучно, а внизу его сразу кинуло в пот. Плохо ему стало – и, главное, незнакомо плохо. Такого с ним еще ни разу не было. Или болезнь его шагнула на новую ступень, или на этот раз навалилось на него что-то совсем иное, никак не связанное с прежней, обжитой уже им хворью.

Трудно стало дышать и двигаться. Сам воздух вокруг сделался вдруг вязким, густым. Было такое ощущение, что он стоит в воде, которая со всех сторон охватила его, сомкнулась над головой и тащит куда-то. И даже не вода то была, а какая-то другая, более тяжелая и плотная жидкость, чуть ли не ртуть. И не было сил одолеть этот плотный поток.

Он даже не пытался достать свой припас. Не дотянуться ему сейчас до кармана и не снарядить кусок сахара спасительными каплями. Кружилась голова, сердце замерло, будто и не было его вовсе. «Пропало без вести…» – машинально подумал Павел Савельевич. Его качнуло, он изо всех сил старался удержаться на ногах, ибо твердо знал: если упадет, ему уже не встать.

Кажется, не суждено ему дойти до вагончика. Вот сейчас он рухнет и больше уже не поднимется. Медленно, не поворачивая головы, Павел Савельевич скосил глаза – сначала в одну сторону, потом в другую, оглядывая место, где стоял. Неужели здесь? Здесь, значит…

И крепко не понравилось ему это место: под ногами валялся мусор: тряпки, пустые консервные банки и еще какая-то дрянь, а в вечернем остывающем воздухе резко воняло табачищем. Павел Савельевич бросил курить всего месяц назад, и сейчас табачный смрад был ему особенно противен. Беда настигла его возле бригадной курилки, и от бочки с водой, врытой в землю, сильно тянуло мокрыми окурками. На миг он зримо представил толстые, разбухшие в воде окурки, смахивающие на червей, и его передернуло от отвращения.