– Воронежский я, – суховато ответил Качанов, которому всеобщее внимание начало уже надоедать.
– Проезжал я у вас… Как же, местность знакомая! – оживился Авдеев, наивно радуясь тому, что побывал в тех краях, откуда был родом такой знаменитый печник.
Строгий рокот моторов в небе ворвался в мирную беседу: звено советских бомбардировщиков шло на бомбежку. Знакомый привычный звук разом напомнил о близком фронте, о войне, которую бойцы второго взвода, приохотившись к мирной работе, не вспоминали уже целых полдня.
– Дадут наши немцам чёсу! – сказал Крутицкий.
Сверху кирпичной кладки магнитогорский огнеупорщик вмазал чугунную плиту, добытую расторопным Кузьмишкиным, и стал прилаживать жестяную трубу.
– Оце гарно! – одобрил Сероштан, большущей пятерней своей провел по плите и облизнулся, предвкушая грядущие чаепития.
Авдеев принес охапку дров, и, как только Качанов закрепил трубу, печь затопили. Толстая витая струя дыма поползла из-под неплотно прикрытой дверцы топки.
– Н-да, дымит… – разочарованно сказал Авдеев.
– Разве это дымит? – накинулся на него Кузьмишкин. – Дымок только маленько пошаливает!
Однако, глотнув расшалившегося дымка, санитар поперхнулся и закашлялся. Дым густо валил из всех печных щелей. Вскоре затянуло всю землянку, трудно стало дышать. Избегая смотреть на Качанова, словно тот обманул их, все смущенно топтались на месте, кашляли, чего-то ждали.
– Должно, дрова сырые, – предположил сердобольный Кузьмишкин, и все обрадовались, что причина найдена и Качанов тут не виноват.
– А вы хотели, чтобы Авдеев сухих дров принес? – спросил абхазец Юра Бигвава.
– Дрова здесь ни при чем, – тихо сказал Качанов. – Дайте кладке прогреться, тогда увидите. А при первой растопке свежая печь всегда дымит, такая у нее… – Он остановился, не находя нужного слова.
– Внутренняя секреция? – подсказал санитар Кузьмишкин.
– Вот-вот, вроде этого, – согласился Качанов.
Он не ошибся. Разогревшись, печь перестала дымить и загудела ровным солидным басом. Дым из землянки быстро вытянуло. Железная труба смугло зарумянилась, наливаясь жаром. Тесный круг бойцов у печки стал почтительно расступаться. Все распахивали шинели, даже известный мерзляк Юра Бигвава отстегнул крючок на вороте. И каждый, как умел, выразил свое восхищение.
– Да уж, действительно, секреция у нее подходящая! – сказал старший сержант Кошкин.
– Домовита! – изрек Черных, потирая колени. – Ух, домовита!..
– Хорошая печь в землянке – все равно что жена для семейного человека, – философски провозгласил Боровиков и ткнул Крутицкого в бок, намекая на санбатовскую Марусю, которой пулеметчик нещадно дразнил своего молодого приятеля.
– Ну и гудит! – подивился Сероштан. – Что твой паровоз… Ей сейчас дай колеса – она нас всех вместе с землянкой до самой Полтавщины довезла бы!
Качанова хлопали по плечу, и те, кто недавно усомнились в нем, хвалили его теперь особенно рьяно. А скупой Авдеев расщедрился и угостил огнеупорщика трофейной сигарой с золотым ободком, известной во взводе под названием «генеральской».
Со стороны фронта послышались тяжкие удары рвущихся бомб: сперва раздельно-четкие, нащупывающие, потом частые, беспощадные, сливающиеся в сплошной мощный гул. Мелкой испуганной дрожью затрепетало оконное стекло.
– Шуруют наши немца! – сказал Крутицкий.
Никто не заметил, как в землянку вошел командир взвода. Его увидели только тогда, когда круг бойцов возле печки раздался еще шире и командир взвода очутился вдруг впереди.
– Как печечка, товарищ младший лейтенант? – напрашиваясь на похвалу, спросил Авдеев таким тоном, будто собственноручно сложил печь.
– Хороша, – сказал командир взвода, выставленными вперед ладонями защищаясь от нестерпимого жара. – Хороша-то она хороша, – добавил он минуту спустя, отступая вместе со всеми еще на шаг от печки, – да только не нам возле нее греться!
В землянке сразу стало очень тихо. И все услышали, как в углу, где были сложены вещи, капля с оттаявшего потолка звучно щелкнула по чьей-то каске, будто точку поставила после слов младшего лейтенанта.
– То есть как это не нам? – уже поняв все, но еще не желая примириться с новостью, срывающимся голосом спросил Авдеев.
– Получен приказ, – тщательно выговаривая слова, объяснил командир взвода, – нас перебрасывают на другой участок фронта. А сюда, на наше место, артиллерийскую часть переводят.
– Вот счастливчики! – с нервным смехом сказал Авдеев. – Земляночка почти готова, с печкой, с окном!..
В одну минуту Авдеев остро возненавидел неизвестных артиллеристов. Ему даже начало казаться, что артиллеристы, узнав о теплой землянке во втором взводе, обошли перед высшим начальством безответную пехоту и добились своего перевода сюда. Он уже припомнил, что когда ходил в лес за жердями, то видел там одного долговязого артиллериста: тот бесцельно бродил по лесу и все поглядывал в сторону их землянки. И Авдеев вдруг уверовал, что всегда недолюбливал этот род войск.
– Будут они у нашей печки греться да еще над нами и смеяться станут: нашлись, скажут, дураки! Вот неудача, хоть печь ломай!..
– А может, там, куда мы придем, тоже для нас кто-нибудь землянку приготовил? – робко предположил санитар Кузьмишкин.
– Как же, – откликнулся Боровиков, – только тебя там и ждут!
Качанов, не принимавший участия в разговоре, пододвинул к себе каску с глиной и стал замазывать щель на стыке кирпичной и железной труб.
– Что ты стараешься?! – раздраженно крикнул на него Авдеев. – Разве не слышал: уходим отсюда!
– Надо же работу кончить, – тихо сказал Качанов.
Мокрая глина шипела на горячем железе трубы, как масло на сковородке.
В это время в землянку вбежал Миронов, радостный и оживленный, помахивая блестящим свежеотточенным топором.
– Ну и топор наточил, – похвастался он, – бриться можно!
– Только бриться, Степа, и осталось, – печально сказал Сероштан. – Покидаем землянку.
– Да ну? – не поверил Миронов. – В кои-то годы до топора дорвался, и опять неудача… – Он принялся было сворачивать цигарку, но, не докончив, сунул ее обратно в кисет. – Испробовать хоть топор, что ли…
Миронов выбрал жердь из штабеля, предназначенного для ремонта нар, и стал тесать. Длинные чистые щепки дружной стайкой вылетали из-под топора. Кисловатый запах мерзлого осинника прохладной струйкой прошел по землянке.
Разохотившись, Миронов взял вторую жердь. Приятно было смотреть, как он работал топором. Сначала Миронов делал неглубокие насечки вдоль всей жерди, потом двумя-тремя широкими точными взмахами стесывал ровный слой. Минута – и жердь готова.
– Как рубанком чешет! – восхитился Авдеев, осматривая готовую жердь. – Что твоя доска… Ох, знатно кому-то спать будет!
Многие отошли от печи и ближе придвинулись к Миронову, чтобы взглянуть, как орудует топором смоленский плотник. Штабель жердей таял у всех на глазах.
Юра Бигвава стал мастерить из обтесанных жердей нары.
– Гвоздей-то не хватит, – сказал он Гребенюку.
– Я еще подрублю, – отозвался тот, направляясь в свой «кузнечный» угол.
Все переглянулись.
– А что, товарищи, – молвил Кузьмишкин, – не закончить ли свою работу и нам? Там всего лопат по двадцать земли кинуть осталось. Может, кто и помянет добрым словом!
Боясь оглянуться, Кузьмишкин быстро зашагал к выходу. Несколько человек двинулись было за ним, но сейчас же остановились, выжидающе посматривая на соседей. Крякнув, решительно тронулся с места молчаливый сержант Черных, тяжело ступая вывернутыми косолапыми ногами. И все поспешили за сибиряком, на ходу обгоняя его.
Помкомвзвода Кошкин вспомнил, что так было и в последнем бою. Сильный автоматный огонь прижимал взвод к земле, и только тогда, когда ринулся вперед неуклюжий сибиряк, за ним пошли все.
– Так-так! – сквозь зубы процедил Боровиков со всем ехидством, на какое был только способен. – Делаем вид, что мы сознательные… Ясно!..
На ходу удивленно крутя головой и разводя руками, последним из землянки вышел Сероштан.
Боровиков вместе со всеми бросал на крышу землю и ворчал, что сам князь Иван Калита не видел такой сногсшибательной сознательности, какая обнаружилась во втором взводе.
– Хватит тебе со своим князем, надоел! – сказал Авдеев.
– Мне-то, может быть, и хватит, а вот туда, под конек, куда ты перестал кидать, много еще земли надо. Она ведь и сползать будет и оседать… Одной сознательности, мил человек, мало, нужно еще и серо-белым веществом пошевеливать! Да не так, ты с моей линией ровняй. Не так!..
Боровиков взобрался на крышу и несколькими взмахами лопаты разровнял землю.
– Выходит, и ты тоже в сознательные записался? – поддел приятеля Крутицкий.
Боровиков презрительно фыркнул:
– Нужна она мне! Я как-нибудь и без нее проживу… Но коли взялся за работу, делай так, чтобы потом недотепой тебя не называли.
– А-а… – насмешливо протянул Крутицкий. – Я и не знал этого!
– Ты многого еще не знаешь, – примирительно сказал Боровиков.
Вечерело. Закатное солнце румянило снега. Легкая узорная тень от ближней березки сгустилась, стала сиреневой.
Второй взвод в полном составе собрался у печки. Только Сероштан куда-то запропал, да отсутствовал вечно чем-нибудь занятый санитар Кузьмишкин. В полутьме землянки свежей белизной светились новые нары. Любители чая ставили на плиту кружки и котелки.
Дверь в землянку распахнулась, и на пороге появился Кузьмишкин, совсем невидный под огромным ворохом соломы.
– Ай да санитария! – только и сказал Боровиков.
Длинными беспокойными руками Кузьмишкин разбросал солому по нарам и горделиво выпрямился. В землянке запахло сытным пресным запахом зимнего тока.
Печь ровно гудела, потрескивая дровами, до обиды равнодушная к тому, что через какой-нибудь час взводу придется покинуть землянку.
– Вот так же она и пушкарям гудеть будет. А они нам даже и спасибо не скажут, – вслух подумал Авдеев, уже начиная жалеть, что работал по собственной воле, после того как узнал о предстоящем уходе из землянки.