Решетников промолчал, а сам подивился, как быстро эта девушка вошла в его жизнь, взяла над ним власть. Всего неделю назад он узнал о ее существовании, а доведись сейчас уезжать – тяжело будет расставаться. Он разозлился на себя: и почему у него все так неудачно получается? Парню под тридцать, а влюбился глупо – в командировке. Другие как-то умеют обставлять свою любовь элементарными удобствами: любят кого-нибудь поближе, обязательно в своем селе или городе, после работы чинно-благородно ходят в кино. А он, как мальчишка, влюбился на стороне, в чужом районе, только и утешения, что область одна – хорошая область, Сталинградская, – да учреждения их родственны. А больше радоваться нечему: вот уедет через три недели из Тростникова – и Оксану поминай как звали, только лишняя боль прибавится.
Он вздохнул и украдкой посмотрел на щеку Оксаны. И то ли потому, что щека была свежая и румяная, или потому, что уезжать Решетникову надо было еще не скоро, а может, просто не привык он подолгу пребывать в мрачном настроении, – так или иначе, Решетников позабыл вдруг о своей незадачливости и, не таясь, залюбовался девушкой. Оксана неодобрительно косилась на него и с независимым видом все туже и туже затягивала концы пухового платка.
Когда Гвоздев слез с лестницы, вывеска предстала во всем своем великолепии. На просторном светло-желтом фоне было написано строгими, без завитушек, буквами: «Тростниковская машинно-тракторная станция» – и ниже нарисован длинный трактор с крупными фарами.
Вывеска всем понравилась, только сторож гаража дед Филипп находил, что она прибита криво. Но его критика не получила поддержки, и старый Филипп удалился восвояси, обиженно попыхивая «козьей ножкой». Налюбовавшись вдоволь вывеской, разошлись по своим делам и другие. На улице остался один Решетников. «Все трудятся, а я слоняюсь, как экскурсант!» – с горечью подумал он.
Миссия Решетникова в Тростникове была дипломатического характера. Он работал механиком Коровинской МТС, расположенной на левом берегу Волги, вдали от железной дороги. Раньше Решетников считал такое местоположение своей МТС очень выгодным. Добрую треть года, а в особенности во время осенней и весенней распутицы, к ним совсем не заглядывали уполномоченные и толкачи из области и министерства, пользы от которых, как известно, всегда бывает маловато, а беспокойства и ненужной трепки нервов – хоть отбавляй.
Зато при получении нового оборудования все выгоды перепадали тростниковцам. Железная дорога не брала грузов для коровинцев, и все машины для обоих предприятий поступали в адрес Тростниковской МТС и здесь уже делились между соседями.
В конце нынешней зимы обе МТС должны были получить много новых механизмов, и осторожный коровинский директор, опасаясь подвоха со стороны тростниковцев, загодя командировал Решетникова к соседям – защищать там интересы своей МТС.
– На их месте мы тоже лучшие машины себе оставляли бы, – сказал директор. – Известно: своя рубаха ближе к телу!
Целую неделю сидел Решетников в Тростникове, а ожидаемое оборудование все еще не поступало. Делать ему здесь было совершенно нечего, а дома он оставил уйму незавершенной работы: укомплектование тракторных бригад, завоз горючего на участок, строительство полевых вагончиков.
В командировках Решетников всегда старался держаться солиднее, чтобы не уронить авторитета своего предприятия, но сейчас чувствовал, что это ему плохо удается. Ему казалось, что тростниковцы перемигиваются за его спиной и смеются над бездельем горе-контролера. Особенно донимала коровинского представителя уборщица, большая любительница чистых полов. Каждый раз при появлении Решетникова в конторе уборщица хваталась за веник и начинала ожесточенно тереть пол у самых его ног, приговаривая сквозь зубы:
– Ходят тут всякие!..
Именно из-за этой чистюли Решетников и не поднялся сейчас в контору, а прошел во двор, где Гвоздев с дедом Филиппом тесали полозья для тракторных саней.
Гвоздев заведовал ремонтной мастерской, но потому ли, что мастерская и без него справлялась со своей работой, или просто не умел он подолгу сидеть на одном месте, – так или иначе, он совал нос во все дела МТС. Решетников предвидел, что рано или поздно ему придется столкнуться с расторопным Гвоздевым, и исподволь присматривался к нему, стараясь определить слабые места противника.
Широкие щепки густо покрывали снег возле непоседливого заведующего ремонтной мастерской. Отчаявшись угнаться за Гвоздевым, дед Филипп осторожно тюкал топориком, бормоча себе в бороду, что главное в полозьях – это качество.
– Дайте-ка я попробую! – неожиданно для самого себя сказал сторожу Решетников, на время позабыв о солидности, обязательной для механиков, контролирующих добросовестность соседних МТС.
Филипп заставил себя попросить и раз, и два, но в конце концов смилостивился и отдал топор. Решетников проворно скинул полушубок, неторопливо поплевал на руки. Гвоздев ревниво покосился на коровинского механика; щепки из-под его топора гуще прежнего замелькали в воздухе.
– Держись, тростниковские! – задорно крикнул Решетников, и топор в его руках засверкал на солнце сплошной серебряной дугой.
Дед Филипп, покуривая, стоял в сторонке и, делая вид, что осуществляет общее руководство, время от времени указывал пальцем Гвоздеву и Решетникову, где надо подровнять.
Нормировщица Оксана озабоченно пересекла двор, заглянула зачем-то в гараж и сейчас же повернула назад. Решетников обрадовался, что наконец-то Оксана видит его не бездельничающим, и удвоил старание. Он трудился не зря. Поравнявшись с полозьями, щеголеватые валенки словно споткнулись на гладком месте и остановились возле Гвоздева, старательно утаптывая площадку-пятачок в рыхлом февральском снегу.
«Что она здесь делает? – тревожно подумал Решетников. – Хронометрирует нашу работу или…» Оксана молча стояла посреди двора, теребила пуховый платочек, щепку за щепкой вдавливала носком валенка в снег и щурила свои косящие глаза на рыжеватое лучистое солнце. На ручные часики, блестевшие у нее на запястье, молодая нормировщица не смотрела, – видно, хронометраж велся по солнцу.
Решетников не поднимал головы от своего полоза, но твердо знал, что Оксана любуется его ловкой работой. Он так был в этом уверен, что даже ни разу не взглянул на девушку, чтобы не обидеть ее преждевременным торжеством. Ему казалось, что невесомый умный топор сам, без его ведома, на свой страх и риск вытесывает полоз.
– Гвоздев, миленький, не отставайте! – шепнула Оксана, и Решетников пенял, что опередил противника.
Исчезла наконец та странная скованность, какая раньше всегда возникала у Решетникова, когда он встречался с Оксаной. Было такое чувство, что Оксана живет не в чужом Тростникове, а в родном ему Коровине и они каждый-прекаждый вечер ходят вместе в кино. Ему было так хорошо сейчас, что он даже не вытирал пота, бисерной цепочкой повисшего над бровями, суеверно боясь лишним движением нарушить только что возникшее ощущение близости с Оксаной.
Во дворе появился инженер Павел Ильич. Решетников за неделю так и не понял, что за человек тростниковский старший механик. Павел Ильич носил не привившуюся в сельской местности фетровую шляпу, был со всеми одинаково и чуть-чуть холодновато вежлив. Его легче было представить в лаборатории научно-исследовательского института, чем на полевом стане тракторной бригады или в гараже. Прохладная вежливость Павла Ильича не располагала к длинным словоизлияниям, и Решетников заметил, что тростниковские трактористы, которые, как и все трактористы на свете, любили в зимнее, мало загруженное время поболтать, на вопросы инженера отвечали коротко, почти по-военному и остерегались употреблять в разговоре с ним сильные выражения, словно беседовали с любимой девушкой или, по крайней мере, с работником министерства. Решетникову еще не доводилось встречать таких механиков, и он относился к Павлу Ильичу недоверчиво, не предвидя ничего хорошего для себя и своей МТС от вежливого инженера.
– Застоялась я тут с вами! – виновато сказала Оксана, завидев Павла Ильича, и убежала в контору.
Решетников до самого крыльца проводил глазами ее маленькие белые валенки.
Дед Филипп, окончательно войдя в роль ответственного прораба, озабоченно обратился к инженеру:
– Как быть с поперечинами для саней? Лесу у нас только на полозья хватит.
– Со дня на день должен прибыть вагон лесоматериала, – ответил Павел Ильич. – А пока надо как-то выкручиваться: сани нам очень скоро потребуются.
Достать древесину в степном Тростникове было нелегко, и дед Филипп сокрушенно покачал головой.
– Может, подождем, пока свой лес вырастет, тогда и санки будем гнуть? – пошутил он и первый пустил стариковский скрипучий смешок. Но сторожа никто не поддержал: такой уж сегодня выдался неудачный день для деда Филиппа, не везло ему с самого утра.
– Я попытаюсь раздобыть лес для поперечин, – скромно сказал Гвоздев.
Павел Ильич внимательно посмотрел на бойкого заведующего ремонтной мастерской.
– Только чтобы все честь по чести, – предупредил он. – Не пачкайте нашего дела жульничеством.
«Хорошо говорит тростниковский старший механик…» – рассеянно подумал Решетников.
Гвоздев сдержал слово и на другой день принес брусья для поперечин. К полудню дед Филипп уже горделиво расхаживал вокруг только что сколоченных тракторных саней, стесывая топориком видные лишь ему одному неровности. А сразу после обеденного перерыва, как будто отсутствие саней и задерживало поступление оборудования, позвонили с вокзала и сообщили, что прибыла первая партия груза для МТС: тракторы, автомашины, культиваторы и бороны.
Павел Ильич велел везти на санях горючее, а сам с Решетниковым поехал на вокзал в директорском газике. Вместе с ними, как и надо было предполагать, увязался Гвоздев.
Решетников в газике сидел собранный и настороженный, готовый во всеоружии встретить любые подвохи тростниковцев. Плутоватые глаза Гвоздева не внушали ему доверия. Инженер тоже беспокоил его: сидел он рядом с шофером, спиной к Решетникову, и за всю дорогу до вокзала ни разу не обернулся – ясное дело, замышлял недоброе против Коровинской МТС. Добротная фетровая шляпа Павла Ильича в такт ходу газика все время покачивалась перед глазами Решетникова, и ему почему-то казалось, что шляпа тоже хочет принять участие в дележе оборудования, причем так, чтобы и вежливость была соблюдена, и вся выгода досталась ее хозяину.