Девчата. Полное собрание сочинений — страница 189 из 192

– Как первые сеянцы зазеленеют на лесной полосе, так и поженимся.

– Надумала головушка! – опешил бригадир. – Это же одно с другим никак не связано: то лесные полосы, а то семейная жизнь… И при чем тут сеянцы?

– Я так еще на курсах загадала! – упрямо ответила Ганя и зашагала к своей хате.

Ведра на коромысле качались в такт ее шагам. Тонкий белесый ободок месяца, еще не успевший налиться яркой вечерней желтизной, равнодушно зарябил в пятачках воды – в каждом ведре по своему месяцу. Кочетков проводил глазами Ганю до калитки, чувствуя, что у него нет такой силы, которая заставила бы невесту изменить свое решение.

«Маленькая, а какую власть взяла!» – растерянно подумал он, вспомнил о желудях и виновато заспешил к правлению колхоза.

В правлении глава колхоза сидел за своим столом и старательно выписывал из газеты в пухлый председательский блокнот советы академика Лысенко о борьбе с овсюгом.

– Иван Васильевич, что я вам скажу! – крикнул Кочетков еще с порога, но председатель даже не оторвался от газеты.

«Ах так!» – обиделся Кочетков и начал рассказ о желудях издалека. Не были забыты ни время и место встречи с пулеметчиком, ни сегодняшнее служебное положение командира роты, спасшего на войне жизнь бригадиру, ни даже сколько и что именно было выпито в железнодорожном буфете, хотя Кочетков хорошо знал, что последнее никак не могло заинтересовать председателя – человека непьющего.

Иван Васильевич нетерпеливо шуршал газетой. Но когда бригадир упомянул о желудях, газета была оставлена в покое.

– Желудями? Свиней? – недоверчиво переспросил Иван Васильевич и взглянул на ходики. – Немедля беги собирай правление!

Заседание колхозного правления проходило бурно. Кочетков вкратце рассказал о беседе с дружком из хутора Дубовского, опустив на этот раз все лишние подробности об обстоятельствах встречи. Иван Васильевич предложил выделить из зерновых отходов обменный фонд и, не теряя времени попусту, завтра же ехать к дубовским колхозникам за желудями.

Голоса разделились. Горячей всех поддерживала председателя Ганя Огурцова. Противники обмена группировались вокруг кладовщика – того самого, которого ездил сегодня встречать на станцию Кочетков. Кладовщик был бережлив и по-хозяйски расторопен, но имелся у него один недостаток, который некоторым даже нравился. Все, что находилось у него на складе, он считал как бы своей собственностью, весьма охотно пополнял содержимое кладовой, но всякую попытку уменьшить это содержимое рассматривал как грабеж. И теперь, заслышав об угрожающей ему опасности лишиться сразу нескольких центнеров зерновых отходов, кладовщик рьяно запротестовал.

– Кто здесь громче всех кричит о желудях? – вопросил он и сам себе ответил: – Ганя Огурцова!.. А кто она такая, Ганя Огурцова?

– Вот именно: кто она такая? – поддержал оратора Иван Васильевич.

– Лесными посадками ведает – вот кто она такая! – торжествующе сказал кладовщик и пояснил: – То есть лицо заинтересованное!.. Она курсы лесные кончила, ей и не терпится, пока не перезабыла все науки, лес садить. Дайте ей волю – она весь колхоз променяет на желуди!..

И кладовщик выразил уверенность, что правление колхоза учтет это обстоятельство при решении вопроса о желудях. Несколько седобородых правленческих голов согласно закивало, обещая при решении учесть личную заинтересованность Гани Огурцовой.

– Пятьдесят лет прожил я на свете, – продолжал ободренный кладовщик, – а такого не видывал и не слыхивал, чтобы зерно – хлеб! – меняли на желуди. Может, кто-нибудь знает такие факты? Пусть скажет…

Кладовщик выждал добрую минуту, но все молчали: никто не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь меняли хлеб на желуди. Иван Васильевич досадливо нахмурился, а обученная лесным наукам маленькая самолюбивая Ганя Огурцова, закусив губу, с ненавистью смотрела на кладовщика. Бригадир Кочетков, на правах жениха сидевший рядом с Ганей, откровенно любовался ею.

– Почему именно мы должны начинать? – спросил кладовщик. – Что мы – крайние?.. Пусть колхоз имени Первого мая покажет пример: он в передовых ходит!..

Иван Васильевич заерзал на стуле. Упоминание о соседнем колхозе, с которым они соревновались и который второй год подряд побеждал их и выходил на первое место в сельсовете, было ему неприятно, как упрек в плохом руководстве.

Спор решила заведующая молочной фермой Дарья Мироновна.

Пока Иван Васильевич воевал, она четыре года председательствовала вместо него в колхозе, и теперь Иван Васильевич часто советовался с ней. Авторитет другого председателя от этого, может быть, и пострадал бы, но об Иване Васильевиче даже первомайцы отзывались с почтением: не забыли еще, как в урожайный предвоенный год не они, а соседи были участниками сельскохозяйственной выставки в Москве.

– Тут говорили, – неторопливо начала Дарья Мироновна, – что зерно на желуди никогда не меняли. Правильно: не меняли. Только и леса в наших степях тоже никогда не садили… А без леса нам дальше не жить! Не жить! – громко повторила Дарья Мироновна. – Не знаю, как другим, а мне лично надоело каждый год засуху ждать. Не хочу больше кормить азиатские суховеи… Без зерновых отходов как-нибудь обернемся, а без желудей – нет. Ехать надо на Дубовской хутор за желудями. Завтра ехать!

– Правильно! – крикнула Ганя Огурцова.

Стали голосовать. Кладовщик остался в меньшинстве. Он злопамятно посмотрел на Ганю, но та не обиделась на него. Наоборот, она даже пожалела кладовщика: человек он был хозяйственный и колхозу полезный…

Обмен – дело дипломатическое. Дубовские колхозники к тому же известны были за людей привередливых. Иван Васильевич учел все это и решил на другой день сам съездить за желудями.

Утро выдалось солнечное и морозное. Над печными трубами вытянулись столбы дыма. Зима, устрашенная мартовскими листками календаря, спешила отгулять последние свои деньки.

Путь до хутора Дубовского был немалый, почти пятьдесят километров. Мешки с зерновыми отходами погрузили на лучшие сани, запрягли быстроногую гнедую. Иван Васильевич прихватил войлочную кошму, чтобы на обратном пути не поморозить желуди, и выехал с колхозного двора.

Проезжая мимо почты, Иван Васильевич увидел привязанного к телеграфному столбу серого в яблоках жеребца из первомайского колхоза. Он шумно дышал, перебирая тонкими точеными ногами, серые бока потемнели от пота.

«Не председатель у первомайцев, а прямо джигит! – осудил Иван Васильевич. – Из-за какого-то пустячного письма чуть жеребца не загнал… Погоди, посадим лес – навсегда вырвем у тебя первенство!»

Деревня осталась позади. Полозья раскатывались на поворотах дороги в широких, разъезженных колеях. На снежной равнине, перемежаясь, вспыхивали острые солнечные искры, слепили глаза. Застоявшаяся в конюшне гнедая, вкусно пофыркивая, старательно забрасывала передок саней размельченным снегом из-под копыт. Иван Васильевич, щурясь от яркого света, без нужды пощелкивал легким кнутиком, напевал вполголоса «Помирать нам рановато» и чувствовал себя почему-то женихом.

Закатное солнце празднично расцветило снега, когда Иван Васильевич подъехал к хутору Дубовскому. Защищая поля от ветра, широкой полосой тянулся на горизонте лес, вплотную подступал к хутору.

«Везет людям!» – с завистью подумал Иван Васильевич.

В хуторе новый просторный свинарник привлек внимание Ивана Васильевича. «Голов на сто!» – определил он и снова позавидовал. Из свинарника выглянула огромная тупая морда свиньи. «Хрюкаешь, тупорылая, – пристыдил Иван Васильевич свинью, – а того не понимаешь, что слопала целый гектар леса!..»

У самого правления колхоза дорогу перебежала длинная рыжая кошка. Иван Васильевич давно уже не считал себя человеком суеверным, но на этот раз ему стало не по себе.

– Не могла в другое время перебежать, шелудивая!.. – пробормотал он и щелкнул кнутом, но до кошки не достал.

Председателя дубовского колхоза в правлении не было: ушел в кузницу, где ремонтировался инвентарь. Чтобы не терять понапрасну времени, Иван Васильевич рассказал счетоводу о цели своего приезда. Счетовод, молодой, вихрастый и неуважительный – такого у себя Иван Васильевич не стал бы держать и простым учетчиком, – вдруг захихикал:

– Опоздали!

– Как опоздали? Скормили все желуди свиньям?

Счетовод протянул бумажный листок. У Ивана Васильевича зарябило в глазах от множества криво наклеенных полосок с печатными буквами. Это была телеграмма – длинная, с оплаченным ответом.

Председатель колхоза имени Первого мая просил дубовского председателя оставить для него полтонны семенных желудей. Он согласен уплатить деньгами или обменять на картошку.

Иван Васильевич вспомнил серого жеребца у почты. Опять опередил его первомайский председатель, из-под носа вырвал желуди. Не зря кошка перебежала дорогу!

– Больше семенных желудей у нас нету, – сказал счетовод. – Остались только мороженые…

Иван Васильевич заночевал у дубовского председателя, с которым ему приходилось встречаться на районных совещаниях. На ужин хозяйка подала вареники. И хотя творог в них был кисловат, Иван Васильевич покривил душой для пользы дела и сказал, что давно уже не едал таких вкусных вареников. А пачкотню восьмилетнего председательского сына – школьника – он назвал чистописанием.

После ужина председатели угостили друг друга табаком, и тут Иван Васильевич, предварительно похвалив аромат и крепость чужого табака, повел издалека осторожный разговор о передаче семенных желудей его колхозу.

– Желуди забронированы за первомайцами, – хмуро сказал дубовской председатель. – Мы телеграмму посылали. Слово свое менять не будем: не торговцы какие-нибудь!..

Ивану Васильевичу стало стыдно, что он подбивал человека на бесчестный поступок. Он поскорее лег спать, а на другой день чуть свет, не дожидаясь завтрака, выехал в обратный путь.

На полдороге Ивану Васильевичу попались сани из первомайского колхоза. Мешки с картошкой были укрыты соломой. Знакомый ездовой приветственно помахал трехпалой рукавицей. Иван Васильевич отвернулся и изо всей силы стегнул гнедую кнутом.