Софья сидела в кабине рядом с шофером, смотрела на сплошную стену сосен и все старалась теплее укутать грудного сына. Она мало ездила в своей жизни, и теперь, после четырехдневного пути в поезде и автобусе, после ночлега в городской гостинице и нескольких часов тряски в грузовике, Софье казалось, что она заехала в непроходимые дебри. Появилось даже такое чувство, будто она не учительница неполной средней школы, которая едет к мужу-инженеру, а отважная путешественница. Андрюшка-наследник при выезде из города начал было хныкать, но потом, видимо, понял, что хнычь не хнычь, а трястись придется двести километров, и затих.
В кузове, открытом всем ветрам, ехал мастер – возвращался с курсов в тот же леспромхоз, где работал муж Софьи, инженер Костромин. Софья понимала, что, если б не она, в кабину сел бы мастер, и предложила ему еще в городе взять у нее из рюкзака одеяло и укутаться. Мастер снисходительно усмехнулся и ответил, что живет с морозом в дружбе.
Софье понравилось чисто выбритое, скуластое лицо ее попутчика, кирпичное от загара и ветра, и та особая, сдержанная, немного официальная вежливость, какая бывает у людей, долго прослуживших в армии. Отец Софьи был кадровый военный, она с детства привыкла к этой вежливости и не раз упрекала мужа за то, что он так и не приобрел военных повадок за годы службы в армии. Костромин в ответ говорил, что главное – не форма, а содержание, и шутливо высмеивал ее пристрастие к мундиру.
Сначала Софье все в дороге казалось интересным: строгие сосны, нарядные ели, запушенные снегом, маленькие деревушки с буднично-серыми бревенчатыми стенами, редкие встречные автомашины. Но прошел час-другой, лесу по сторонам дороги не виделось ни конца ни края, и Софья заскучала. Вдобавок начали мерзнуть ноги. Софья недоумевала: зачем Геннадий так далеко заехал рубить лес? Чем этот лес, мимо которого они ехали, плох? Слышно было, как в кузове, пытаясь согреться, стучал ногами мастер, – видимо, дружеские отношения с морозом сегодня у него не налаживались.
От нечего делать Софья начала вспоминать учеников из своего класса и перебрала их всех, одного за другим. Шалуны всплыли в памяти как живые, а прилежные ученики припоминались почему-то с трудом. Потом она обратилась к занятию, хорошо знакомому всем любящим в разлуке, – стала думать: что сейчас может делать муж?
Геннадий, конечно, давно уже получил телеграмму, ждет не дождется ее приезда и, наверно, из всех сил наводит красоту в квартире, чтобы удивить жену своей хозяйственностью. Но это вечером, а сейчас, в разгар рабочего дня, он сидит в конторе или ходит по лесу и учит лесорубов, как легче пилить деревья.
Вспомнилось неприятное – вчерашний разговор в городе с управляющим трестом. Костромин писал жене, что управляющего за глаза называют Дедом Морозом; и когда вчера в техснаб треста, где Софья справлялась об автомашине, вошел бородатый солидный человек в длинной снежно-белой шубе, она сразу догадалась, что это управляющий. Узнав, что Софья – жена Костромина, Дед Мороз неодобрительно хмыкнул, причем Софья так и не поняла, к кому это относилось – к ней или к Геннадию. Управляющий велел начальнику техснаба отправить Софью с первой же автомашиной и на прощанье сказал ей:
– Передайте своему мужу: не слишком ли долго он присматривается к работе и ходит вокруг да около? Пора ему уже активнее участвовать в делах леспромхоза и давать кубометры. – Дед Мороз звонко щелкнул о крышку стола костяшками пальцев. – Кубики! Кубики! Они решают все.
Слова управляющего никак не вязались с представлениями Софьи о муже. Геннадий был старше ее, опытнее, воевал, когда она еще девчонкой бегала в школу, и Софья привыкла смотреть на мужа с известным почтением, считать его авторитетом во всех случаях жизни, а тем более в вопросах его собственной работы, к которой он так долго и так хорошо себя готовил. Муж окончил институт с отличием, товарищи Геннадия, которых она знала, гордились им и пророчили ему большую будущность. Софья давно уже решила, что Геннадий – человек особенный, и, выезжая к нему из Ленинграда, была уверена: он уже успел показать себя на работе и весь трест, от незнакомого ей еще тогда Деда Мороза до уборщицы, гордится, что заполучил такого выдающегося инженера.
«Ходит вокруг да около», – вспомнила Софья и недоверчиво усмехнулась. Просто Дед Мороз не успел еще как следует узнать Геннадия или кто-нибудь из зависти наговорил на мужа – вот и вся причина!..
В полдень шофер остановил машину в деревне перед чайной, где уже стояло два грузовика и несколько саней, высоко нагруженных сеном.
– Каждый раз на этом самом месте! – весело сказал шофер и подмигнул в сторону вывески, на которой слова «холодные и горячие закуски» только угадывались под толстым слоем инея, а кроткое слово «напитки», очищенное от изморози чьей-то старательной рукой, сияло во всей своей красе.
Шофер проворно выпрыгнул из кабины и стал укутывать радиатор замасленной телогрейкой. К удивлению Софьи, на стене чайной висела афиша, извещавшая, что в местном клубе идут «Кубанские казаки» – новинка, которую она успела посмотреть лишь перед самым отъездом из Ленинграда. Да и сама чайная, невзрачная снаружи, как все старые бревенчатые дома, внутри оказалась неожиданно чистой и светлой, с белыми скатертями на столиках и нарядными вежливыми официантками – совсем не такая, какой ей полагалось быть в дебрях, посещаемых отважными путешественницами. Оставалось только утешаться, что до Сижемского леспромхоза, где работал муж, она еще не доехала и там уж, несомненно, будет настоящая медвежья глушь.
Андрюшку в чайной больше всего поразил жарко начищенный трехведерный самовар, уютно мурлыкающий на стойке в буфете. Наследник не спускал с самовара глаз, и Софье пришлось даже пересесть на другое место, чтобы не закрывать от сына медного великана.
Озябший мастер с шофером решили погреться спиртом; они заказали и на долю спутницы.
– Что вы? – испугалась Софья. – Я не пью.
– Выпейте, – дружелюбно сказал мастер, пуская в ход всю свою милую Софьиному сердцу военную вежливость. – На севере, да еще в дороге, – это самая первая необходимость.
– Так точно, – подтвердил шофер.
Софья поняла, что вежливый мастер с шофером от нее не отступятся. К их спору уже начали прислушиваться, и, боясь прослыть ломакой, Софья решилась.
– Сделайте, чтоб не очень крепко, – сдаваясь, шепотом попросила она, зажмурилась, залпом выпила сильно разбавленный потеплевший спирт и закашлялась, все еще не решаясь открыть глаза.
Андрюшка засмеялся и протянул ручонку к стакану.
– Правильный мужик растет! – одобрил шофер.
Принесли чай – крепко заваренный, обжигающий. Мастер, просвещая Софью, сказал, что чай на севере – вторая необходимость, и шофер снова подтвердил:
– Так точно.
Погода за окном стала портиться. Подул ветер, завихрилась поземка. Софья забеспокоилась: еще в гостинице она наслушалась разговоров о пассажирах, которые из-за непогоды по неделе задерживались в пути. Но шофер уверил ее, что сегодня же доставит в Сижму, и подсел к водителю соседней машины. Коллеги угостили друг друга папиросами, хотя Софья хорошо видела, что папиросы у обоих одинаковые – «Беломор», потом поговорили о подшипниках, аккумуляторах и зарплате и решили продолжать путь совместно, чтобы выручить друг друга, если кто-нибудь застрянет.
Софья с Андрюшкой снова села в кабину, мастер храбро полез в кузов. Грузовики тронулись один за другим. На открытых местах поземка уже успела замести дорогу. Колеса буксовали в сыпучем, сухом снегу. Шоферам приходилось частенько выпрыгивать из кабин, лопатами откидывать от колес наметенный снег.
Был ли тому причиной выпитый спирт или ожидание скорой встречи с Геннадием, но только на Софью вдруг напала болтливость, и она принялась очень искусно, как ей казалось, выпытывать истинное мнение шофера о ее муже. Выяснилось, что шофер по работе с инженером Костроминым лично не сталкивался, однако слышал от дружков-трактористов, будто новый инженер – человек ничего себе, насчет знаний подкованный, но крутовато берет на поворотах. Софья собралась было уточнять, в чем именно крутоват Геннадий, а потом подумала: есть что-то нечестное в ее расспросах – и замолчала.
С северо-востока надвигалась темная снеговая туча. Она густела на глазах, ширилась и вскоре захватила полнеба. Убегая от тучи, солнце на юго-западе заспешило к закату. Тени от деревьев, удлиняясь, пошли в наступление на дорогу. Раньше они едва достигали левой обочины, а теперь дотянулись до середины дороги, потом покрыли неровными зубцами правую обочину, поползли дальше, к освещенной косым солнцем медной стене сосен, переломились на стволах первого ряда, зарябили на задних стволах, карабкаясь все выше и выше.
Заметно потеплело, воздух стал сырым и пресным, как бывает перед снегопадом.
Выехали на вершину пригорка, и глазу открылся поселок, прильнувший к излучине застывшей реки. От середины излучины стрелой рванулась стремительная серебряная полоска узкоколейной железной дороги, вонзаясь в чащобу близкого леса.
– Вот и Сижма, – сказал шофер. – Прошу любить и жаловать!
Поселок поразил Софью обилием громкоговорителей. Черные тюльпаны громкоговорителей пышно цвели на столбах посреди улицы, в застрехах крыш, на крылечках домов.
Грузовик остановился перед двухэтажным зданием конторы леспромхоза, и не успела Софья выйти из кабины, как, словно по сигналу, густо посыпал снег. Софья увидела в окнах конторы любопытные лица. Ее рассматривали – ведь она была женой главного инженера леспромхоза!
Заслышав за спиной торопливые шаги, Софья радостно обернулась, думая, что это спешит муж, но вместо Геннадия увидела румяного незнакомца в шлеме летчика и длинной кавалерийской шинели.
– Комендант Звездочкин! – отрекомендовался он, приложил трехпалую рукавицу к шлему и стукнул каблуками красных калош, надетых на горские ноговицы. – Приказано вас встретить. Товарищ Костромин сейчас в отъезде… Это весь ваш багаж? Прошу за мной.