Путаясь в длиннополой шинели, комендант Звездочкин ринулся вперед, шагая в такт маршевой музыке громкоговорителей. Софья с Андрюшкой на руках еле поспевала за ним. К счастью, бурный марш сменился ленивым вальсом, и красные калоши коменданта, замедлив бег, с неуклюжей грацией поплыли в снежном вихре. Софья вслед за Звездочкиным вошла в новый дом со светлыми, еще не успевшими почернеть бревенчатыми стенами. Бравый комендант остановился перед дверью и зачем-то потрогал висячий замок, хотя и так было видно, что дверь заперта.
– Постойте минутку, я найду уборщицу: ключ у нее.
Комендантская минутка растянулась на добрых четверть часа. Софья одиноко стояла в сенях и злилась на мужа: уж если сам не мог встретить, так хотя бы дверь не запирал. И все время ей казалось, что кто-то пристально ее рассматривает. Софья досадливо обернулась. Дверь на противоположной стороне сенец была чуть приоткрыта, в щели невысоко над полом сверкал детский глаз – черный и любопытный. Потом глаз исчез, босые ноги зашлепали за чужой дверью, послышались невнятные голоса, и на пороге появилась невысокая дородная женщина в летнем платье с короткими рукавами.
– Зайдите к нам, а то с этим Звездочкиным вы намучаетесь… Заходите, заходите. По-соседски.
Она гостеприимно распахнула дверь, и Софья вошла в большую, жарко натопленную комнату с празднично чистым полом. У окна сидела девочка лет двенадцати и штопала мужской носок. Три маленькие девочки в одинаковых пестреньких платьицах стояли посреди комнаты и жгли Софью черными угольками глаз. Угадать, которая из них подсматривала за ней, было никак невозможно, но Софья решила, что это делала средняя: ее рожица была самой плутоватой. Три девочки разом пропищали:
– Здрасте!
Старшая, у окна, молча кивнула головой.
– Дочка? – поинтересовалась женщина, дотрагиваясь до Андрюшкиного одеяла.
– Нет, сын! – с гордостью ответила Софья.
Хозяйка вздохнула и пожаловалась:
– A y меня все дочки! Даже перед мужем стыдно… Я жена Чеусова – директора леспромхоза… Садитесь – как вас по имени-отчеству?
Софья назвала себя.
– Меня – Степанида Макаровна… Значит, к мужу?.. Вы раздевайтесь, у нас жарко. А ребенка передайте Александре Романовне.
Софья удивленно огляделась вокруг, не понимая, о ком говорит хозяйка. Старшая девочка перекусила зубами нитку, воткнула иголку в бисерную подушечку, висевшую высоко на стене, чтоб не добрались младшие, и не спеша направилась к Софье. Степанида Макаровна пояснила:
– Когда она совсем крохотная была, муж для смеха приучил ее так себя величать. Она даже обижалась, если ее называли Сашей или Шурой. А теперь все привыкли, даже в школе Александрой Романовной кличут.
Александра Романовна умело взяла Андрюшку на руки, качнула его и сделала пальцами козлика. Андрюшка блаженно заулыбался, а Софья ревниво покосилась на маленькую няньку.
– Как он здесь жил, мой-то? – спросила Софья, испытывая удовольствие от того, что может назвать известного Степаниде Макаровне и, видимо, уважаемого ею инженера Костромина простым бабьим словом «мой».
– Аккуратно жил, не сомневайтесь. Ничего такого не замечалось.
– Да я не об этом! – покраснев, сказала Софья.
– А хотя бы об этом! – решительно возразила Степанида Макаровна. – Законная жена – и право имеете законное интересоваться. Вы, молодые, все стыдитесь, а потом спохватитесь, да поздно будет. На всякий случай имейте в виду, – шутливо добавила она, – тут одна на него заглядывается. Есть у нас такая – Люба-нормировщица. Во всех приезжих влюбляется – и все безответно. Как в кого влюбится, так прическу меняет. До приезда вашего мужа она была влюблена в замполита Следникова и волосы носила валиком, а как Геннадий Петрович появился в леспромхозе, так сразу кудряшки по плечам рассыпала – тут все и догадались.
Софья посмеялась над наивностью соперницы и повторила свой вопрос.
– Как ваш муженек жил? – Степанида Макаровна усмехнулась. – Поначалу к нам не заходил, дичился, о его житье-бытье я ничего и не знала. С работы возвращался поздно: то одно, знаете, то другое. – Она понизила голос: – План-то ведь леспромхоз не выполняет… Так вот, придет ваш Геннадий Петрович домой, а там не прибрано и воды даже нет. Звездочкин распустил уборщиц, разленились – дальше некуда. Ведра у вашего муженька не было, чтобы воды из колодца принести, а у нас стеснялся попросить, так он с рукомойником выйдет на улицу, наберет снегу, растопит дома и умывается. Раз мы с Романом Ивановичем и захватили его, как он снег в умывальник набирал. Я Геннадия Петровича пристыдила, с тех пор он и стал к нам заходить.
В сенях послышался шум. Средняя, плутоватая дочь Степаниды Макаровны высунулась из двери и доложила:
– Звездочкин с уборщицей пришел!
Софья взяла у Александры Романовны сына, распрощалась с хозяйкой. Комендант галантно распахнул дверь, и она вошла в квартиру мужа, поразившую ее нежилым холодом и беспорядком. Книги и чертежи валялись на столе, стульях, кровати, рейсшина вытянулась на полу возле печки, словно не выдержала стужи на своем законном месте, над столом, и сбежала погреться, куча мусора высилась у порога. Звездочкин смущенно кашлянул и свирепо посмотрел на уборщицу. Та равнодушно шагнула вперед, подняла с пола тощий веник.
– Оставьте, – сказала Софья. – Можете идти.
Уборщица так же равнодушно бросила веник на прежнее место. Комендант виновато козырнул, щелкнул каблуками красных калош – на этот раз далеко не так удачно, как при первом знакомстве, у грузовика, – и вышел.
Софья затопила печь, принесла воды из колодца и целый час терла грязный, давно не мытый пол. Она повесила занавески на окна, застелила стол скатертью, ровными стопками сложила книги, свернула все чертежи в один рулон и водворила на гвоздь рейсшину.
Когда все было приведено в порядок, Софья надела синее платье с кружевным воротником, которое больше всех нравилось мужу, и уселась за стол. Перелистывая толстый технический справочник, она чутко прислушивалась, не раздадутся ли в коридоре знакомые легкие шаги. Андрюшка-наследник мирно спал на новом месте – безучастный к отсутствию отца и тревогам матери. Степанида Макаровна прислала с Александрой Романовной тарелку горячих шанежек и не велела дочери уходить, пока Софья не съест их все до единой.
Поздно вечером к Софье забежал на минутку директор леспромхоза Роман Иванович Чеусов – остроносый, суетливый, полная противоположность спокойной Степаниде Макаровне. Директор сказал, что Костромин находится в лесопункте на восемнадцатом километре узкоколейной дороги, но сообщить ему о приезде жены никак нельзя: телефонная связь не работает со вчерашнего вечера.
– Завтра доставим вашего Геннадия Петровича в целости и сохранности, – пошутил на прощанье директор, сам улыбнулся своей шутке и заспешил к выходу.
На Софью директор леспромхоза произвел странное впечатление. Он был и добродушен, и шутить пробовал, но выходило это у него как-то несвоевременно и фальшиво. Чеусов делал это так, словно вспоминал: «А как раньше я такие штуки выкидывал? Давай и теперь попробую!» Пробовал – и у него получалось плохо. Софье показалось, что сижемский директор сам от себя что-то скрывает.
До разговора с Чеусовым она почему-то твердо была уверена, что муж обязательно приедет сегодня, и теперь почувствовала себя незаслуженно обиженной. Разом вспомнилось все, что она слышала о Геннадии и его работе: слова управляющего трестом, недовольство трактористов «крутыми поворотами», мельком оброненная Степанидой Макаровной фраза о невыполнении плана леспромхозом. Софья плохо знала производство, но у нее давно уже сложилось представление о людях, не выполняющих плана, как о второстепенных и никчемных. Суетливый директор леспромхоза в какой-то степени еще соответствовал этому представлению, но с тем, что ее Геннадий – человек второстепенный и никчемный, она никак не могла согласиться. Здесь что-то было не так.
За окном ветер затих, и крупные хлопья снега медленно и торжественно падали в недвижимом воздухе. Софья поняла, что все равно не заснет сейчас, и решила пройтись по поселку. Спящего Андрюшку она оставила на попечение Александры Романовны, которая ничуть не удивилась этому, словно давно уже примирилась с мыслью, что после приезда Софьи с сыном работы ей прибавится.
– Я у вас уроки буду делать, – объявила она, – а то дома из-за Маши ничем серьезным нельзя заняться!
– Это средняя?
– Она самая, – мрачно ответила Александра Романовна и добавила, повторяя, видимо, чьи-то слова, сказанные о ее сестре: – Не девочка, а бесенок… чистый бесенок!
Она разложила по всему столу любовно обернутые в газету тетрадки, проверила, что задано на дом, и сказала, хвастаясь перед Софьей своей ученостью:
– Люблю находить целое по части!
Софья сдержала улыбку и вышла.
На улице было тепло и тихо. Лишь изредка тонко гудел паровозик на узкоколейке да шумели вполголоса громкоговорители, словно жаловались друг другу на свое одиночество. Мохнатая снежинка щекотно мазнула Софью по носу, и Софья счастливо засмеялась, чувствуя, как покидают ее недавние опасения. «Не такой человек Геннадий, чтобы опозорить себя!»
Софья из конца в конец прошла весь поселок. Странное чувство испытывала она, разглядывая дома, в которых жили незнакомые еще ей сижемцы. Какие они, эти сижемцы? Ведь с ними суждено ей прожить не один год, делить радости и печали. Здесь пройдет детство Андрюшки, тут будет он дружить и драться, пускать бумажного змея, загорать и учиться плавать…
Навстречу Софье попались три девушки. Взявшись за руки, они шли посреди улицы и напевали: «Каким ты был – таким остался…» Поистине, «Кубанские казаки», преследуя Софью, успели доскакать уже я сюда!
Возле сижемской школы, по-ночному темной и молчаливой, Софья постояла минут пять. Снежная баба с морковным носом и метлой у плеча сторожила покой пустынного школьного двора. Вспугнув Софью, прошли, покачиваясь, два парня навеселе, в расстегнутых кожаных куртках с блескучими застежками.