Девчата. Полное собрание сочинений — страница 60 из 192

Уж не подает ли голос кто-нибудь из фронтовых дружков, не напоминает ли о какой-нибудь переправе, бомбежке, атаке, которой сегодня минуло пять-восемь лет и которую Костромин давно уже забыл, а дружок почему-либо помнит?

В таких письмах всегда пишут о встречах с однополчанами. Что-нибудь говорит Костромину фамилия Петренко? Это тот самый чернявый Петренко, которого на курсах младших лейтенантов называли Петренко-вторым, потому что был еще Петренко-первый, белобрысый. Так вот, автор письма недавно встретил Петренко-второго, тот уже работает начальником цеха на уральском заводе и сильно растолстел, но не зазнался – сам напомнил, как они в три ложки хлебали гороховый концентрат из одного котелка… А Танюша из санбата, которой Костромин одно время, кажется, не на шутку увлекался («Между нами: я – тоже, но об этом моей благоверной ни гугу»), успела уже окончить медицинский институт, работает врачом в поликлинике, недавно вышла замуж и говорит, что первого сына обязательно назовет Геннадием. «Вот оно, брат, какие дела, а казалось – все шуточки…»

Или случайно раздобыл его адрес кто-нибудь из полузабытых довоенных знакомых и спешит теперь, с пятилетним опозданием, поздравить Костромина с тем, что тот остался жив на войне, а заодно сообщает о себе, о своем продвижении по службе (у всех продвижение!), о мечте встретиться с Костроминым, малость выпить и досыта наговориться…

Мало ли что может быть в письме, адрес на котором написан незнакомым почерком, – в письме с почтовым штемпелем «Пятигорск»!

Распечатав конверт, Костромин первым делом глянул на подпись – и удивился: письмо было от замполита Сижемского леспромхоза Следникова.

Замполит писал, что, к сожалению, они пока незнакомы, но так как в скором времени работать им придется вместе, то он не видит особых препятствий к тому, чтобы познакомиться сейчас, заочно. Обращался Следников к инженеру не только ради формального знакомства.

«По дороге в Пятигорск, – писал замполит, – я пересек с севера на юг почти всю страну, видел, как невероятно много у нас сейчас строят. Я не хочу вас агитировать, но все мы, живя на Севере, невольно забываем, каким богатством владеем. Когда я здесь, в санатории, рассказываю, что в северных поселках и городах целые километры тротуаров деревянные и кладем мы под ноги не какие-нибудь горбыли, а первоклассные обрезные доски, мне не верят! Сначала я даже гордился, что приехал из таких необыкновенных краев, а теперь думаю: деревянные тротуары в наше время – не есть ли это проявление крайнего расточительства?

Обидно, что Сижма, после того как на минуту выскочила из прорыва в конце прошлого года, опять катится вниз. Может быть, мне из Пятигорска и не так хорошо видно, как вам, почему это происходит, но я за четыре месяца работы в Сижме достаточно изучил местные условия, чтобы догадываться, в чем дело. Опять аврал, опять „давай, давай“ – так ведь?..»

Далее Следников писал, что он не собирается учить инженера, как надо работать и с чего начинать, но по праву старшего товарища и сослуживца хочет все-таки дать два совета, а уж дело Костромина – принять или отклонить эти непрошеные советы. Первое – не разбрасываться, а выбрать самое главное и ухватиться за него обеими руками. И второе – не работать в одиночку, просить и требовать помощи.

«Мне кажется, вы недооцениваете сижемцев, – писал замполит. – И сильно ошибаетесь, если думаете, что приехали на пустое место, где вас никто не поймет и не поддержит. Я переписываюсь с некоторыми работниками леспромхоза, и они жалуются мне, что вы все пытаетесь делать один. Смелее опирайтесь на мастеров и рабочих-коммунистов. Особенно рекомендую вам мастера Осипова – он сейчас на курсах, но скоро должен вернуться в Сижму, если уже не вернулся. Обижаете вы также и Настырного: за целый месяц не повидались с начальником передового лесопункта. Начальник Медвежки – хозяйственный человек, и у него есть чему поучиться. Найдите контакт с комсомолом. Леспромхоз наш по возрастному составу рабочих очень молодой, и через комсомольскую организацию можно многого добиться. Из боевых ребят укажу вам на Мишу Низовцева, разметчика Питирима Мурашова и помощника тракториста Валерку.

Все наши рабочие истосковались по культурной, планомерной работе, без дергания и авралов. Наша с вами задача – наладить такую работу в леспромхозе…»

В заключение замполит еще раз повторял свои извинения за непрошеные советы и просил не отвечать ему, так как лечение заканчивается и ответное письмо может уже не застать его в Пятигорске.

«Не сидится ему на теплых водах, – одобрительно подумал Костромин. – Не мог подождать с советами до приезда в Сижму. Беспокойный!»

Костромину показалось вдруг, что он давно уже знаком со Следниковым. Он хорошо знал эту не поддающуюся переделке породу людей, которые не умеют отдыхать и ни при каких обстоятельствах не могут полностью выключить себя из привычного и родного мира производственных интересов и забот о своем предприятии.

Костромин дважды перечел письмо.

– «Выбрать главное и ухватиться за него», – повторил он. – Да, но что сейчас в Сижме самое главное?

Инженер еще не видел в своей работе главного звена, взявшись за которое можно было вытащить весь леспромхоз из прорыва. По этой же причине он и не обращался ни к кому за помощью. Глупо было просить помощи для тех малопроизводительных ежедневных наскоков, которыми они сейчас занимались с Чеусовым.

«А с Настырным поговорю в ближайшие дни», – решил Костромин и спрятал письмо замполита в тощую папку, куда он с недавнего времени собирал все, что имело хоть какое-нибудь отношение к перестройке леспромхоза.

Глава третья

1

Софья уже неделю жила в Сижме, а ожидаемый ею откровенный разговор с мужем все еще не состоялся. Она ни о чем не расспрашивала Геннадия, терпеливо ожидая, когда он сам наконец догадается посвятить ее в свои производственные дела, а он упорно молчал и, по всей вероятности, совсем не собирался говорить с ней об этой стороне своей жизни.

Получалось как-то так, что Софья вообще редко видела мужа в эту неделю. Утром он уходил на работу рано, когда она еще спала, днем забегал домой обедать, самое большее на полчаса и то лишь в те дни, когда не уезжал на участки, а вечером Софья часто ложилась спать, так и не дождавшись его прихода. Она стала подозревать, что Геннадий понимает, чего она от него ждет, но нарочно старается реже оставаться с ней наедине, избегая почему-то откровенного разговора.

Уверенность Софьи, что у мужа после ее приезда все наладится, начала ослабевать. День проходил за днем, и она все чаще стала замечать в глазах у Геннадия знакомое уже ей виноватое и жалкое выражение, которое так сильно поразило ее при первой встрече и которое, как она думала, ей удалось на веки вечные изгнать из его глаз.

Рукоятка с тормозом, прикрепленная к люльке, действовала все так же безотказно, и, дотрагиваясь до нее, Софья всегда вспоминала тот вечер, когда Геннадий самоотверженно выстругивал эту палку: купание Андрюшки, захваленные оладьи и свои горделивые мысли о том, как она в скором времени станет незаменимой помощницей мужа. Ей было жаль сейчас своих тогдашних хороших мыслей и того победоносного ощущения жизни как горной дороги, успешно преодолеваемой ею с Геннадием. А теперь Софья трезво думала, что несколько поторопилась в тот вечер с выводами. Ей вспомнилась милая девочка Александра Романовна, с ее любовью искать целое по части. Нет, в жизни, оказывается, совсем не так-то легко находить целое по части…

Это было первое серьезное затруднение за все время ее замужества. Раньше Софья в глубине души гордилась своей способностью предвидеть всякие случайности, но сейчас вынуждена была себе признаться, что такой случайности она никогда и выдумать не могла. После отъезда мужа из Ленинграда она иногда задумывалась над возможными осложнениями в своей жизни и не очень серьезно, а так, в порядке теоретически допустимых вариантов, предполагала, что между нею и Геннадием может стать какая-нибудь женщина – этакая краснощекая северянка, противостоять чарам которой у Геннадия не хватит силы. Но даже тогда Софье было абсолютно ясно, что` ей надо делать: она спокойно пожелала бы легкомысленному Геннадию счастья в его новой любви, а сама занялась бы своими школьниками, попросив на прощание не писать ей и не беспокоиться о воспитании Андрюшки. А что делать теперь, когда противник, вклинившийся между нею и Геннадием, был Софье совершенно неясен, она решительно не знала и выжидала первого, все разъясняющего шага мужа, а он не спешил делать его.

Говорить со Степанидой Макаровной или еще с кем-нибудь из посторонних людей Софье не хотелось. Ей казалось: все удивятся, почему Геннадий сам ничего не рассказывает своей жене, и еще подумают невесть что об их отношениях.

А внешне дни ее текли вполне благополучно и размеренно. Она нянчила Андрюшку, готовила обеды, которые всегда нравились Геннадию, ходила в магазин. Некоторые домохозяйки уже здоровались с ней на улице, а молодцеватый, с лихими казацкими усами продавец магазина уже называл ее по имени-отчеству и все норовил, вопреки явному нежеланию Софьи, отпустить ей товар вне очереди. К ней уже все привыкли, считали своей, сижемской, а у Софьи было такое чувство, что она здесь чужая и другие только по слепоте этого не видят.

В те редкие минуты, когда Софья встречалась все-таки с мужем, они, конечно, не молчали, а разговаривали. И тут как-то само собой у них установился определенный режим в разговоре, разграничение тем на допустимые и запретные. Хотел этого Костромин или нет, но все его мысли и интересы так сильно были поглощены работой, что он то и дело невольно сбивался с допустимых вопросов на запретные и упоминал о своей работе. И каждый раз, спохватившись, он сейчас же сворачивал в сторону от этой опасной для разговора области.

В Ленинграде у них вошло в привычку каждый вечер рассказывать друг другу о всех событиях минувшего дня. Софья всегда была в курсе институтских дел мужа, а Костромин знал фамилии всех отличников в ее классе. Эти ежевечерние беседы назывались у них «семейными консультациями». Софья пыталась и здесь, в Сижме, возобновить «консультации», но из этого ничего не вышло. Ее новости стали скуднее: Андрюшка, магазин, кухня; а Костромин отделывался общими фразами и явно спешил поскорее закончить нежелательную ему беседу.