Девчата. Полное собрание сочинений — страница 85 из 192

«Вот бы забежать по его лестнице вперед! – подумал инженер. – Его лестница… – машинально повторил он и поправил себя: – Нет, наша, советская лестница! И ведет она в самую гущу большого потока, а дальше, вместе с потоком, – к коммунизму».

Костромин не чувствовал сейчас горечи или обиды. Просто произошла небольшая ошибка: он думал, что взобрался уже на самую высокую вершину, а ему дружеской рукой указали новую высоту и намекнули, что и эта высота далеко еще не предел. Что ж из этого? Он подымется сначала на эту, ближайшую вершину, а потом, со временем, и на другие, более высокие. Только и всего! Так жить и работать интереснее, чем топтаться на ровном месте…

Бюро райкома вынесло директору соседнего леспромхоза выговор и предупредило, что примет более суровые меры, если к первому апреля в корне не изменится положение в леспромхозе. Работу Костромина в Сижме признали удовлетворительной и посоветовали ему не успокаиваться на достигнутом.

– Как здоровье Чеусова? – спросил секретарь на прощанье. – Воспаление легких ничем не осложнилось?

– Поправляется, – ответил Следников. – На днях выйдет на работу.

– Да, на днях, – машинально сказал Иван Владимирович, не то повторяя слова замполита, не то отвечая на какие-то свои мысли.

Леспромхозовские руководители покинули кабинет. На смену им из приемной вошли работники МТС. В дверях Костромин обернулся, в последний раз взглянул на секретаря.

Иван Владимирович садился на свое место – коренастый, немолодой, как всегда, спокойный, в обычном своем полувоенном кителе, – видимо, недаром полюбился этот китель актерам, играющим секретарей райкомов в кинофильмах…

В санях, укутываясь потеплее, Следников сказал инженеру:

– Соседи хотят завтра приехать к нам поучиться.

– Пусть приезжают, не жалко! – ответил Костромин и усмехнулся, вспомнив, что точно по такому же поводу слышал эти слова от Настырного.

3

Чеусов выздоравливал.

Раньше он часто мечтал об отдыхе, но сейчас вынужденное безделье не радовало его, а беспокоило и томило, как зубная боль. Целыми днями директор лежал на диване, смотрел на замысловатое сплетение трещин в штукатурке потолка и мучительно думал о себе, о своем положении. Когда думать становилось невмоготу, Чеусов брался за чтение. Читал он газеты, книги, которые приносила Александра Романовна из библиотеки, открытой благодаря стараниям Софьи, читал даже школьные учебники дочери.

Никогда еще Роман Иванович так внимательно не следил за газетами, как сейчас. В каждой газете писали о борьбе самых различных предприятий за выполнение плана, за отличное качество продукции, за экономию. Газеты прославляли тех, кто смело ломает старое, отжившее, и клеймили позором бездельников и рутинеров, по злому умыслу или недомыслию вставляющих новаторам палки в колеса, мешающих им работать еще лучше.

В одном из последних номеров областной газеты Чеусов нашел заметку о Сижме: «В марте Сижемский леспромхоз добился коренных улучшений в своей работе. Инженер-новатор Костромин перестроил…»

Роман Иванович отбросил газету и уставился в знакомое сплетение трещин на потолке… Если Костромин – новатор, то Чеусов – бездельник или рутинер, вставляющий инженеру палки в колеса. Бездельником директор никогда не был, значит – рутинер.

– С чем и поздравляю! – горько сказал себе Роман Иванович.

Раньше Чеусов и сам иногда называл себя рутинером. Но это было шуткой человека, убежденного, что никто всерьез так не думает. Теперь добродушная шутка оборачивалась против него, становилась злой. И когда Чеусов читал о рутинерстве других людей, все тоже было ясно и понятно: отстал человек, надо снять его с работы или заставить подтянуться. Но с собственным рутинерством дело обстояло совсем не так просто, и прежде всего надо было убедить себя, что ты действительно отстал от жизни. Ведь молодого, энергичного мастера Чеусова, не жалеющего сил для пользы дела, ставили всем в пример, выдвинули на руководящую работу; начальник лесопункта Чеусов неоднократно получал премии; директора леспромхоза Чеусова еще совсем недавно награждали значком отличника соревнования и почетной грамотой министерства. Когда же и каким образом жизнь обогнала его и он поплелся у нее в хвосте, мешая другим?

Вспоминая последнюю борьбу с пургой и бескорыстный порыв рабочих, Роман Иванович с горечью думал: а не заслуживают ли эти люди лучшего директора, чем он?

По вечерам к Чеусову часто приходили Мезенцев, плановик-экономист и другие работники леспромхоза, недовольные новым руководством. Они рассказывали Роману Ивановичу о последних мероприятиях «выскочки» Костромина, и первое время Чеусов радовался их посещениям. Но очень скоро эти визиты стали в тягость директору. Во-первых, потому, что как гости ни хитрили, а правды скрыть было нельзя: без Чеусова леспромхоз стал работать лучше. Во-вторых, Мезенцев и другие уважаемые Романом Ивановичем работники почему-то перестали ходить, а плановику директор давно знал цену, держал его в леспромхозе только за изворотливость, и его посещения лишний раз убеждали Чеусова в том, что он в самом деле рутинер и за него обеими руками держатся люди, которых он, в сущности, и не любит, и не уважает.

Иногда заходил Следников, справлялся о здоровье, пытался развлечь Романа Ивановича разговорами о посторонних вещах, и Чеусов никак не мог понять, приходит ли замполит по доброй воле или по долгу службы проявляет чуткое отношение к больному директору. В последнее свое посещение Следников рассказал об отчете Костромина на бюро райкома.

– Обо мне не упоминали на бюро? – с надеждой в голосе спросил Чеусов.

– Вскользь, – ответил замполит и стал прощаться.

Сначала директор обрадовался, что его не ругали на бюро райкома, но потом подумал, что это к худшему: его уже не считают человеком, способным нести ответственность за свою работу. Упоминают о нем вскользь, будто его уже нет в Сижме, – живым хоронят!

Роман Иванович не спал всю ночь, ворочался на кровати, вздыхал. Уже под утро Степанида Макаровна, хорошо понимавшая, что происходит с мужем, сказала:

– Знаешь, Рома, в последние дни я начинаю думать: лучше не работать тебе больше в Сижме…

Из соседней комнаты пришла Александра Романовна, как равная приняла участие в семейном совете Чеусовых.

– Увольняйся сам, пока не поздно, – советовала Степанида Макаровна. – Лучше уволиться самому, чем ждать, пока тебя снимут. Уедем отсюда, свет клином на Сижме не сошелся!

– Уедем, папа, – просила Александра Романовна. – Мне уже мальчишки в школе говорят: «Вот выздоровеет твой отец, и опять Сижма в прорыве будет».

– Не медли, – настаивала жена. – Завтра из города на самолете возвращается после операции счетовод, отсюда пассажиров никого нет, садись на самолет и лети. В тресте обо всем переговоришь – такие дела лучше лично устраивать.

– Лети, переговори, – как эхо повторила Александра Романовна и поправила одеяло на кровати.

Эта ласковая забота дочери окончательно доконала Романа Ивановича.

– Полечу… переговорю… уедем… – выдавил он из себя, тяжело засопел и отвернулся к стене.

На другой день Чеусов, не сказав ни слова заместителям, на самолете вылетел в город. А к вечеру того же дня управляющий трестом телефонограммой вызвал к себе Настырного. По Сижме поползли слухи и слушки.

В Сижму Чеусов вернулся вечером на третий день, на попутной автомашине.

– Ну как? – в один голос спросили его жена и дочь.

– Собирайте вещи… Костромин дома?

– В конторе, – ответила всезнающая Александра Романовна.

В этот вечер инженер наконец-то собрался дописать давно начатое письмо в институт. Он запечатывал конверт, когда в кабинет вошел Чеусов. Это была их первая встреча после разговора у люльки со спящим Андрюшкой, когда Роман Иванович обозвал Костромина «теоретиком» и советовал ему поступать на работу в научно-исследовательский институт.

– Вот и снова свиделись! – сказал Чеусов, отмечая про себя, что инженер, начавший было после приезда жены нагуливать щеки, снова похудел: видно, новаторство даром не дается. – Извините, Геннадий Петрович, если что не так говорил в последний раз… Пришел вот попрощаться, да и должок за вами имеется.

– Какой должок? – удивился Костромин.

– А помните, выпить со мной обещались?

– Что ж, я готов! – храбро сказал инженер.

Они пошли к Чеусову. Степанида Макаровна быстро накрыла на стол.

– Может, и Софью Алексеевну кликнуть? – спросила она, радуясь, что муж помирился с Костроминым.

– Не надо, – ответил Чеусов. – Разговор у нас будет сугубо мужской.

Степанида Макаровна понимающе закивала головой, вышла из комнаты и плотно прикрыла за собой дверь. Выпили по рюмке. Роман Иванович с решительным видом отодвинул графин с водкой на дальний край стола, словно тот чем-то мешал ему. Костромин понял, что совсем не для выпивки пригласил его Чеусов к себе.

Роман Иванович поддел вилкой соленый рыжик. Внезапно подобревшими глазами в упор посмотрел на него, сказал сдавленным голосом:

– Вот и вышибли Чеусова из Сижмы! – и проглотил рыжик.

– Из треста сообщили, что вы увольняетесь по собственному желанию, – осторожно заметил Костромин.

– Оно и по собственному, и не по собственному… Вот слушайте, я вам сказочку расскажу про директора леспромхоза… Жил-был на свете леспромхоз, и в нем, как в каждом леспромхозе, имелся директор. Человек он был, что называется, средний, незаметный, никакими особенными талантами не блистал. Получал он за свою работу и выговоры, и благодарности – всякое бывало. Но вот пришли в лес на место старых топоров и пил трелевочные тракторы, электропилы и лебедки, – как видите, сказочка самая современная. А наш директор думал: не все ли равно, чем лес пилить? Пусть инструментом механики занимаются, его дело – общее руководство. И помаленьку-понемножку стал наш директор отставать от жизни. Управляющий трестом и секретарь райкома – без них в современной сказочке никак не обойдешься – предупреждали его, советовали ему учиться. А он только усмехался: «Я сам с усам!» Приходилось ему по работе подписывать всякие требования на автолы и солидолы, а какая между ними разница, он не знал. Появились в лесу высокочастотные пилы, и наш директор вслед за инженерами и механиками, как попугай, повторял: «высокочастотные», «высокочастотные». А в чем эта самая высокая частота проявляется и что именно частит, он и понятия не имел, но скрывал ото всех и делал вид, что все понимает. Посылали его против воли на курсы. Даже электротехнику он там изучал. Как же, задачки решал на закон Ома! А потом только помнил, что есть такой закон Ома, а о чем этот закон – хоть убей, не знал.