– Те, кого хвалят в газетах, по меньшей мере три раза прочитывают заметку о себе, хотя и делают вид, что это их совершенно не интересует. Я даже папку решил завести для хвалебных газетных вырезок. Как думаешь, одной хватит?
Празднично пели громкоговорители на столбах вдоль улицы. Костромин с женой отходили от одного громкоговорителя – и звук словно угасал, а потом, по мере приближения к другому, крепчал с каждым их шагом. Казалось, сижемские громкоговорители зорко сторожили их и передавали с рук на руки.
– Как ты ни упирался, – сказала Софья, – а пришлось и тебе ступить на проторенный «стандартный путь».
– Ты о чем это? – не понял Костромин.
– А помнишь тот разговор? Ты тогда пытался оправдать плохую работу леспромхоза нежеланием повторять производственную тему так, как ее решают в романах и пьесах. А случилось все именно так, как в этих самых пьесах и романах: приехал молодой энергичный инженер и с помощью коллектива вытащил предприятие из прорыва!
– Это я говорил со злости, что у меня тогда ничего не получалось, – признался Костромин.
– А я после думала об этом и пришла к выводу, что ты был совершенно не прав. Это не стандарт нашего искусства, а закон самой жизни. Отстающее повсюду рано или поздно подтягивается до уровня передового или сбрасывается с общего счета.
– Что ж, это хороший стандарт, – согласился Костромин.
Они постояли в конце улицы, полюбовались темным лесом, обступившим поселок, и повернули обратно.
– Вчера приезжал в Сижму заведующий районо, – сказала Софья. – Уверял, что с осени откроют здесь пятый класс и постепенно преобразуют начальную школу в семилетку. Я уже договорилась с ним о работе.
У фонаря возле клуба стоял рассыльный Никиша и с сосредоточенным видом рассматривал носки своих косолапых валенок.
– Вас ждут в конторе, – объявил Никиша инженеру. – Настырный из города приехал, просит вас и замполита к себе. Следникову я только что передал.
– Вот и потанцевали, – сказал Костромин и зашагал к конторе.
Софья пошла домой. На пустынной улице остался один Никиша. Он по-прежнему стоял у фонаря и пристально рассматривал свою громоздкую обувь. Неразъяснимая тайна валенок давно уже занимала сижемского рассыльного. Дело в том, что каждый из Никишиных валенок, как ты их ни переобувай, всегда выглядел так, будто он не с той ноги. Никиша приходил к выводу, что валенки его сшиты на какую-то диковинную ногу, которая одновременно и левая и правая и в то же время – не та и не другая…
Костромин догнал замполита у входа в контору.
– На поклон к новому хозяину? – спросил инженер.
– Получается, так.
Молча поднялись они по лестнице, вошли в кабинет. Настырный стоял посреди комнаты – большой и громоздкий. «А тесновато ему будет в чеусовском кабинете!» – подумал Костромин.
– Вот довелось сесть в директорское кресло, – встретил заместителей Настырный, с опаской покосился на жиденький чеусовский стул и осторожно сел.
Замполит и инженер уселись напротив. Настырный положил руки на стол, разгладил зеленое сукно и хмуро сказал:
– Первым делом давайте сразу договоримся не играть друг с другом в кошки-мышки… Когда человек из подчиненного становится директором, всегда возникают какие-то двусмысленные отношения между ним и его бывшими начальниками. Давайте эту ненужную двусмысленность сразу прикончим.
Директор посмотрел на внимательные лица заместителей, снова разгладил сукно на столе, словно искал под ним какую-то соринку, которая мешала ему.
– Работать хочу в контакте с вами. Директорский стаж мой, сами знаете, измеряется немногими часами, буду нуждаться в вашей помощи. Потребуется вам моя – прошу обращаться без стеснений. Договорились?
– Договорились! – вместе сказали Костромин и Следников и переглянулись.
– Теперь о деле… Узкоколейку обязывают этим же летом дотянуть до Кокшинского массива и с осени начать возить оттуда древесину. Придется организовать там новый лесопункт… Дают леспромхозу еще два паровоза, десять тракторов, о мелочи вроде электропил я уже не говорю.
– Хороша мелочь! – обидчиво сказал Следников.
Настырный махнул рукой:
– Не придирайтесь, вы же еще всего не слышали… Обязывают к осени построить здание школы ФЗО – будем сами на месте кадры готовить. Открывают у нас в леспромхозе курсовую базу для железных дорог всего треста. Первая группа курсантов прибудет сразу после начала навигации. Направляют к нам двух молодых техников: ребята ничего себе, курносые – я давно уже заметил, что из курносых всегда хорошие производственники получаются! Мнение – личное, вам не навязываю… Дают старого железнодорожного волка, о котором мы секретаря райкома просили – помните? Видел его: сердитый, нашу узкоколейку назвал дрыгалкой. Мне понравился: люблю злых – у них всегда можно чему-нибудь поучиться… Обязывают в течение второго и третьего кварталов перевести весь леспромхоз на хлыстовую вывозку и немедленно начать внедрение ночных лесозаготовок, с тем чтобы к новому году все поточные линии работали уже круглосуточно…
«Здорово подпирает нас поток, – подумал Костромин. – А отстанешь – захлестнет, как Чеусова».
И долго еще говорил Настырный об изменениях, которые произойдут в ближайшее время в Сижме. Только и слышалось:
– Дают… Обязывают…
Под конец директор сказал:
– Есть проект соединить Сижму с широкой колеей. Тогда уже самый настоящий зеленый цех у нас будет: каждый день отгружай древесину… Но повторяю, пока это только проект.
Следникову показалось, что Настырный недоверчиво относится к новому проекту.
– Пять лет назад и вся сижемская дорога была проектом, а ветка на Кокшу – и год назад.
– А я разве это отрицаю? – удивился Настырный. – Говорю: проект – значит, проект, сегодня на бумаге, а завтра в натуре. Так ведь, Геннадий Петрович?
И главный инженер леспромхоза поддержал директора.
Перед уходом из конторы Костромин заглянул в диспетчерскую, проверил движения поездов. Состав с Седьмого километра опоздал на три минуты, поезд из Медвежки прибыл точно в срок.
На крыльце конторы инженер невольно остановился, пораженный непривычной тишиной в поселке. Только со стороны нижнего склада доносился гулкий стук раскатываемых по штабелям бревен, да из клуба долетала музыка радиолы. Все громкоговорители – основной источник сижемского шума – молчали.
«Перед последними известиями, – догадался Костромин. – А ведь еще можно успеть потанцевать с Софьей».
Он широко зашагал к дому, чтобы позвать Софью в клуб, мысленно повторяя все то, что сообщил Настырный. «Строительство Кокшинской ветки, школа ФЗО, курсовая база, хлыстовая вывозка, переход на круглосуточную работу, техники, злой железнодорожник, тракторы, паровозы, проект…» Большой поток ширился на глазах, все полнее захватывал в свое течение Сижму и подымал ее все выше и выше – на самый гребень своей высокой волны.
Разом ожили все громкоговорители, и поверх притихшего поселка, окруженного заснеженными лесами, бросили громко, твердо, уверенно:
– Говорит Москва!
Это был голос большого потока. И за этими дорогими сердцу каждого советского человека словами перед Костроминым на короткий миг встала вся родина, сплоченный труд миллионов людей, их святое право на мир и справедливость на земле.
Рассказы
Комары
Между ними был стол – добропорядочный канцелярский стол, созданный для того, чтобы писать отчеты и докладные записки, составлять проекты и сметы, чертить графики и делать уйму других полезных дел. По мнению Воскобойникова, стол этот совсем не предназначался для любовных ссор, но именно его приспособила для себя их первая крупная ссора.
Непонятная, чужая Анна спешила наговорить как можно больше обидных слов, чтобы Воскобойникову трудней было прорваться к примирению сквозь все эти колючки и проволочные загражденья. В том, что прорваться ему все-таки удастся, Воскобойников ни минуты не сомневался и терпеливо ждал, когда Анна выдохнется, чтобы, не тратя времени попусту, сразу же начать мириться.
В соседней комнате, за тонкой перегородкой, захлебываясь, злорадно стучала пишущая машинка. За окном глухо шумел июльский ливень.
– Последние дни все твое поведение было просто возмутительным! – объявила Анна. – Вчера я окончательно поняла, что ошибалась в тебе раньше. Нам лучше расстаться. Хорошо, что мы пришли к этому выводу прежде, чем успели натворить больших глупостей!
– Говори только о себе, – угрюмо сказал Воскобойников. – У меня никогда не было таких… мыслей.
Анна невесело усмехнулась. За перегородкой оборвалось стрекотанье машинки – и гнетущая тишина навалилась на Воскобойникова. Слышен был только ровный мягкий шум дождя за окном да назойливое гуденье комара над их головами. Комар упрямо кружил над ними, выбирая, кого ужалить. Воскобойников отмахнулся от комара и спросил:
– Все это ты надумала потому, что я не пошел вчера с тобой в театр?.. Но поверь: никак не мог. Директор в командировке, я верчусь как белка в колесе. Вот и сегодня сумел вырваться в город лишь по неотложному делу в техснабе…
Анна презрительно сощурила глаза и откинулась на спинку стула. Вид у нее был такой, будто она выслушивает подчиненного, который оправдывается в своей плохой работе. Воскобойникова разозлил этот начальнический вид, и он сказал сердито:
– Вы, трестовские работники, даже понятия не имеете, как нам достается на запанях[16] в разгар сплава!
– Не в театре дело, – устало ответила Анна. – Просто я убедилась – мы слишком разные люди… Я это очень серьезно говорю! – Анна повысила голос, перехватив недоверчивый взгляд Воскобойникова. – Все кончено, понимаешь? Все-все…
– Слушай… – угрожающе начал Воскобойников, но тут дверь тоненько скрипнула, и в кабинет вошел незнакомый молодой человек с папкой в руке.
Пока он вынимал из папки бумаги и подавал их Анне, Воскобойников успел хорошо рассмотреть его. У молодого человека был безукоризненный пробор и узкие выразительные брови. Он тоже и