— Та-ак… — сказал Воскобойников, поднимаясь из-за стола. — Значит, со вчерашнего утра ты писем не вынимала, и все письма, какие набросали в ящик за два дня и ночь, до сих пор лежат там?
Ксения воинственно вскинула подбородок, готовая спорить и защищаться.
— Кто же бросает письма ночью? — возразила она для начала, чтобы уменьшить свою вину. — Ночью люди спят!
Воскобойников написал записку слесарю. Убедившись, что ругать ее не будут, Ксения сразу сникла и на прощанье робко попросила никому не рассказывать о ее оплошности.
— Ночью люди спят… — машинально повторил Воскобойников, оставшись один в кабинете и подходя к окну. Почтовый ящик висел на стене конторы неподалеку от окна, и Воскобойникову был хорошо виден его зеленый уголок. Ему вдруг показалось очень смешным, что письмо весь долгий день пролежало рядом с ним, в каких-нибудь трех метрах от письменного стола. Воскобойников прикинул на глаз расстояние и решил, что ошибается: больше двух с половиной метров от ящика до стола никак не будет!
Он прошел в свою комнату. Неожиданно появилась охота хозяйничать. Воскобойников поставил чайник на электроплитку, подмел пол и прибрал в шкафу и на столе. Потом он воевал с комарами: на печном совке сложил костер из спичек, бумаги и еловых лап, выдернутых из веника.
Воскобойников дымил до тех пор, пока стало невмоготу дышать. Выпустив излишек дыма в фортку, он снял рубашку и уселся пить чай по-домашнему, в майке. Глаза слезились от дыма, но зато ни один комар не звенел над ухом. Воскобойников, блаженствуя, хлебал вприкуску крепко заваренный чай, горделиво поглядывал на прибранную собственными руками комнату и думал умиротворенно: «Вот так и будем жить в одиночку… Что ж делать, если женщины не знают, какие мы хорошие!»
Дверь без стука распахнулась.
— Сижма на линии! — выпалила телефонистка.
Поперхнувшись чаем, Воскобойников кинулся в контору, на ходу напяливая пиджак.
Густой спокойный голос Потапова гудел в мембране.
— Умаялся небось без меня? Понимаю, брат, сочувствую… Проволока уже в пути, жди завтра к полдню. Сам прилечу на самолете денька через два, помыкайся еще немного, поломай свои интеллигентские косточки!.. Тут, брат, я наметил одну штукенцию строить…
Директор сплавной конторы любил технические новшества, по всей реке был известен как горячий поклонник плотин, и Воскобойников сразу насторожился.
— Что строить? Говори толком… Опять плотину?
Потапов засмеялся радостно и чуть-чуть виновато.
— Не можем же мы каждый год из-за быстрого спада воды древесину обсушивать? Уломаю тебя, будешь проект составлять!
— Ну, это мы еще посмотрим! — непримиримо сказал Воскобойников. — Я твоему фантазерству потакать не намерен: за технику и строительство я отвечаю.
— Тю-тю-тю, — поддразнил Воскобойникова директор. — Инженер, а строить боишься!
— Сколько проволоки наскреб? Тонны четыре будет?
— Бери выше!
— Шесть?
— Все семь наберется.
— Вот это здорово! — обрадовался Воскобойников. — Теперь нам с избытком хватит до подхода баржи. Можно даже нижней сплавконторе подкинуть.
— Это что еще за новости? — удивился Потапов. — Никакой благотворительности! Пусть сами для себя проволоку находят!
— Нет, будем помогать, — твердо сказал Воскобойников. — Приедешь — объясню.
Он положил трубку, снисходительно подумал о директоре: «Какую-то плотину намечает Потапыч, а высоты паводка наверняка не учитывает… Все бы ему строить!»
Привлеченный шумом в конторе, появился хмурый Ивушкин.
— Теперь живем! — приветствовал его Воскобойников таким тоном, будто хотел доставить диспетчеру личное удовольствие: он терпеть не мог вокруг себя пасмурных лиц, когда ему самому было весело.
Ивушкин ничего не ответил и только с завистью посмотрел в спину Воскобойникову. Диспетчер завидовал его молодости, прочному месту в жизни, тому, наконец, что какие-то тонны ржавой проволоки могли так обрадовать Воскобойникова. Не существовало в мире никакой проволоки, которая способна была развеселить Ивушкина. С острой обидой старого неудачника ощутил он сейчас превосходство Воскобойникова над собой. Ничего не было у него за душой, что мог бы он ему противопоставить.
Перекати-полем прожил Ивушкин жизнь. Учился когда-то в институте, но не доучился. Был женат, но развелся, потерял семью. В поисках лучшего места изъездил всю страну, работал и на юге, и на Крайнем Севере, сменил с десяток профессий и на старости лет как-то совсем случайно застрял здесь, стал неожиданно для себя сплавщиком. Даже утеха его — пестрые знания, почерпнутые из энциклопедии, показались Ивушкину сейчас лоскутными, устаревшими, никому не нужными…
А Воскобойников с легким сердцем распахнул дверь своей квартиры и замер на пороге, будто споткнулся. На стуле посреди комнаты сидела Анна и смотрела на него немного сердито и чуть-чуть растерянно, как смотрят самолюбивые люди, когда приходится признавать свою неправоту. На ней было его любимое платье вишневого цвета, и все вещи в комнате — и стол, и шкаф и умывальник — выглядели теперь как-то иначе, словно понимали, что пришла хозяйка, Вещи явно переметнулись на сторону Анны и приобрели новый, неожиданный смысл, точно и созданы-то они были для того лишь, чтобы окружать Анну, оттенять ее вишневое платье, прятать запачканные в грязи туфли…
Пешком пришла! И сама, по своей воле… Даже письма от него не дождалась!
Воскобойников долго неподвижно стоял на пороге, не спуская с Анны глаз, боясь, что она вдруг исчезнет, если отвести глаза в сторону или пошевелиться.
— Закрой дверь, — тихо сказала Анна. — Комаров напустишь.
ТЯЖЕЛЫЙ ВОЗ
Шура положила руку на штурвал и крикнула в переговорную трубку:
— Полный вперед!
За кормой катера дружно заклокотала вода. Рывком взмыл затопленный тяговый трос; повисшая на нем тонкая водяная пленка радужно сверкнула на солнце. Пучки бревен грузно зашевелились, вытягиваясь вдоль троса. У передней кромки головных пучков вскипал невысокий бурливый вал.
Катер работал на буксировке древесины от сплоточной запани к формировочному рейду, расположенному в четырех километрах ниже по течению реки. На рейде загорелые, жадные до работы формировщики составляли из поступающих катерных возов транзитные плоты.
Свежий ветер гулял по реке. Шура запахнула полы просторной брезентовой куртки. Катер повиновался каждому движению ее руки, и от этого ощущения власти над послушным мощным механизмом Шурой овладело горделивое чувство собственной силы.
Она заглянула в накладную, разочарованно поморщилась: всего лишь триста десять кубометров. Шуре хотелось провести длинный тяжелый воз, утереть нос старшему рулевому Векшину и мотористу Боровикову, насмешнику и зубоскалу. На катере Шура работала всего лишь вторую неделю, и ей казалось, что новые товарищи все еще присматриваются к ней, прикидывают, на что она способна.
Обмелевшая река на всем протяжении до формировочного рейда пестрела частыми песчаными косами, и осторожный Векшин больше четырехсот кубометров не брал. «Попрошу мастера составить воз кубометров на шестьсот и проведу, — решила Шура. — Пусть знают, с кем имеют дело!»
Впереди зазеленел густо заросший кустарником остров. Это был самый трудный участок пути. Против острова поперек реки вытянулась изогнутая серпом бурая песчаная коса. Левый проход был широкий и мелкий, а правый, по-над самым островом, — узкий и глубокий. Второй проход был опасен быстрым боковым течением в протоку, и Шура водила здесь катер только холостым рейсом.
Катер уже обогнул слева косу, когда вдруг вздрогнул всем корпусом, будто споткнулся. Шура выглянула из рубки: сосна со сломанной верхушкой маячила на берегу против катера, как привязанная. Воз не двигался — держали севшие на мель хвостовые пучки.
— Самый полный! — крикнула Шура в машинное отделение.
Взвихренная винтом вода бурлила за кормой, скрипел туго натянутый трос, но пучки не трогались с места. Шура осаживала катер назад, пробовала взять рывком, но безуспешно: проклятые пучки сидели как вкопанные.
По песку отмели прогуливалась сытая важная ворона. Склонив голову набок, она внимательно посмотрела на Шуру, осуждающе качнула хвостом и неторопливой обидной раскачкой пошла прочь, словно хотела сказать: «Что на тебя смотреть! Легкий воз не смогла провести, а туда же, расхвасталась: подавайте ей шестьсот кубометров!»
Векшин с учеником Сеней вылезли из кубрика. Сеня сочувственно шмыгнул носом, рулевой уныло пробасил:
— Как же ты так? Ведь говорил: держись подальше от песка.
Появился Боровиков. Шура настороженно поправила косынку. Хотя официально капитаном команды считался рулевой Векшин, но верховодил всеми делами на катере придирчивый моторист Боровиков. Сейчас его должно было радовать, что она опозорилась, дала повод для насмешек.
Боровиков зевнул, сказал Сене:
— Ступай расшлаговывай, — и скрылся в кубрике.
По всем признакам, моторист должен был ругать Шуру, а он даже не глянул в ее сторону. Зря пропадали все заранее приготовленные возражения и колкие слова. Сначала Шура растерялась, а потом еще больше озлилась на Боровикова: «Добреньким прикидывается!»
Прыгая по зыбким пучкам, Сеня добрался до хвоста воза и снял трос с пучков, севших на мель.
— Шесть пучков застряло, — доложил он, вернувшись на катер.
— Считай: сорок кубометров! — мрачно сказал Векшин и сплюнул за борт.
Вечером всей командой снаряжали второго моториста, Кирпичникова. Боровиков дал ему желтые скрипучие ботинки и новую фуражку с крохотным московским козырьком. Векшин вынул из сундучка узенький пояс с никелированной пряжкой. Неимущий подросток Сеня сунул старшему товарищу в карман перочинный ножик — на всякий случай: может, и пригодится. Кирпичникова поворачивали во все стороны, ревниво оглядывали, давали советы.
— Захочешь курить — проси разрешения, — посвящал Боровиков молодого моториста в тонкости этикета. — Они это любят… Да возьми у меня одеколон, побрызгайся гуще: женский пол эти штуки обожает.