Они принимаются болтать о еде, будто специально хотят меня подразнить, поэтому я откидываю крышку стола и принимаюсь сосредоточенно перебирать содержимое своего ящика, стараясь ни на кого не смотреть.
Вдруг слышу чей-то удивленный вскрик и вслед за ним целый хор возбужденных голосов:
– Магда!
– Видишь Магду?
– Магда, что у тебя с волосами?
О боже, это вошла в класс бедняжка Магда. Неудивительно, что все как с цепи посрывались. Боюсь, теперешняя обстриженная мышевидная Магда не сможет дать им достойный отпор. Я отрываюсь от стола, собираясь встать на защиту подруги.
Вижу Магду.
Невольно вскрикиваю.
Нет, она не вернула своим волосам прежний платиновый оттенок. Но она больше не серая забитая мышь. Теперь это обновленная, ослепительно красная Магда!
Она перекрасилась в удивительно яркий и живой алый цвет в тон своего стильного мехового жакета. Она еще немного подстриглась и игриво взъерошила волосы, уложив их огненными перышками.
Магда выглядит сногсшибательно и прекрасно это понимает. Она победно улыбается мне.
– Я смотреть не могла на свою новую прическу, поэтому решила сделать себе другую, – говорит она. – Ты была совершенно права, Элли. С какой стати я должна превратиться в серую мышь из-за каких-то вшивых отморозков? Я хочу быть самой собой.
– Ого, Магда! – восклицает на всех парах влетевшая в класс миссис Хендерсон. – Боюсь, теперь мне понадобятся солнечные очки, чтобы смотреть на твою прическу. Не вполне подходящий для школы цвет, скажу я тебе. И будь я в плохом настроении, то попросила бы тебя набросить на голову платок, но, на твое счастье, сегодня я в благостном расположении духа. – Она приветливо нам улыбается. – Надеюсь, девочки, все хорошо провели Рождество? – Тут ее взгляд падает на меня. – Ох, Элли. Похоже, твое Рождество было не из лучших. Ты что, вздумала голодом себя заморить?
– Я решила вести здоровый образ жизни, миссис Хендерсон. Думала, вы одобрите, – говорю я, в душе ликуя от восторга.
– Мы поговорим с тобой попозже, с глазу на глаз, – хмурится миссис Хендерсон.
Но тут в класс входит Надин, и внимание миссис Хендерсон переключается на нее. Вернее сказать, при виде Надин у нее отваливается челюсть. И не у нее одной – весь класс пялится на Надин открыв рот.
И дело вовсе не в ее прическе – она-то как раз осталась прежней.
Фигура у Надин тоже не изменилась.
Изменилось ее лицо.
Надин стоит в дверях в ярких лучах утреннего солнца, и на лице у нее красуется татуировка! Длинная черная змейка вьется от виска через весь лоб вниз по щеке и заканчивается на подбородке.
– Боже правый, что ты с собой сотворила, девочка моя? – ахает миссис Хендерсон.
– Надин! Это так…
– …круто!
– …мерзко!
– …пошло!
– …потрясно!
– …офигенно!
Крутая омерзительно-пошлая потрясно-офигенная Надин дерзко ухмыляется нам, после чего подносит руку к подбородку и одним движением срывает змейку, и та безвольно повисает у ее на ладони.
– Санта положил мне под елочку фальшивую татуировку, – объясняет она, перекрикивая наши возбужденные возгласы.
– Ах ты несносная девчонка! – выдыхает миссис Хендерсон. – Мое благостное расположение духа стремительно улетучивается. Если так и дальше пойдет, мне срочно потребуется внеочередной отпуск.
Миссис Хендерсон сердится только в шутку, но на всякий случай в ближайшие дни я решаю держаться от нее подальше – уж очень пугает меня перспектива разговора с глазу на глаз.
Как всегда в начале полугодия, в актовом зале у нас проходит общешкольное собрание. Я как могу вытягиваю шею, чтобы разглядеть в толпе Зою, но ее нигде не видно. Может, еще не вернулась с каникул?
Магда энергично пихает меня в бок:
– Эй, что это за жгучий красавчик там на сцене?
– Неужели новый учитель? – с придыханием шепчет Надин.
У нас пока всего трое мужчин-учителей. Мистер Прескотт ведет историю. Он выглядит так, словно явился к нам прямиком из викторианских времен, и даже ведет себя соответственно. Весь такой чопорный, церемонный, строгий и безнадежно устаревший. Мистер Дэлфорд, преподаватель по информатике, душевной теплотой и жизнерадостностью не многим отличается от своих обожаемых компьютеров. Он даже разговаривает как робот-мутант из сериала «Доктор Кто». И наконец, мистер Паргитер, учитель французского. Он довольно милый, но изрядно лысоват, пузат, и ему порядком под пятьдесят, так что увлечься тут совершенно нечем.
Тот, что стоит на сцене, довольно молод. На вид ему нет и тридцати. Взъерошенные светло-русые волосы удивительно смотрятся на фоне его черной застегнутой на все пуговицы рубашки, узкого черного галстука, черных джинсов и туфель.
– Знакомьтесь, девочки, это мистер Виндзор, новый учитель по ИЗО, – говорит директриса.
Мистер Виндзор застенчиво приветствует нас легким кивком головы. Все девчонки смотрят на него затаив дыхание. Обалденный красавчик!
Глава 10. Портретистка
Мы с нетерпением ждем первого урока ИЗО.
Вначале мистер Виндзор рассказывает нам о живописи. Его карие глаза, так красиво контрастирующие со светлыми волосами, поблескивают от волнения. Он показывает нам репродукции своих любимых картин различных эпох, попутно разъясняя особенности всевозможных стилей и приемов. А еще рассказывает интересные истории о жизни художников и их творчестве.
– Интересно, почему все художники были мужчинами? – спрашивает Магда. – А как насчет женщин-художниц? Они вообще были? Вы тут все говорите о старых мастерах, а где же старые мастерицы?
– Ого, да ты, я вижу, ярая феминистка! – смеется он, глядя на шикарную ярко-огненную Магду. – Но твой вопрос совершенно справедлив.
Никакая она не феминистка. И живопись ей до лампочки. Просто она захотела, чтобы мистер Виндзор обратил на нее внимание, и добилась своего.
Он пускается рассуждать о роли женщин в искусстве, начиная со средневековых монашек, рисовавших миниатюры для рукописных книг. Потом рассказывает нам историю Артемизии Джентилески, обесчещенной в юности девушки-художницы, выразившей свои переживания в удивительной картине, на которой Юдифь отрезает голову Олоферну. Там все залито кровищей, и многие девчонки морщатся и отворачиваются, а Надин, наоборот, привстает с места, чтобы получше рассмотреть, потому что обожает все кровавое. Она перелепила свою татуировку на руку, и теперь змейка выглядывает у нее из-под рукава блузки, а маленькая головка с раздвоенным язычком красуется на середине запястья.
Мистер Виндзор замечает змейку и искренне восхищается ею. Он достает альбом, посвященный искусству поп-арта шестидесятых годов, и показывает нам фотографию женщины-змеи. Змеи обвиваются у нее вокруг шеи наподобие живых шарфов, а все тело разрисовано чешуйками.
– Кстати, отличный пример женского творчества, – смеется он, обращаясь к Магде.
Я чувствую себя не у дел. Я тут единственная, кто разбирается в живописи, только ничего умного мне в голову не приходит. Он показывает нам репродукцию одной из картин Фриды Кало – той самой, что висит у меня в комнате над кроватью. Но не могу же я встать и заявить об этом на весь класс – буду глупо выглядеть. Я внимательно слушаю его рассказ о Фриде и ее буйной южноамериканской манере и энергично киваю в ответ на каждое его слово. Очевидно, он замечает мой интерес и смотрит на меня выжидающе.
– Тебе нравится Фрида Кало? – обращается он ко мне.
Вот он, мой шанс! Я нервно сглатываю, готовясь что-нибудь сказать – не важно что, хоть что-нибудь, – и в этот самый момент во внезапно наступившей тишине у меня громко урчит в животе. Слышно на весь класс. Девчонки прыскают со смеху. Я заливаюсь краской и становлюсь цвета Магдиной шевелюры.
– Похоже, кто-то проголодался, – шутит мистер Виндзор.
Он ждет, не скажу ли я что-нибудь в ответ. Но я не могу выдавить ни слова. Тогда он принимается рассказывать о другой художнице, Пауле Рего. Я же готова провалиться от стыда сквозь землю. Мой чертов живот продолжает урчать, и я ничего не могу с этим поделать. Как заставить его замолчать? Теперь мистер Виндзор будет считать меня обжорой, которая только и думает, как бы набить пузо. Это нечестно. Потому что в последнее время я особенно строго соблюдала диету. Ела всего-то по нескольку ложек за каждой едой. А сегодня утром даже не позавтракала. И вчера пропустила ужин.
Наверное, из-за этого и урчит в животе.
А еще подташнивает.
И такая каша в голове, что и сказать-то ничего путного не могу.
Мне трудно сосредоточиться, и я пропускаю мимо ушей половину из того, что говорит мистер Виндзор. А ведь он очень интересно рассказывает. Я никогда раньше не слышала о Пауле Рего. Оказывается, она много рисовала пастелью, и, судя по репродукциям ее картин, – пастелью тех же оттенков, что мне подарили на Рождество. Она рисует женщин, но изображает их по-своему – причудливо, крупными, некрасивыми, в перекошенных позах.
– Зачем она рисует женщин такими уродинами?
– Я не считаю их уродинами. По-моему, они прекрасны, – говорит мистер Виндзор. – Возможно, вам они кажутся уродливыми, потому что вы привыкли думать, будто женщины должны выглядеть определенным образом. Вспомните-ка самые известные женские портреты. На них женщин приукрашивали, изображали застывшими, подтянутыми, без малейших изъянов. Вместо лиц – пустые маски без всякого выражения, без эмоций, без характера. А это настоящие, живые, экспрессивные портреты женщин, которые двигаются, наклоняются, танцуют, что-то мастерят.
– Почему они все такие толстые? – едва слышно шепчу я.
Мистер Виндзор читает у меня по губам.
– Ну, вы, девчонки, даете. Хорошо же вам промыли мозги. Эти женщины крупные, сильные, с могучими бедрами и стальными мускулами. Но вместе с тем они мягкие, ранимые и дерзкие. Они не красавицы. Ну и что? Красота – всего лишь преходящая мода. Мужчины-художники во все времена рисовали красоток, размеры и пропорции которых изменялись с каждой эпохой. Если бы вы жили в Средние века и были современниками Джованни Арнольфини, то вашим идеалом женской красоты была бы девушка с высоким лбом, маленькой грудью и округлым животом. Сто лет спустя Тициану нравились крепкие женщины с роскошными формами и крутыми бедрами. Рубенс тоже предпочитал пышнотелых дам, но чуть более рыхлых. Гойя рисовал изящных белокожих девиц, а Ренуар любил розовощеких пампушек.