– А Пикассо любил женщин с глазами на затылке, – шутит Магда, и все смеются, включая мистера Виндзора.
Почему не я его рассмешила? Я ломаю голову над тем, что бы такого сказать, но ничего не успеваю придумать, потому что звенит звонок.
Мистер Виндзор задает нам домашнее задание.
– Я бы хотел, чтобы каждая из вас нарисовала автопортрет. Чем угодно и на чем угодно. Главное, не забудьте принести его на следующий урок. Кстати, когда он у нас?
В следующую пятницу. Целая вечность. Весь следующий урок мы с подругами шепчемся о мистере Виндзоре.
– Он потрясный, скажите? – говорит Магда.
– И с чувством юмора, – добавляет Надин.
– Хорошо вам говорить, – вздыхаю я. – Вы-то произвели на него впечатление. А вот я выставила себя полной дурой.
– Тебе нужно быть посмелее, – говорит Магда.
– Сказала бы, что это вы с Зоей разрисовали стены в классе… Он бы точно впечатлился.
– Не могла же я заявить об этом ни с того ни с сего. Он бы решил, что я хвастаюсь.
Интересно, вдруг мистер Виндзор тоже даст нам с Зоей какое-нибудь особое задание, как миссис Лилли? Кстати, я до сих пор не видела Зою. В обеденный перерыв я иду на занятие по аэробике к миссис Хендерсон в надежде застать Зою там.
В спортзале скачет с десяток девчонок в лайкровых шортах, но Зои среди них нет. Я все равно присоединяюсь, хотя в этот раз выполнять упражнения мне особенно тяжело. Несколько раз я останавливаюсь, чтобы прислониться к стене и отдышаться. Моя спортивная форма оставляет желать лучшего. Интересно, это оттого, что я все еще толстая? Или оттого, что слишком быстро похудела? У меня кружится голова, и я плохо соображаю.
– Как ты себя чувствуешь, Элли? – интересуется миссис Хендерсон в конце тренировки.
– М-м-м, нормально, – еле дыша, отвечаю я.
– Не обманывай себя, – качает головой миссис Хендерсон. – Потому что меня ты не проведешь. Ну скажи, Элли, как мне еще тебя вразумить? Ведь я за тебя беспокоюсь. Боюсь, мне придется переговорить с твоими родителями.
– Не надо, умоляю вас! Со мной все в порядке, миссис Хендерсон, честно.
– Ты моришь себя голодом.
– Неправда, я нормально питаюсь, честное слово.
– Ох, Элли. Это просто кошмар какой-то. Ты идешь по стопам Зои. Она тоже не желала никого слушать и теперь оказалась в больнице.
– Почему? Что с ней случилось?
– Ты же прекрасно знаешь, что у нее анорексия.
– Но ведь это не болезнь.
– Еще какая болезнь. Зоя довела себя до того, что ее пришлось срочно госпитализировать. Перед самым Рождеством у нее случился сердечный приступ и она чуть не умерла.
Мне становится страшно. Сначала я даже ушам своим не верю. Я узнаю у миссис Хендерсон, в какую больницу поместили Зою, и после школы звоню Анне предупредить, что собираюсь навестить больную подругу и поэтому вернусь домой поздно.
Я терпеть не могу больницы. Мое сердце бешено колотится, как только я выхожу из автобуса на нужной остановке и вижу старое здание из красного кирпича с башенкой, каминными трубами и множеством пристроек, словно пародия на сказочный замок. Обычно людей раздражает больничный запах, но лично меня раздражают больничные цвета. В вестибюлях у них стоят отвратительные ярко-оранжевые пластиковые стулья. Помню, я просидела на таком несколько часов кряду с пакетиком фруктовой жвачки и ревела по маме. К которой меня не пускали. Потому что она умирала.
В общепринятом понимании оранжевый – цвет радости и веселья. Но меня он всегда приводит в уныние. Мне и теперь хочется заплакать, хоть это и глупо, потому что моя мама умерла много лет назад. А Зое умирать еще рано. По крайней мере, я искренне в это верю. Я не слишком хорошо ее знаю, ведь мы никогда с ней близко не дружили, не то что с Магдой и Надин. Но мне кажется, что именно с Зоей я отождествляю себя больше всего. И может быть, поэтому боюсь, что тоже могу умереть. Бред какой-то. Я же не настолько худющая. Еще вполне себе в теле.
У меня уходит уйма времени на то, чтобы разыскать Зою. Сначала мне говорят, что она лежит в отделении Скайларк, но когда я прихожу туда и на цыпочках обхожу койки с бледными лежачими пациентами, то нигде ее не нахожу. Мне попадается одна-единственная пустая кровать, и при мысли о том, что Зоя действительно могла умереть, меня охватывает ужас. В конце концов я нахожу медсестру и узнаю от нее, что сердце у Зои стабилизировалось и ее перевели в другое отделение – в корпус Найтингейл, через дорогу.
Я много раз слышала про Найтингейл. Это психиатрическая лечебница. Если в школе кто-то из девчонок позволял себе особо рисковые выходки и чудил без меры, про них говорили, что по ним Найтингейл плачет. Это наша местная психушка. Однажды мы проезжали на машине мимо больницы, и я увидела, как по улице, выпучив глаза, бежит какая-то грузная женщина в одной ночнушке и войлочных тапочках, и папа тогда сказал, что она, наверное, сбежала из Найтингейла.
До сих пор помню ее потное красное лицо и струйку слюны, свисавшую с подбородка. С какой стати они упрятали Зою к психам? Она же нормальная!
Мне страшно заходить в здание Найтингейла. Я даже не уверена, пустят ли меня. Вдруг посетителям туда нельзя.
Заставляю себя пойти и проверить. В окно вижу, как по коридорам ходят люди. В ночных рубашках никого, все одетые. На буйнопомешанных вроде не похожи. Может, это не пациенты, а персонал или посетители? А может, Найтингейл больше не психиатрическая лечебница? Входная дверь не заперта, и на ней нет решеток, так что я беспрепятственно захожу в вестибюль.
Прямо перед собой вижу прислонившегося к стене мужчину. Увидев меня, он закрывает лицо ладонями и что-то бормочет сквозь пальцы. А вот мимо проносится женщина, на ходу отчаянно кусая кисть руки. О боже. Я действительно попала в психлечебницу.
Оглядываюсь по сторонам, ожидая увидеть толпы пучеглазых безумцев, скачущих по коридорам в смирительных рубашках, но люди здесь скорее тихие, чем буйные, и, в общем-то, безобидные. Я осторожно прохожу вперед по коридору до сестринского поста.
– Чем могу помочь? – спрашивает меня женщина в футболке и джинсах.
Я не вполне понимаю, кто передо мной – местная пациентка или медсестра без униформы, – поэтому еле слышно бормочу, что ищу Зою.
– Ах да. Она на верхнем этаже, в крайней палате. Правда, не уверена, что она тебе обрадуется. Пока к ней пускают только членов семьи.
– А я как раз ее сестра, – не моргнув глазом, вру я и сама поражаюсь собственной наглости.
– Ну, в таком случае можешь пройти, – неуверенно пожимает плечами она. – Четырнадцать тебе уже исполнилось?
– О, разумеется, – снова вру я и устремляюсь вверх по лестнице, чтобы она не успела меня остановить.
Добравшись до верхнего этажа, я понимаю, почему Зою поместили именно сюда. Здесь словно иная планета, населенная новой девичьей расой. Неестественно худые девушки в мешковатых трениках смотрят телевизор, неистово пляшут под поп-музыку, делают зарядку, листают журналы, кутаются в толстые вязаные свитера, тихо всхлипывают по углам. Они похожи друг на друга не только костлявыми телами. У них у всех одинаковый отсутствующий взгляд, словно устремленный куда-то внутрь себя. Даже разговаривая друг с другом, они продолжают выглядеть как зомби. Как если бы на них наложили одно и то же заклятие.
На короткое время я и сама подпадаю под эти чары. Я с завистью разглядываю их высокие скулы, хрупкие запястья, острые коленки – и чувствую себя непомерно раздувшейся и жирной на их фоне. Но вот мимо меня пружинистой походкой проходит медсестра с тележкой – молодая, жизнерадостная девушка с копной густых коротко стриженных волос и округлыми бедрами. Нельзя сказать, чтобы она была худой или толстой. Она просто абсолютно нормальная, здоровая женщина. Я перевожу взгляд с нее на окружающих меня анорексичных пациенток.
И неожиданно для себя вижу их в истинном свете. Замечаю их тонкие безжизненные волосы, бледную прыщавую кожу, впалые щеки, костлявые ноги, вогнутые бедра, уродливые острые локти, дерганую походку. Теперь я отчетливо понимаю, насколько тяжело они все больны.
– Ты кого-то ищешь? – спрашивает меня медсестра.
– Да, Зою. Я ее м-м-м… родственница.
– Она в следующей палате, – с улыбкой отвечает медсестра. – Сейчас она не слишком-то разговорчива и почти ни с кем не общается, но, может быть, ты сумеешь настроить ее на нужный лад. Она в последнем отсеке.
Я в нерешительности приближаюсь к задернутой шторке отсека. Не могу же я постучать в занавеску. Вместо этого я тихонько покашливаю и зову:
– Эй, Зоя.
Тишина.
– Зоя, – зову я чуть громче.
Слегка отодвигаю шторку. Зоя лежит на кровати, по-детски свернувшись калачиком и уткнувшись носом в грудь. Острые позвонки на ее изогнутой спине выпирают так, что мне становится страшно. Она еще больше похудела и теперь выглядит такой маленькой, тщедушной и жалкой, что моя робость мигом проходит.
– Привет, Зоя, – говорю я и присаживаюсь на краешек кровати.
Она испуганно озирается. Увидев меня, хмурится.
– Зачем пришла? – огрызается она в ответ.
– Я… просто зашла тебя проведать, – бормочу я, обескураженная ее враждебностью.
– Как ты узнала, что меня сюда упекли?
– Миссис Хендерсон сказала.
– А, старая карга? Всем небось растрезвонила, что я в психушке.
– Нет, что ты! Она одной мне рассказала – потому что мы подруги.
– С чего ты взяла? Никакие мы не подруги. Послушай, я никого не хочу видеть, тем более сейчас. Я ужасно выгляжу. Они насильно пичкают меня едой. Я дико растолстела. Превратилась в жирную корову. – Она оттягивает двумя пальцами кожу впалого живота.
– Зоя, что ты такое несешь? Ты очень худая, правда!
– Но не такая худая, как раньше.
– Ты еще больше похудела. Поэтому здесь и оказалась. Зоя, ты же чуть не умерла! У тебя был сердечный приступ!
– Это оттого, что я приняла чересчур много слабительного. Но теперь-то я поправилась. Со мной все прекрасно, вернее, было бы прекрасно, если бы они меня отсюда выпустили. А они этого не сделают, пока я не буду весить столько, сколько им нужно. Бред какой-то, они хотят раздуть меня до размеров слона.