– А вот и юная поросль, – хихикает Магда.
Два прыщавых юнца в бейсболках о чем-то тихо совещаются. Затем надвигают бейсболки на глаза, пряча лица.
– Хотят выглядеть старше, чтобы их пустили. Они примерно наши ровесники. Слушай, а вдруг Эллис – школьник?
– Судя по его посланиям, он довольно эрудирован, – замечаю я.
Мальчишкам дают от ворот поворот. Старый бородач неодобрительно покачивает головой. Он стоит возле афиши и разглядывает полуголых девиц.
– Фу! Гляди, как противно он поглаживает свою бороду! Ненавижу бороды! – восклицает Магда. – Ой-ой-ой! Прости, Элли, забыла, что у твоего папы тоже борода.
– Ничего страшного. Я сама ненавижу бороды.
– Но твой папа художник. Он обязан выглядеть как творческий человек. Все художники бородачи.
– Только старомодные. И штука в том, что он не совсем художник – я имею в виду, он давно уже ничего не пишет…
Я обрываю себя на полуслове. По улице с делано независимым видом, руки в карманах, шагает Надин. Она бледнее обычного и тревожно озирается по сторонам. Смотрит через плечо бородача на афишу и озадаченно хмурится.
Бородатый старикан оглядывает ее с головы до ног – глаза у него становятся масляными. Сегодня Надин вырядилась в готическом духе, но слегка переборщила: глаза густо подведены черным карандашом, волосы распущены и зачесаны назад. Талия стянута широченным черным ремнем на шнуровке, в ушах множество сережек, а на шее болтается здоровенная длинная цепь, свешивающаяся почти до колен.
– Это цепь от унитаза? – хихикает Магда.
– У Занаду такая же. На ней должен висеть ключ к ее сердцу.
– Как ты думаешь, Эллис подберет ключ к ее сердцу? Интересно, он придет?
– Она ужасно нервничает. Эй, мне не нравится, как на нее облизывается этот старикан. Ой, мамочки! Он с ней заговаривает.
Старик что-то долго талдычит Надин. Та выглядит насмерть перепуганной.
– Как ты думаешь, что он говорит? – Магда кипит от бешенства.
– Почему она его не отошьет?
Мы прижимаемся лбами к стеклу, не отрывая глаз от Надин. Старик подходит ближе. Надин прикрывает рукой рот. Он что-то произносит с улыбкой. Затем кладет руку ей на плечо! Надин пытается ее стряхнуть, но старик вцепляется в предплечье. Надин пятится – он не отстает.
– Вперед, Мэг! – командую я.
– Да, самое время ее спасать, – поддерживает Магда.
Мы вылетаем из «Старбакса» и перебегаем дорогу:
– Надин!
– Все в порядке, Надин. Мы здесь!
Надин смотрит на нас так, словно мы свалились с неба. Старик тоже на нас пялится. Вид у него перепуганный, но руки с плеча Надин он не убирает.
– Убери свои руки! – выкрикиваю я, вне себя от гнева.
– Проваливай, грязный старик! – присоединяется Магда.
– Послушайте, Надин – моя подружка. Правда, пупсик? – Он ласково ее поглаживает, от чего меня едва не тошнит.
– Вы годитесь ей в дедушки! Немедленно оставьте ее в покое, или мы позовем полицию и вас посадят за растление малолетних, – угрожаю я.
Старикан явно встревожен. Он пристально смотрит на Надин:
– Скажи им, пупсик.
– Нет, я говорю вам, – подает голос Надин. – Давайте шагайте отсюда. Не желаю иметь с вами ничего общего.
И он уходит. Бредет по улице, сворачивает за угол и пропадает из виду. Надин заливается слезами.
– Ну, Нэдди, не плачь. Все в порядке. Он не вернется, – успокаиваю я ее.
– Не сердись, что мы пришли. Мы очень за тебя волновались. Как только появится Эллис, мы исчезнем.
– Это и был Эллис, – всхлипывает Надин.
– Что?!
– Древний дед?! Эллису девятнадцать.
– Он сказал, что убавил несколько годков.
– Ничего себе «несколько»!
– И он был уверен, что я не уйду. Сказал, что показ «Занаду» отменили, но это не важно: я вылитая Занаду, и мы можем устроить собственное шоу.
– Фу, какая гадость!
– Знаю. Он мерзкий. Страшный человек.
– Ладно, проехали. Пожалуйста, больше с ним никаких контактов. Мы здесь, рядом. Мы о тебе позаботимся.
– Какая же я идиотка, – плачет Надин. – Я сходила с ума по Эллису. А теперь такое чувство, будто его украл этот мерзкий старик. О боже, Элли, ты была сто раз права – и ты даже не говоришь, что меня предупреждала.
– Еще скажу! – Я обнимаю ее.
– Ты лучшая в мире подруга, – говорит Надин и тоже меня обнимает. – И ты, Мэг, тоже. Она подозрительно смотрит на нас двоих:
– Вы уже помирились?
Магда бросает на меня взгляд.
– Конечно, – отвечаю я. – Мы лучшие подруги – до гробовой доски.
17Девчонки плачут, когда все хорошо кончается
У меня из головы не вылезает старый бородач. Постепенно за его чертами проступает другой человек. Кто-то до боли знакомый. У этого человека папина борода, папины волосы, папины глаза, папино лицо. Как будто мой папа смотрит на Надин масляными глазами.
– Ты чего притихла, Элли? – Магда тормошит меня в поезде. – Мы ведь снова подруги, да?
– Ага.
– А с Расселом ты тоже помиришься? – спрашивает Надин.
– Не знаю, – отвечаю я. – Тут дело не только в вечеринке. Есть и другие причины. И потом – мне сейчас не до парней.
– Мне тоже, – содрогается Надин.
– Я не в счет, – говорит Магда. – Слушайте, время еще детское. Пойдемте ко мне – посмотрим видео. По-моему, Нэд, у меня даже есть первый выпуск «Занаду»! Стянем у мамы творожный торт и закатим пирушку. А потом папа развезет вас по домам. Ну как?
– Отличная мысль, – кивает Надин.
Обе глядят на меня.
– Я бы с удовольствием, но…
– Ох, Элли, ты еще дуешься, так я и знала! – стонет Магда.
– Да не дуюсь я, дурочка, – слегка пихаю ее локтем. – Просто… в общем, мне надо еще кое-чего сделать до того, как вернуться домой.
– Разве посмеяться с подругами не важнее всего на свете? – наседает Магда. Надин вздыхает и подталкивает ее в бок. Губы ее беззвучно шевелятся.
– Правильно! – понимающе кивает Магда. Обе улыбаются. – Правильно, Элли. Приходи завтра или когда захочешь.
Они думают, что я собираюсь пойти к Расселу и с ним помириться.
А на самом деле я даже не знаю, хочу я мириться или нет. Но сегодня у меня другие планы.
Я иду в художественное училище.
Папа меня достал. И я хочу поговорить с ним с глазу на глаз. Он по-прежнему является среди ночи и несет в оправдание какую-то ерунду: мол, задерживается на работе. Разумеется, это вранье. Он где-то гуляет с одной из своих студенток. Как пить дать. В два раза его моложе. Смотрит на нее масляными глазами – точь-в-точь как этот ужасный Эллис. А она наверняка не намного старше Надин.
Я проберусь к нему в кабинет, докажу, что там нет ни души, а потом, когда папа придет домой, выскажу все ему в лицо.
В общем, на станции я прощаюсь с Магдой и Надин и спешу к училищу. Одной идти по улицам страшновато. Мне мерещится, что в темноте притаились незнакомцы и за мной следят. Я сжимаю кулаки и сердито гляжу на них, готовая залепить им прямо по физиономии – пусть только попробуют ко мне пристать. Понимаю, что у меня слегка съехала крыша и на самом деле это самые обычные безвредные люди. Они возвращаются с работы, из паба или просто вышли подышать воздухом, но сейчас все кажутся мне подозрительными, особенно папа.
Я быстрым шагом направляюсь к училищу и пристально вглядываюсь в большое темное здание. Я знаю, где папин кабинет, – на последнем этаже. Свет не горит. Ага! Так он засиживается на работе! Училище погружено во тьму, только на первом этаже светятся окна, там, где расположены мастерские. И вдруг у меня перехватывает дыхание. Папа там! Стоит возле окна, я даже различаю его профиль. Его голова то откидывается назад, то наклоняется вперед. Словно он что-то рассматривает. О боже!
Он в мастерской с какой-нибудь студенткой. Как он может так поступать?! Ведь несчастная Анна ждет его дома и изводит себя.
Я вбегаю во двор и бросаюсь к центральному входу. Он заперт на замок, но за углом есть служебный вход, и он открыт. Вхожу в здание и иду по длинному гулкому коридору. Сапоги зловеще клацают. Пытаюсь ступать на цыпочках, осторожно, как взломщик. Крадусь по лестнице, одолеваю первый пролет. Сердце глухо стучит. Сама не знаю, что за игру затеяла. Что сейчас будет – даже страшно подумать. Может, плюнуть и оставить все как есть? Нет, с неопределенностью надо покончить – раз и навсегда. Я все выскажу папе начистоту. И пусть правда выглядит неприглядно – мне по барабану. Я хочу ее знать. Если мой папа не лучше старого извращенца, мне придется принять это как факт. Но ему тоже полезно понимать, кто он есть на самом деле.
Рывком открываю дверь в мастерскую. Папа от удивления открывает рот. Кроме него, в помещении никого нет! Папа стоит возле холста и рисует. Напротив него – зеркало. Он пишет автопортрет. От неожиданности он подскакивает и пачкает нос краской, которой изображал седую бороду.
– Господи, Элли! Погляди, что ты натворила! Перепугала меня до смерти. Что ты здесь делаешь?
Я смотрю на него, не произнося ни слова.
– Элли, я сто раз тебе говорил: нет у меня никакой тайной возлюбленной. Годы уже не те, мой поезд давно ушел. Студентки воспринимают меня как старого чудика не первой свежести. И они недалеки от истины.
– Никакой ты не старый и не чудик, – мямлю я. Мне ужасно неловко. – Извини, из-за меня ты вымазал нос. Эта краска ведь стирается?
– Не знаю, не знаю. Может, в этом что-то есть. Я и мой новый мохнатый нос.
Я встаю рядом с папой и внимательно рассматриваю портрет. Сразу видна рука мастера. Папа всегда был великолепным живописцем, хотя не писал целую вечность. Он изобразил себя до боли реалистично, передав каждую морщинку, каждый седой волосок. В глаза сразу кидаются появившийся животик, сутулые плечи, старые изношенные ботинки.
На портрете он стоит у мольберта. Взгляд сосредоточен на полотне. Это тоже папин портрет, но совсем другой. На нем папа куда моложе, в стильном черном костюме, с аккуратной бородкой, модной стрижкой и плоским животом. Видимо, он находится на какой-то выставке. Может, собственной. Стоит в толпе