Всякое наказание преступно.
Л. Толстой
Наказание виновного есть зло.
Ф. Дзержинский
§ 1. «Кризис наказания»
Не правда ли, странное высказывание из уст «железного Феликса»? Но такова ирония Истории: перефразируя В. Черномырдина, «хотим, как лучше, а поступаем, как всегда». Человечество перепробовало все возможные средства воздействия на девиантов, а их количество все возрастает, репертуар девиантных поступков все расширяется. (Что неудивительно: ведь общество развивается^. Рассмотрим, неизбежно кратко, реальность социального контроля над девиантными проявлениями.
Понадобились тысячелетия государственного насилия над «девиантами», чтобы во второй половине XX столетия осознать «кризис наказания» – неспособность привычных мер социального контроля с преобладанием негативных, подчас крайне репрессивных, санкций более или менее эффективно влиять на девиантные проявления*. Благодаря переведенным на русский язык трудам известного норвежского криминолога Н. Кристи, мы можем подробнее ознакомиться с проблемой**.
* Mathisen T. The Politics of Abolition. Essays in Political action Theory // Scandinavian Studies in Criminology Oslo-London, 1974; Albanese J. Myths and Realities of Crime and Justice. Third Edition. Apocalypse Publishing, Co, 1990; Hendrics J., Byers B. Crisis Intervention in Criminal Justice. Charles С Thomas Publishing, 1996; Rotwax H. Guilty. The Collapse of Criminal Justice. NY: Random House, 1996 и др.
** Кристи Н Пределы наказания. М., 1985; Он же. Борьба с преступностью как индустрия: Вперед к ГУЛАГу западного образца. М., 2001; Он же. Ответ насилию. В поисках чудовищ. М., 2003; Он же. Примирение или наказание? // Индекс: Досье на цензуру. 2003. № 18. С. 7-20.
«Кризис наказания» проявляется, во-первых, в том, что после Второй мировой войны во всем мире наблюдается рост преступности, несмотря на все усилия полиции и уголовной юстиции. Во-вторых, как мы уже отмечали, человечество перепробовало все возможные виды уголовной репрессии без видимых результатов (неэффективность общей превенции). В-третьих, как показал в 1974 г. Т. Матисен, уровень рецидива относительно стабилен для каждой конкретной страны и не снижается, что свидетельствует о неэффективности специальной превенции* (так, например, в России за два столетия – XIX – XX вв. – уровень рецидива составлял 15-20% в царской России и 20-28% в советский и постсоветский периоды). В-четвертых, по мнению психологов, длительное (свыше 5-6 лет) нахождение в местах лишения свободы приводит к необратимым изменениям психики человека**. Впрочем, о губительном (а отнюдь не «исправительном» и «перевоспитательном») влиянии лишения свободы на психику и нравственность заключенных известно давно. Об этом подробно писал еще М. Н. Гернет***. Тюрьма служит школой криминальной профессионализации, а не местом исправления.
* Mathiesen T. The Politics of Abolition. Essays in Political Action Theory // Scandinavian Studies in Criminology. Oslo/London, 1974.
** Пирожков В. Ф. Влияние социальной изоляции в виде лишения свободы на психологию осужденного // Вопросы борьбы с преступностью. 1981. Вып. 35. С. 40-50; Хохряков Г. Ф. Формирование правосознания у осужденных. М., 1985; Он же. Парадоксы тюрьмы. М., 1991.
*** Гернет М. Н. В тюрьме: Очерки тюремной психологии. Киев, 1930.
Постепенно «кризис наказания» осознается даже в странах с традиционно репрессивным характером социального контроля. Так, 11-я рекомендация Национальной комиссии США по уголовной юстиции предлагает «изменить повестку дня уголовной юстиции от "войны" к "миру"»*.
* Donziger S. The Real War on Crime: The Report of the National Criminal Justice Commission. Harper Collins Publication, Inc., 1996. P. 218.
Смертная казнь. В течение столетий смертная казнь была распространенным, если не преобладающим, «средством» социального контроля над преступностью и иными формами девиантности, включая «ереси», курение табака, прелюбодеяние и др.* И сегодня, когда в большинстве стран смертная казнь отменена, продолжаются активные дискуссии по поводу ее применимости**.
* Подробнее см.: Шаргородский М. Д. Наказание по уголовному праву эксплуататорского общества. М., 1957.
** См., например, дискуссию в: Криминология: Вчера, сегодня, завтра. 2002. № 3 (4).
Между тем нам кажется, что вопрос «"за" или "против" смертной казни?» исчерпал себя, во-первых, в том смысле, что за столетия дискуссии все доводы pro et contra давно известны и вряд ли могут появиться новые. Меняются лишь акценты в зависимости от того, политические, юридические, культурологические или иные аспекты темы превалируют в конкретной ситуации и дискуссии.
Во-вторых, этот вопрос давно превратился в некий символ, «метку», индикатор, разделяющий сторонников и противников смертной казни на два лагеря по мировоззренческим, идеологическим позициям. «Высказываясь за смертную казнь или против нее, мы характеризуем не столько проблему, сколько собственную личность»*. И тогда на одной стороне оказываются А. Франс, В. Гюго, Б. Шоу («худший вид убийства – убийство на эшафоте»), А. Швейцер, М. Ганди, Ф. Достоевский, А. Кони, В. Короленко, Л. Толстой, И. Тургенев, А. Радищев, А. Герцен, А. Сахаров, лучшие представители российской уголовно-правовой мысли – М. Духовской, И. Фойницкий, Н. Таганцев, Н. Сергеевский, В. Спа-сович, М. Гернет и множество других славных имен; на другой стороне – В. Пуришкевич, К. Победоносцев, Д. Блудов, князь М. Щербатов...
* Мелихов А. Кого же мы казним? // Новое время. 2000.№ 6. С. 34.
Очевидно, смертная казнь относится к числу «регулярных и долговременных социальных практик, санкционируемых и поддерживаемых с помощью социальных норм»*, т.е. является социальным институтом. Различают пять основных видов социальных институтов: экономические, политические (регулирующие осуществление власти и доступ к ней), стратификации (определяющие позиции, их размещение, условия их замещения и др.), родства (брак, семья и др.), культуры (включая религию, науку, искусство и т. п.). Ясно, что смертная казнь относится к политическим институтам.
* Аберкромби Н., Хилл С.,Тернер Б. Социологический словарь. Казань, 1997. С. 106.
Институты возникают в процессе формирования социальных практик (их институционализации) и прекращают свое существование. Смертная казнь появилась не сразу (для этого должны были сформироваться государство, власть, право и т. п.). В различных государствах она существовала не всегда. Когда византийская церковь рекомендовала князю Владимиру заимствовать смертную казнь, князь отвечал: «Боюсь греха!»*. Отменяла смертную казнь императрица Елизавета Петровна**. В настоящее время, как известно, смертная казнь отменена de jure или de facto во всех странах Западной и Центральной Европы, в Канаде, Австралии и многих других государствах, всего свыше 100 (к 2000 г. в 76 странах смертная казнь была полностью отменена, в 11 странах – отменена в мирное время, в 36 странах фактически не применяется, а сохранялась – в 71 стране)***. Есть надежда, что этот позорный институт рано или поздно прекратит свое существование и в других странах.
* Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности // Новый мир. 1988. №7.С. 210-213.
** Подробнее историю этого института в России см., напр.: Шишов О. Ф. Смертная казнь в истории России. Смертная казнь в истории Советского государства // Смертная казнь: За и против. М., 1989. С. 10-130.
*** Hood R. Capital Punishment: A Global Perspective // Punishment and Society. The International Journal of Penology. Vol. 3. N 3. July 2001. P. 331-354. См. также: Hood R. The Death Penalty. A World-Wide Perspective. Oxford: Clarendon Press, 1996.
Каждый социальный институт осуществляет определенные функции – явные и латентные. Явные, прокламируемые функции смертной казни – борьба с преступностью, предупреждение тяжких преступлений, справедливое воздаяние, обеспечение защиты населения и т. п. Однако давно уже известно, что ни уголовная юстиция, ни наказание и пенитенциарные учреждения, ни, тем более, смертная казнь не в состоянии выполнить прокламируемые функции (разве что «воздаяние»). Институты уголовной юстиции и наказания существуют лишь постольку, поскольку общество не знает, что реально предпринять для сокращения или сдерживания преступности.
Современные сторонники сохранения смертной казни в России ссылаются обычно на жестокие серийные убийства и получившие распространение заказные убийства. Так вот, серийные убийства на сексуальной почве совершают, как правило, лица с психическими отклонениями (так называемая «патология влечения»). При этом в каждой популяции доля лиц с такой патологией относительно постоянна. Единственная реальная возможность превенции этих преступлений – раннее выявление и медико-психологическая коррекция лиц с соответствующей патологией. Что касается заказных убийств, то киллер – это профессия, для него убийство – работа, выполняемая независимо от теоретически грядущего наказания. Работа рискованная, и основная задача наемных убийц – минимизировать возможность наказания, что им обычно и удается сделать... Предусмотрено ли в качестве наказания лишение свободы или смертная казнь или нечто иное – может отразиться лишь на размере оплаты труда. И вообще «ошибочно полагать, будто все или большинство тех, кто совершает такое тяжкое преступление, как убийство, идут на него после рациональной оценки возможных последствий»*. Вряд ли потенциальный убийца перед совершением задуманного размышляет: «Если мне грозит смертная казнь, я, пожалуй, не буду убивать, а если 20 лет лишения свободы или пожизненное заключение, то стоит убить»...
* Когда убивает государство... Смертная казнь против прав человека. М„ 1989. С. 36.
Еще один из доводов современных российских сторонников смертной казни – мнение большинства населения. Действительно, сознание большинства россиян, к сожалению, весьма ригористично. Это – печальное наследие тоталитарного режима и популистской политики. Но апелляция к мнению большинства не нова. Обратимся к контраргументам профессора А. Ф. Кистяковского, высказанным им еще в 1867 г. (частично эта цитата приводилась в гл. 5): «Особенно странным представляется то, что защитники смертной казни в этом случае опираются на воззрения народные, не давши себе труда понять их сущность. Отчего те же защитники не прибегают к воззрениям народным для разрешения других, первой важности государственных, общественных и научных вопросов... С воззрениями народными необходимо во многих случаях считаться... но считаться с ними без разбору, только потому, что они народные – значило бы иногда обречь все успехи цивилизации на совершенную гибель»*.
* Цит. по: Смертная казнь: за и против. С. 193.
Что касается латентных, скрытых функций смертной казни, то это – месть, средство расправы и устрашения, символ всевластия власти, монополии власти на жизнь и смерть граждан (на войне, или по приговору суда, или в порядке внесудебной расправы).
Власть – одна из острейших тем современности. Если явные функции власти, государства обозначены в любом учебнике политологии или же теории государства и права, то ее латентные функции (власть ради власти, власть для власти, власть как насилие и богатство для себя) активно исследуются в западной литературе последних десятилетий XX в. Еще М. Вебер понимал власть как возможность для кого-либо осуществлять свою волю в преследовании целей, не считаясь с оказываемым сопротивлением, а Т. Веблен рассматривал три основных способа самоутверждения: насилие, власть и богатство. При этом власть дает и богатство, а достигается и удерживается посредством насилия.
Функции государства подвижны. К сожалению, наблюдается тенденция реального сокращения явных функций и возрастание роли латентных. Так, один из крупнейших социологов современности Н. Луман пишет: «В начале современной государственности главной целью ее создания был контроль за применением физического насилия на определенной территории. Насилие являлось прежде всего правовой проблемой... Вместе с тем, сегодня видно... что эти учреждения (государственности. – Я. Г.) больше не легитимируют сами себя. "Дух" покинул их»*.
* Луман Н. Метаморфозы государства: Эссе // Проблемы теоретической социологии. 1996. Вып. 2. С. 116, 127.
Латентные функции власти перестали быть тайными после ленинско-сталинских и гитлеровских концлагерей, после Холокоста и Освенцима. Постмодернизм, начиная с М. Фуко, утверждает, что власть разлита по всему социальному пространству. В результате «насилие встроено в систему», «право поражено насилием, постольку его собственное обоснование можно свести не к праву, а лишь к насильственно осуществляемой несправедливости легитимируемой впоследствии в качестве права»*. Но если право в целом есть насильственно осуществляемая несправедливость, то что говорить о смертной казни, как крайней мере правовой несправедливости, посягающей на неотъемлемое право человека на жизнь?
* Бекер Д. Понятие системного насилия // Проблемы теоретической социологии. СПб., 1994. С. 60, 68.
Смертная казнь – символ и орудие монополии государства и власти на жизнь и смерть. Но эта монополия осуществляется и неправовым путем (вспомним практику сталинских репрессий, деятельность «эскадронов смерти» в странах Латинской Америки и т. п.).
Каковы социальные практики института смертной казни?
Мировая практика с явно выраженной тенденцией отказа от этого страшного института достаточно хорошо описана в литературе*. Ограничимся некоторыми сведениями по России**.
* Когда убивает государство... Смертная казнь против прав человека. М., 1989; Против смертной казни: Сборник материалов. М., 1992; Baird R.,Rosenbaum S. (Eds.) Punishment and the Death Penalty. Prometheus Book, 1995; Hood R. The Death Penalty: A World-wide Perspective. Second Edition. Oxford, 1996.
** Подробнее о страшной карательной практике советского государства см.: Куорявцев В. Н., Трусов А. И. Политическая юстиция в СССР. СПб., 2002; а также: Черная книга коммунизма. М., 1999.
По далеко не полным данным, с 1921 по 1953 г. было приговорено к смертной казни (расстрелу) 826 589 человек (или в среднем 25 830 человека в год)*. Только за страшные 1937-1938 гг. были приговорены к расстрелу 681 692 человека. В это число не входят приговоренные к «десяти годам лишения свободы без права переписки», что на петушином языке сталинской юстиции означало смертную казнь, а также огромное количество уничтоженных без суда и следствия. С 1962 по 1984 г. было приговорено к смертной казни 22 235 человек (в среднем по 967 осужденных ежегодно). С 1985 по 1990 г. (годы горбачевской перестройки) осуждено к смертной казни 2317 человек или 386 в год. За все названные годы доля реально казненных достигала 90% (а в годы сталинского «большого террора» – около 100%).
* Земское В. Н. ГУЛАГ (историко-социологический аспект) // Социологические исследования. 1991. № 6. С. 10-26; Лунеев В. В. Преступность XX века. Мировой криминологический анализ. М., 1997.
Рассмотрим подробнее динамику приговоров к смертной казни за 1986-1999 гг.: в 1986 г. – 225 осужденных к смертной казни, 1987 г. – 120 человек, 1988 г. – 115, 1989 г. – 100, 1990 г. – 223, 1991 г. – 147, 1992 г. – 159, 1993 г. – 157, 1994 г. – 160, 1995 г. – 143, 1996 г. – 153, 1997 г. – 106, 1998 г. – 116, 1999 г. – 19 человек*. Всего за 1986-1999 гг. осуждено к смертной казни 1943 человека (или 138 человек в год). По различным источникам (газеты «Известия», «Московские новости», журнал «Итоги»), в 1989-1991 гг. было казнено 48,5- 61,3% осужденных. С 1986 по 1996 г. было казнено 814 осужденных, помиловано – 427. В царской России за 80 лет с 1826 по 1906 г. было приговорено к смертной казни 612 человек (около 8 в год), из них казнено в среднем 2 человека в год**.
* Преступность и правонарушения. 1992. С. 128; Преступность и правонарушения, 1997. С. 168; Преступность и правонарушения. 2002. С. 160.
** Шишов О. Ф. Смертная казнь в истории России. Смертная казнь в истории Советского государства // Смертная казнь: за и против. С. 71-96.
Таким образом, к сожалению, советская и постсоветская Россия в течение длительного периода времени относилась к числу стран (наряду с Китаем, Ираком, Ираном, Нигерией, Сингапуром) с самыми высокими показателями осуждения к смертной казни и ее применения.
Лишение свободы. Осознание неэффективности традиционных средств контроля над девиантностью вообще, преступностью в частности, более того – негативных последствий такого распространенного вида наказания как лишение свободы, приводит к поискам альтернативных решений как стратегического (см. далее о восстановительном правосудии), так и тактического характера.
Во-первых, при полном отказе от смертной казни – недопустимой в цивилизованном обществе* – лишение свободы становится «высшей мерой», применять которую надлежит лишь в крайних случаях, в основном при совершении насильственных преступлений и только в отношении взрослых (совершеннолетних) преступников. Так, в 1984-1987 гг. в Англии и Уэльсе, а также в Швеции из общего числа осужденных к лишению свободы приговаривалось около 20% (правда в Англии и Уэльсе эта доля несколько увеличилась к 1996 г.**), а к штрафу – почти половина осужденных. В Германии в середине 90-х гг. доля приговоренных к реальному (безусловному) лишению свободы составила лишь 11,5% от общего числа осужденных, тогда как штраф – 83,4%***. В Японии в течение 1978-1982 гг. к лишению свободы приговаривались лишь 3,5% осужденных, к штрафу же – свыше 95%. Это вполне продуманная политика, ибо «в результате этого не происходит стигматизация лиц, совершивших преступные деяния, как преступников. Смягчаются сложности ресо-цишшзации преступников после их чрезмерной изоляции от общества и таким образом вносится значительный вклад в предупреждение рецидива»****.
* Наличие смертной казни и огромного тюремного населения в США (второе место в мире после России) не позволяет мне относить их к цивилизованным странам, да простят меня американские граждане.
** Information on the criminal justice system in England and Wales. Digest. Home Office, 1999. No 4. P. 50.
*** Strafrechtspflege in Deutschland: Fatten und Zahlen. Bonn: Bundesministerium fur Justiz, 1996. S. 30.
**** Уэда К. Преступность и криминология в современной Японии. М., 1989. С. 98, 176-177.
Расширяется применение иных – альтернативных лишению свободы – мер наказания (ограничение свободы, в том числе, с применением электронного слежения; общественные работы; «комбинированный приказ» в Англии и Уэльсе – сочетание общественных работ с пробацией)*.
* См., например: Стерн В. Альтернативы тюрьмам: Размышления и опыт. Лондон-Москва, 1996; Clear Т., Тепу К. Correction Beyond Prison Walls. In: Sheley J. Criminology. Ibid. P. 517-538; Electronic Monitoring: The Trials and their Results. L, Home Office. 1990; Junger-Tas J. Alternatives to Prison Sentences: Experiences and Developments. Amsterdam, NY, 1994.
В России к реальному лишению свободы (не считая условного осуждения) приговаривались в течение 1986-2001 гг. от 30,9% всех осужденных в 2001 г. до 39,5% в 1994 г.
Во-вторых, в странах Западной Европы, Австралии, Канаде, Японии преобладает краткосрочное лишение свободы. Во всяком случае – до 2-3 лет, т. е. до наступления необратимых изменений психики. Так, в середине 90-х гг. в Германии осуждались на срок до 6 месяцев 21% всех осужденных к лишению свободы, на срок от 6 до 12 месяцев – еще 26% (т.е. всего на срок до 1 года – около половины всех приговоренных к тюремному заключению). На срок от 1 до 2 лет были приговорены 38,5% осужденных. Таким образом, в отношении 85,5% всех осужденных к лишению свободы срок наказания не превышал 2 лет, на срок же свыше 5 лет были приговорены всего 1,2%*. В Швеции до 80% осужденных к лишению свободы приговариваются на срок до 6 месяцев. В Японии в 1994 г. из общего числа приговоренных к лишению свободы на срок до 1 года – 17,3%, до 3 лет – 68,8%, а свыше 5 лет – 1,3%**.
* Strafrechtspflege in Deutschland, ibid. S.32.
** Summary of the White Paper on Crime. Government of Japan. Research and Training Institute Ministry of Justice, 1996. P. 64.
В России в 1996 г. из общего числа осужденных к лишению свободы были осуждены на срок до 1 года – 16%, от 1 до 2 лет – 23,1%, свыше 5 лет – 13,7%. Интересно, что в 1926 г., когда советская власть еще рядилась в демократические одежды, доля осужденных на срок до 1 года составляла 84,2%, а свыше 5 лет – всего 1,8%.
В-третьих, условия и режим отбывания наказания в пенитенциарных учреждениях не должны унижать человеческое достоинство, подвергать заключенных дополнительным к лишению свободы тяготам. Поскольку сохранность или же деградация личности существенно зависят от условий отбывания наказания, постольку в современных цивилизованных государствах поддерживается по возможности достойный уровень существования заключенных (нормальные питание, санитарно-гигиенические и «жилищные» условия, медицинское обслуживание, возможность работать, учиться, заниматься спортом, встречаться с родными и близкими), устанавливается режим, не унижающий их человеческое достоинство, а также существует система пробаций (испытаний), позволяющая строго дифференцировать условия отбывания наказания в зависимости от его срока, поведения заключенного и т. п.
Из личных воспоминаний. В тюрьме Турку (Финляндия) директор с гордостью рассказал мне, что «для сохранения чувства собственного достоинства» заключенных им дают ключи от камеры. Уходя из камеры, заключенный закрывает на ключ «свое помещение», а приходя, – открывает его. А директор Дублинской тюрьмы (Ирландия) долго не мог понять мой вопрос: «Сколько человек находится в одной камере»? «Конечно же, один осужденный!», – ответил он мне. Открытые днем камеры в тюрьмах Фрайбурга (Германия) и Хельсинки меня уже не удивляли, так же как группа заключенных-петербуржцев, готовящих праздничный торт на кухне в своем блоке. Справедливости ради следует заметить, что американские и южно-корейские тюрьмы немногим лучше наших.
Об ужасных условиях содержания подследственных в российских следственных изоляторах (СИЗО) и заключенных в колониях и тюрьмах написано более чем достаточно. От себя хотел бы только заметить, что чем больше людей мы «сажаем», чем бесчеловечнее условия отбывания наказания, тем больше озлобленных, с нарушенной психикой, приобретших или повысивших свой криминальный профессионализм людей получаем «на выходе». В мире поняли, что именно общество прежде всего заинтересовано в гуманной юстиции и пенитенциарной системе.
Направляя в тюрьмы все больше и больше людей, мы ведь рано или поздно получаем их «назад» – с «их» нравами, языком, образом жизни. Но тогда и с обществом, со всеми нами происходит то, что зарубежная криминология давно окрестила «призонизацией» («отюрьмовлением» – от англ. Prison – тюрьма) повседневного быта, культуры, языка. Мы это ежедневно наблюдаем в транспорте, на улицах, слышим с экранов телевизоров... К сожалению, это старая российская беда. Тюрьма давно вошла в наш быт, нашу культуру своей «блатной» частью. Достаточно вспомнить тюремный фольклор (от Кудеяра-разбойника и «Бродяги» до «Мурки» и «Гоп-со-смыком»), прекрасные «приблатненные» стихи С. Есенина, В. Высоцкого и А. Галича (не случайно его «Облака» дали название современной радиопередаче для заключенных). А уж жаргон наших политиков... Добавим к этому, что пенитенциарные учреждения наряду с безработицей, бездомностью, незанятостью подростков и молодежи множат ряды «исключенных» (exclusive) – основной социальный резерв преступности, пьянства, наркотизма, проституции, самоубийств.
Посмотрим на некоторых цифрах, как велик российский тюремный контингент. Правда, при этом мы столкнемся с рядом трудностей. Более или менее упорядоченные официальные статистические данные имеются по СССР – с 1936 по 1991 г. (табл. 17.1)*. Сведения по России нам известны за 1989-2001 гг., но они взяты из различных источников (табл. 17.2)** и на разный момент времени (на 1 января, на 31 декабря каждого года, а то и на середину года). Ясно, что эти данные разнятся между собой, а потому мы приводим их по принципу «от» и «до». По той же причине отличается и уровень заключенных на 100 тыс. человек населения.
* Лунеев В. В. Преступность XX века: Мировой криминологический анализ. М., С. 437-438.
** Лунеев В. В. Указ. соч. С. 450-452; Сможет ли Россия в начале XXI века выйти из гонки за роль мирового тюремного лидера? М., 2001; Уголовно-исполнительная система Российской Федерации // Российская юстиция. 2001. № 5. С. 67; Barclay G., Таvares С. et al. International Comparisons of Criminal Justice Statistics. 2001 // Home Office Statistical Bulletin. October, 2003. Issue 12/03. P. 7; Walmsley R. World Prison Population List // Home Office. Finding 166. 2002. P. 5.
Таблица 17.1
Динамика численности заключенных в СССР (1936-1991 гг.)
Данные табл. 17.1 интересны еще и тем, что показывают, как «отец народов» отблагодарил победителей фашистской Германии: максимум заключенных и самый высокий уровень (на 100 тыс. человек населения) приходится на 1948-1953 гг. Мы видим также, как нарастают показатели во время «застоя», после хрущевской «оттепели» (минимальные цифры 1965-1966 гг.), и лишь горбачевская перестройка несколько снизила тюремный контингент, но не надолго (1989-1991 гг.).
Таблица 17.2
Динамика численности заключенных в России (1989-2001)
| Год | Количество заключенных, тыс. | Уровень (на 100 тыс. человек населения) |
| 1989 | 698,9 | 353-450 |
| 1990 | 714,7 | 500 |
| 1991 | 680-775,8 | 459 |
| 1992 | 741,2-750,3 | 502-520 |
| 1993 | 772-844,8 | 546-573 |
| 1994 | 783,6-920,7 | 580-592 |
| 1995 | 929-964,6 | 614-685 |
| 1996 | 987,6-1017 | 686-704 |
| 1997 | 1009,8-1052 | 700 |
| 1998 | 1010 | 685-750 |
| 1999 | 1014-1060 | 729-750 |
| 2000 | 924-1060 | 757 |
| 2001 | 950,4-962,7 | 660-673 |
Миллионы советских и российских граждан проходили через ад ГУЛАГа и его правопреемника – ГУИНа. И выходили (если удавалось выжить) оттуда со сломанной психикой, искалеченные духовно и физически, с тяжелейшей формой туберкулеза, с отбитыми почками, отвыкшие от жизни на свободе, потерявшие за время «отсидки» семью, родителей, обозленные на все и вся. В результате, по экспертным данным, до 20% взрослого мужского населения современной России – бывшие заключенные... Стоит ли удивляться перенесению нравов «зоны» в нашу обыденную жизнь и, что самое страшное, активное ее восприятие обществом, осознанное или неосознанное.
Объективности ради необходимо сказать, что после передачи пенитенциарных учреждений из МВД в Министерство юстиции (МЮ), ситуация постепенно меняется к лучшему.
Сравнив уровень заключенных (на 100 тыс. человек населения) в некоторых странах, мы увидим, что Россия занимает первое место в мире по этому прискорбному показателю (табл. 17.3)*. На втором месте – США (что также их не красит и лишает меня возможности признать США вполне цивилизованной страной)**. С большим отрывом от них идут Южная Африка (385) и ряд бывших республик СССР.
* Barclay et al. (2002) Ibid. P. 7.
** Российские амнистии 2002-2003 гг. на некоторое время выводили США на первое место, а Россия оказывалась на втором.
Таблица 17.3
Уровень заключенных (на 100 тыс. человек населения) в некоторых странах (2000)
| Государство | Уровень заключенных |
| Австралия | 113 |
| Австрия | 84 |
| Англия с Уэльсом | 124 |
| Бельгия | 83 |
| Венгрия | 157 |
| Германия | 97 |
| Дания | 61 |
| Испания | 114 |
| Италия | 94 |
| Канада | 123 |
| Литва | 257 |
| Нидерланды | 87 |
| Норвегия | 56 |
| Польша | 170 |
| Португалия | 124 |
| Россия | 729 |
| США | 685 |
| Турция | 74 |
| Финляндия | 56 |
| Франция | 80 |
| Чехия | 208 |
| Швейцария | 79 |
| Швеция | 64 |
| Эстония | 325 |
| Южная Африка | 385 |
| Япония | 47 |
Но если от лишения свободы как меры наказания постепенно отказываются даже применительно к лицам, совершившим преступления, то тем более недопустимы репрессивные меры воздействия по отношению к тем, кто совершал «преступления без жертв» – лицам, страдающим зависимостью от наркотиков или алкоголя, проституткам, бродягам и т. п.
Общественные санкции. Социальные нормы неправового характера (нормы нравственности, обычаи, традиции) поддерживаются в обществе силой общественного мнения и неформальными санкциями (укоризненный взгляд, неодобрительное покачивание головой, словесный упрек, порицание, «нерукопожатие», бойкот или остракизм и т. п.). П. Кросби, например, называет четыре основных вида неформальных санкций: вознаграждение (поощрение) в виде улыбок, благодарностей, наград за конформное поведение; наказание; убеждение (часто со стороны старших, воспитателей, руководителей); переоценка норм, когда изменяется мораль и ранее деви-антное поведение признается недевиантным*.
* Crosbie P. (Ed.) Interaction in small Group. NY: McMillan, 1975.
В некоторых случаях общественные санкции закрепляются в качестве официальных, формальных, правовых. Так, ст. 33 УК РСФСР 1960 г. предусматривала общественное порицание в качестве одной из мер уголовного наказания.
Представляется принципиально важным не подменять общественные санкции за нарушение неправовых социальных норм мерами государственного (правового) принуждения. К сожалению, авторитарные и тоталитарные режимы нередко грешат такой подменой. Еще свежи в памяти расправы над «стилягами» (доставляли в милицию, принудительно подстригали), «персональные дела» за «аморальное поведение» и т. п. в годы советской власти. Мягко оппонируя вмешательству государства в сферу морали, нравственности, И. Эренбург в своей книге воспоминаний «Люди, годы, жизнь» приводит сценку из парижской жизни. На улице в прохладную погоду появляется раздетый догола мужчина, парижане не обращают на это никакого внимания, а ажан (полицейский), подойдя к нему, дружелюбно спрашивает, похлопав по плечу: «Не замерзнешь, парень?» и отходит прочь. Для нас, советских людей, это был верх либерализма и демократии...
Из личных впечатлений. Сам я оказался свидетелем аналогичной сцены в 1994 г. во время XIII Мирового социологического конгресса в Билефельде (Германия), когда на одном из пленарных заседаний появился обнаженный мужчина, спокойно прошел по рядам и не спеша удалился. Надо ли говорить, что никто полицию не вызывал и не возмущался происшедшим.
Я надеялся, что со времени горбачевской перестройки нам уже не грозят рецидивы тяжелой болезни «борьбы с аморальным поведением» силами полиции и государства. Каково же было мое удивление, когда я прочитал о принятом московским правительством законе, предусматривающем штраф за... поцелуи в общественных местах! Если это не шутка, то тяжелый симптом...
§ 2. Выход из кризиса
Нам представляется, что современное человечество не готово к принципиальному решению проблем социального контроля над де-виантностью. Слишком они сложны. Слишком тяжел груз прошлого, привычного. Слишком велики надежды на «запретить» и «наказать». Слишком много уверенности в абсолютной правоте «нас» (включенных, inclusive) и «криминальности», «аморальности», «де-виантности» «их» (чужих, исключенных, exclusive).
Однако постепенное прозрение, постепенное понимание неэффективности привычных, традиционных форм социального контроля, основанных на ограничениях, запретах, репрессиях, порождают надежды на различные новации в этой сфере. Мы рассмотрим лишь некоторые подходы, обозначившиеся в мировой и отечественной теории и практике совершенствования социального контроля над девиантностью.
Community policing. Первыми, кто сталкивается с различными девиациями – от семейных конфликтов и озорства подростков до тяжких преступлений – это полиция (милиция).
Мы привыкли к тому, что «у нас» существует милиция (и «моя милиция меня бережет»), а полиция – «у них», за рубежом, в «капиталистических странах». В действительности, милиция – это вооруженные группы населения, обычно создаваемые для самообороны граждан, для поддержания правопорядка в неординарных случаях: мятежи, восстания, гражданские войны, чрезвычайные ситуации. Поэтому после Октября 1917 г. некоторое время наша милиция вполне соответствовала своему названию. Она была сформирована «из рабочих вооруженных отрядов, которые в первые дни Советской власти призваны были охранять революционный порядок и общественную безопасность»*. Но позднее, когда была создана соответствующая профессиональная государственная служба, старое название сохранилось, очевидно, лишь для того, чтобы подчеркнуть отличие нашей милиции от их полиции. В действительности же российская милиция давно уже (свыше 80 лет) суть полиция – по своим функциям, организации, профессиональным кадрам, униформе и т. д., и надо полагать в недалеком будущем приобретет свое подлинное имя. Так что далее, говоря применительно к России «полиция», мы будем иметь в виду милицию.
* Юридический словарь. М., 1953. С. 328.
Взаимоотношения власти и населения, полиции и населения – многовековая и мировая проблема. Она обострилась после Второй мировой войны в связи с фиксируемым во всем мире ростом зарегистрированной преступности, «страхом перед преступностью» и «моральной паникой»*.
* Cohen S. Folk Devils and Moral Panics. St. Albans, Paladin, 1973.
В развитых современных странах идет поиск путей совершенствования взаимодействия, партнерства между населением и полицией в целях повышения защищенности граждан, эффективности правоохранительной деятельности, минимизации незаконных действий полицейских. Одна из активно развиваемых стратегий – «Community policing»*. Ее суть: формирование и развитие партнерских отношений между полицией и комьюнити – общиной, ее институтами; организация «соседского контроля» (neighbourhood-watch) при консультативной помощи полиции. Важнейшая идеологема: сервисное обслуживание населения полицией. Полиция служит населению, обеспечивая безопасность каждого налогоплательщика. Основная функция полиции – защита населения, каждого жителя страны от преступных посягательств, защита законных прав и интересов граждан. Кстати говоря, это записано в качестве главной задачи в ст. 1 Закона РФ «О милиции».
* Fehervery J., Stangl W. (Hg.) Polizei zwischen Europa und den Regionen. Wien: WUV-Universitatsverlag,, 2001; Kury H. (Hrsg.) Konzepte Kommunaler Kriminalpravention. Freiburg, Edition luscrim, 1997; Skogan W., Hartnett S. Community Policing, Chicago Style. Oxford University Press, 1997; Lab S., Das D. (Eds.) International Perspectives on Community Policing and Crime Prevention. Prentice Hall. Upper Saddle River, New Jersey, 2003.
Из личных воспоминаний. В каждом полицейском участке Вены, в Центральном управлении, в кабинете начальника криминальной полиции генерала М. Эдельбахера, на авторучках и плакатах можно прочитать: «Sicherheit und Hilfe – Ihre Wiener Polizei» («Безопасность и помощь – Ваша Венская полиция»). Этому учат детей в школе и полицейских в училищах. В Австрии, как в большинстве европейских стран, полицейский патруль должен прибыть к месту вызова в течение 2-3 минут, чему я однажды был случайным свидетелем, причем на моих глазах две полицейские машины подлетели к правонарушителям с двух разных сторон.
Проблема взаимоотношений полиции (милиции) и населения особенно остро стоит в современной России. Это объясняется незащищенностью населения от преступности и иных незаконных посягательств; неэффективностью деятельности органов милиции по защите граждан, их законных интересов; коррумпированностью милиции (наряду с тотальной коррумпированностью всех властных структур и правоохранительных органов); противоправными действиями сотрудников милиции в отношении граждан, включая пытки. Причины сложившейся ситуации: многовековая традиция репрессивной функции российского государства и его органов по отношению к подданным; многовековая традиция коррумпированности органов власти, управления, юстиции в России; состояние аномии (Э. Дюркгейм) как результат коренных социально-экономических преобразований; недопустимо низкая оплата труда сотрудников милиции (что не оправдывает взяточничества, но отчасти объясняет его) и ряд других обстоятельств.
В условиях отечественного псевдокапитализма с лозунгами «Обогащайтесь!» и «Все на продажу!», при колоссальном разрыве материального уровня узкого слоя сверхбогатых и массы нищего населения, мизерной оплате труда сотрудников милиции (вариант древнерусского «кормления»?) последние вынуждены решать свои материальные проблемы путем ухода из милиции в коммерческие структуры, включая охранные предприятия; нелегального «совместительства» в коммерческих структурах; откровенного взяточничества.
Исследование коммерциализации российской полиции было проведено Институтом социально-экономических проблем народонаселения РАН (ИСЭПН) в 2000-2002 г., результаты доложены и обсуждены на семинаре, состоявшемся 13-14 февраля 2003 г. в Москве и опубликованы*. Сотрудники милиции подрабатывают посредством как законной деятельности (охранной, преподавательской, научной), так и (в значительно больших масштабах) незаконной деятельности (взятками, частными заказами, предпринимательством, «малым бизнесом», частным извозом и др.). В итоге «общий доход, получаемый правоохранительными органами, скорее всего, существенно больше, чем платит государство» (Л. Косалс). Это еще один довод в пользу утверждения о фактически развитой в России феодальной системе «кормления», когда государство оплачивает труд «бюджетников» заведомо ниже приемлемого уровня существования. Между тем, «активная занятость работников милиции коммерческой деятельностью переориентировала милицию как социальный институт с оказания правоохранительных услуг жителям страны на оказание тех услуг, которые могут быть оплачены. Перегрузка милиционеров как минимум ведет к формальному выполнению ими своих служебных обязанностей, а как максимум – к невыполнению» (О. Коленникова).
* Коленникова О., Косалс П., Рывкина Р., Симагин Ю. Экономическая активность работников правоохранительных органов постсоветской России: Виды, масштабы и влияние на общество (на примере милиции). М., 2002.
Милиция поражена коррупцией. Так, по данным исследований Фонда ИНДЕМ, правоохранительные органы занимают четвертое место из 29 структур по степени коррумпированности. «Идет вытеснение милицией криминальных группировок, служащих "крышами" малому и среднему бизнесу, с последующим присвоением себе этих функций вместе с соответствующими доходами»*.
* Сатаров Г. Диагностика российской коррупции: Социологический анализ. М., 2002. С. 7, 13.
Не будем лукавить: применение полицейскими физического «воздействия» в отношении задержанных, арестованных, обвиняемых встречается во всем мире. Но в цивилизованных странах такие факты носят ограниченный характер как по частоте, так и по применяемым мерам, а в случае их огласки служат предметом серьезного разбирательства и наказания виновных – от увольнения из полиции до уголовного преследования. В России побои, избиение – обыденное явление, нередко и применение пыток. Об этом свидетельствуют рассказы жертв милицейского насилия, многочисленные публикации в прессе, сообщения правозащитных организаций, результаты национальных и международных расследований*.
* См., например: Насилие в органах внутренних дел: иллюстрации к докладу. М., 1997; Пытки в России: «Этот ад, придуманный людьми». Лондон: Международная амнистия, апрель 1997.
Пытки систематизированы и описаны: «слоник», «растяжка», «распятие», «ласточка», «конвертик»*. Их частота, привычность (если к такому можно привыкнуть!), системность породили рубрику «Пытки как будни России» в бывшей «Общей газете» Е. Яковлева. К числу необходимых реформ известный судья, заслуженный юрист РСФСР С. Пашин относит «прекращение пыток задержанных в "правоохранительных органах" как социального явления»**. У нас «вся страна превращается в пыточную камеру», отмечал в 2002 г. председатель подкомитета по правам человека Государственной Думы***. При этом Госдума отказалась рассматривать законопроект об ответственности за пытки (это понятие вообще отсутствует в действующем Уголовном кодексе!).
* См., например: К праву. Информационный бюллетень Общественного центра содействия реформе уголовного правосудия. 1998. № 5.
** Пашин С. Черная неправда УПК // Terra Incognita. № 3-4, 2001. С. 15.
*** Рыбаков Ю. Куда идем... // Terra Incognita. № 1, 2002. С. 4.
Поводом для применения пыток чаще всего служит «выбивание» признания в совершении преступления (часто – у невиновного), недовольство «запиранием» подозреваемого, а то и без всяких «причин». О побоях и говорить нечего – сперва отбить почки, сломать ребра, а потом уже выяснять – у кого и за что... Объектом насилия может стать каждый: в печать просачивались сведения об избиении и причинении увечий аспирантам МГУ, профессору, офицеру-подводнику и даже – не разобравшись – своему коллеге в штатском...
Каковы источники преступного насилия со стороны сотрудников милиции? Их много, в том числе:
– тяжелое наследие царской полиции (с известной «зуботычиной») и советского репрессивного тоталитарного режима, олицетворением которого были страшные НКВД и ГУЛАГ;
– требования «сверху» максимальной «раскрываемости» преступлений любой ценой (справедливости ради следует заметить, что министр внутренних дел Б. Грызлов летом 2001 г. призвал отказаться от этого «показателя» работы милиции, но принципиальных изменений в правоохранительной деятельности пока не наблюдается);
– «репрессивный» менталитет законодателей (действующий Уголовный кодекс РФ 1996 г. – самый жестокий по санкциям за весь XX в.), исполнительной власти, работников милиции, прокуратуры, суда;
– утрата милицией за годы реформ многих высококвалифицированных сотрудников (в частности, из-за крайне низкой оплаты нелегкого труда), утрата профессионализма, «восполняемая» побоями и пытками;
– «опыт» Афганистана и Чечни;
– полная безнаказанность за творимый произвол.
Все это привело к тому, что светлый образ «дяди Степы»-милиционера, защитника взрослых и детей, померк в глазах бесправных, беззащитных и потерявших всякую надежду добиться справедливости граждан. Это не означает, конечно, что в милиции не осталось самоотверженных, бескорыстных, порядочных профессионалов (автор этих строк лично знает немало таких), но не они, увы, определяют образ сегодняшней милиции в глазах соотечественников.
Как же воспринимают граждане свою милицию?
Центр девиантологии Социологического института РАН (под руководством автора) совместно с исследовательской группой из Санкт-Петербургского университета финансов и экономики (под руководством профессора И. И. Елисеевой) в течение четырех лет (1999-2002) проводил ежегодный репрезентативный опрос населения Санкт-Петербурга (а в 2001 г. также населения Волгограда и Боровичей) по проекту «Население и милиция в большом городе»*. Опрос носил комплексный характер, включая как вопросы о различных сферах деятельности милиции, так и виктимологический опрос с целью выяснить, какая доля горожан оказывалась жертвами преступлений в течение предыдущего опросу года. Так вот, в течение 1998-2001 гг. каждый четвертый житель Петербурга (в среднем 26% от числа опрошенных) оказывался жертвой какого-либо преступления, причем многие – не по одному разу (28-36% от общего числа потерпевших). В Волгограде жертв было 18%, в Боровичах – 20,5% от числа опрошенных. Это уже значимый негативный показатель «эффективности» деятельности милиции по защите граждан от преступных посягательств.
* Зарубежным соисполнителем проекта явился VERA Institute of Justice (New York), организатором исследования – общественная правозащитная организация «Гражданский контроль», финансовую поддержку этого трудоемкого проекта осуществлял Фонд Форда. Ежегодные отчеты публиковались ограниченным тиражом и рассылались заинтересованным лицам и учреждениям, включая руководство ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области.
Более того, милиция, систематически скрывая преступления от регистрации и не оказывая реальной помощи населению, «добилась» того, что жертвы преступлений вообще прекратили обращаться в милицию. Так, из всех потерпевших в Петербурге не обращались в милицию от 69,2% до 73,7%. Часть жертв (в среднем 30%) не обращалась в милицию, поскольку причиненный вред был незначительный или не было ущерба, некоторые (в среднем около 4%) «пожалели виновного», «побоялись огласки», «побоялись мести». Основная же масса потерпевших (свыше 60%) не стала обращаться в милицию, ибо она «ничего не стала бы делать», «ничего не смогла бы сделать», «милиция была бы недовольна обращением» (!). В Волгограде и Боровичах не обращались в милицию по 58-59% жертв.
Из общего количества жертв в Петербурге, обратившихся в милицию, не дождались какой-либо ее реакции 12-15%, милиция отреагировала немедленно лишь в 29-38% случаев.
Мнение населения о работе милиции изучалось по многочисленным показателям. Опишем лишь некоторые из них применительно к Санкт-Петербургу. Данные по Волгограду и Боровичам отражают общие тенденции с некоторыми региональными особенностями.
Деятельность милиции по охране общественного порядка в микрорайоне (по месту жительства опрашиваемых граждан – респондентов) оценивается следующим образом: плохая и очень плохая – 46-50% респондентов (с тенденцией к возрастанию); скорее хорошая или очень хорошая – 30-37%; оказываемая милицией помощь жертвам преступлений недейственна или скорее недейственна – 41-48% (с тенденцией к возрастанию); скорее или определенно действенна – 17-26%. Общая оценка изменений работы милиции по сравнению с предшествующим опросу годом: хуже – 8-10% опрошенных (с тенденцией к возрастанию); лучше – 8-12%; не изменилась – 45-59%.
Серьезными проблемами в отношениях между милицией и населением с точки зрения жителей города являются: задержание без достаточных оснований – отметили 30-35% респондентов (с нарастанием от года к году); жестокость обращения – 39-41%; необоснованное применение силы – 39-41%; оскорбления при задержании – 39-43%; получение взяток – 36,5-46,5% (с нарастанием от года к году, всего за 4 года – на 10%); участие в подпольной (нелегальной) торговле – 30-32%.
Среди задерживаемых милицией невежливость ее сотрудников отметили свыше 60%, несправедливость задержания – свыше 55%.
Из числа граждан, обратившихся в милицию по своей инициативе (кроме потерпевших от преступления), получили реальную помощь полностью или частично 66-69%, не получили реальной помощи 25-28%; при этом сотрудники милиции были вежливы в отношении 6-11% обратившихся, не очень вежливы – 67-76%, совсем невежливы по отношению к 11-14% респондентов.
Еще одна деталь: поскольку исследование взаимоотношений полиции и населения производилось по единой международной программе в разных странах и городах, в том числе в Нью-Йорке и Чикаго, можно было сравнить некоторые результаты. В частности, оказалось, что в этих американских городах-миллионерах жители сами обращаются по различным вопросам в полицию в два раза чаще, чем петербуржцы (явно признак доверия), а задерживаются жители Петербурга милицией в два раза чаще, чем жители Нью-Йорка и Чикаго полицией. А ведь в США полиция не самая добрая в мире...
Результаты наших исследований 1999-2002 гг. по тенденциям совпадают с итогами аналогичных исследований, проводимых Санкт-Петербургским университетом МВД РФ.
Так что же делать? Кардинальная либерально-демократическая реформа отечественной милиции (впрочем, как и прокуратуры, фсб, иных «силовых структур», а также судебной системы) совершенно необходима, если общество и государство не хотят скатиться к тоталитарному режиму, всевластию «спецслужб», ужасам 1937 года и Гулага.
Теоретически это еще возможно, хотя потребует много усилий и времени.
Начинать следует с «политической воли», без которой все благие пожелания ими же и останутся. А далее должны последовать:
– переструктуризация служб и перестановка кадров (общая идея – меньше генералов и начальников, больше лейтенантов и сержантов, работающих «на земле», ибо сегодняшние пропорции абсолютно недопустимы);
– жесткий подбор, обучение и расстановка кадров (не надо жаловаться на их нехватку – Россия занимает первое место в мире по количеству сотрудников МВД на 100 тыс. человек населения – 1224,6, за нами следует Сингапур – 1074,7, тогда как в Уругвае – 830,9, в Австрии – 367, в США – 300, в Испании – 128*);
– внедрение в сознание всех сотрудников МВД – от рядового до министра сервисного характера полицейской службы: мы, налогоплательщики, их содержим, они нам служат, обеспечивая нашу реальную безопасность;
– оценка деятельности милиции не по легко «регулируемым» показателям, таким, как «уровень преступности», «уровень раскрываемости», а по реальной защищенности населения от преступных посягательств (количество жертв, скорость прибытия наряда милиции по вызову, результаты систематического опроса населения об удовлетворенности работой милиции и т. п.);
– резкое увеличение оплаты труда сотрудников МВД при резком же сокращении их количества (особенно за счет управленческого персонала и «внутренних войск»: чем лучше, честнее, эффективнее будет работать милиция, тем меньше нужны «ВВ»...);
– жесткая ответственность каждого сотрудника милиции, независимо от должности и звания, за нарушения законности, превышение полномочий;
– взяточничество и применение незаконных методов расследования (насилия, пыток по отношению к задержанным, арестованным, подозреваемым, обвиняемым) должно стать безусловным основанием для немедленного увольнения из милиции с привлечением виновных к уголовной ответственности.
* Newman G. (Ed.) Global Report on Crime and Justice. NY: Oxford University Press, 1999. P. 124.
Разумеется, это далеко не все. Необходимо оснастить милицию современной техникой, повысить качество подготовки милицейских кадров всех уровней и служб, формировать чувство профессиональной чести и достоинства и т. д. Хотелось бы обратить внимание на взаимосвязь вышеназванных мер: без сокращения числа сотрудников милиции невозможно повысить оплату труда; без принципиального изменения расстановки кадров невозможно сократить численность милиции; без повышения оплаты труда невозможно повысить требовательность («Буду я за гроши вкалывать!»); без прекращения насилия над людьми, кем бы они ни были, невозможны нормальные, партнерские отношения между милицией (предоставляющей услуги) и населением (потребителями услуг); без партнерских взаимоотношений между населением и милицией невозможна ее эффективная работа по обеспечению правопорядка и предупреждению преступлений. Наконец, без последовательного и настойчивого противодействия коррупции вообще ничего невозможно, ибо все сведется к одному: кто, кому и сколько платит.
Restorative justice. Одним из направлений сокращения пределов уголовной юстиции и уголовного наказания служит идея восстановительной юстиции (restorative justice) в отличие от существующей «возмездной» юстиции (retributive justice). Суть восстановительной юстиции заключается в добровольном, с помощью незаинтересованного посредника, примирении преступника и жертвы на условиях возмещения ей вреда*. Предполагается, что потерпевший может быть больше заинтересован в восстановлении нарушенного права, в возмещении понесенных потерь, нежели в мести преступнику. А последний скорее заинтересован избежать уголовного суда и соответствующего наказания путем добровольного возмещения ущерба, причиненного им жертве. Ясно, что восстановительное правосудие на первоначальном этапе применимо преимущественно к имущественным преступлениям (против собственности).
* Подробнее см.: Зер X. Восстановительное правосудие: Новый взгляд на преступление и наказание. М., 1998; Consedine J. Restorative Justice: Healing the Effects of Crime. Lyttelton (New Zealand): Ploughshares Publications, 1993.
Возможно, идея примирительного производства восходит к традиционным обществам, где сильны общинные формы социального контроля, когда многие конфликты, включая те, что в современном обществе квалифицируются как преступление, решаются на сходах или старейшинами (при посредничестве старейшин). Может быть, именно поэтому показатели многих видов преступности самые низкие среди национальных субъектов Российской Федерации на Северном Кавказе. Так, в 2001 г. уровень зарегистрированных убийств в Дагестане и Ингушетии был 10,2, в Кабардино-Балкарии – 12,5, в Адыгее – 16,4 при среднероссийском – 23,2*. Уровень причинения тяжкого вреда здоровью в том же году был в Ингушетии – 6,1, Дагестане – 6,2, Кабардино-Балкарии – 17,3, Карачаево-Черкесии – 17,4 при среднем по России – 38,5. Уровень разбоев составлял в Ингушетии – 7,6, в Дагестане – 8,5, в Кабардино-Балкарии – 16,3 при среднероссийском – 30,9.
* Здесь и далее: Преступность и правонарушения. 2001. Статистический сборник М МВД РФ, МЮ РФ, 2002.
Очевидно по этой же причине восстановительная юстиция развивается в Австралии и Новой Зеландии, где еще не исчезли традиции аборигенов. (Автору довелось быть в одной из деревень маори – аборигенов Новой Зеландии и слышать подробные рассказы о внутриобщинном разрешении конфликтов, «примирительном производстве»).
Идеи восстановительной юстиции активно обсуждаются и внедряются на практике за рубежом. Первые шаги делаются в России*. Первоначальной правовой базой развития ресторативной юстиции могут стать ст. 76 УК РФ (освобождение от уголовной ответственности в связи с примирением с потерпевшим) и ст. 25 УПК РФ (прекращение уголовного дела в связи с примирением сторон). Однако необходима более тщательная правовая регламентация различных вариантов примирительного производства в рамках восстановительной (не уголовной!) юстиции.
* Восстановительное правосудие в России: технология взаимодействия общества и государства. М.: Судебно-правовая реформа, 2001; Восстановительное правосудие, ресоциализация и городская политика. М.: Судебно-правовая реформа, 2002; Вестник восстановительной юстиции. Вып. 1, 2000; Вып.2, 2001; Restorative Justice: The Old Civilization in the New Russia. Moscow, 2001.
Помимо собственно восстановительной юстиции существуют многочисленные институты альтернативных лишению свободы мер социального контроля («субтюремные меры»), включая электронное наблюдение и домашний электронный арест*.
* Криминология / Под ред. Дж. Шели. Указ. соч. С. 575-600.
Ювенальная юстиция. Девиантность подростков широко распространена в различных формах: правонарушения, преступления, потребление наркотиков, злоупотребление алкоголем, вандализм, правый и левый экстремизм, проституция и др. При этом подростки особенно чутки к санкциям – как позитивным, так и негативным. Они с благодарностью отзываются на ласку, поощрения, гордятся достижениями, но болезненно реагируют на наказания, тем более – несправедливые. Стигматизация явно вредна и может осуществляться лишь в крайних случаях (совершение тяжкого преступления, многочисленные правонарушения). Если «преступления без жертв» – потребление наркотиков, алкоголя, занятие проституцией, добровольный гомосексуализм – вообще не должны быть криминализированы, то тем более недопустимы негативные санкции за такие виды девиантности подростков. Они нуждаются в психологической, медицинской, социальной помощи.
В Преамбуле «Правил правосудия в отношении несовершеннолетних» («Пекинские правила», утвержденные Ассамблеей ООН) говорится: «Ребенок, ввиду его физической и умственной незрелости, нуждается в специальной охране и заботе, включая надлежащую правовую защиту как до, так и после рождения». Согласно ст. 1 Конвенции о правах ребенка, таковым считаются лица в возрасте до 18 лет.
Особенно негативные последствия влечет наказание в виде лишения свободы. Вот почему во многих европейских странах эта мера не применяется в отношении несовершеннолетних. Все это приводит к необходимости создания специальных институтов и процедур для расследования и рассмотрения дел о преступлениях несовершеннолетних. Российское законодательство предусматривают особый порядок расследования и рассмотрения уголовных дел по обвинению несовершеннолетних (ст. 420-432 УПК РФ), особенности уголовной ответственности и наказания несовершеннолетних, возможность применения к ним принудительных мер воспитательного характера (ст. 87-96 УК РФ). Однако отсутствие специализированных органов расследования и рассмотрения дел несовершеннолетних, социального (педагогического, психологического) сопровождения не могут обеспечить в полной мере права подростков с учетом возрастных особенностей. Отсюда – идея создания системы ювенальной юстиции*.
* Подробнее см.: Основы ювенологии: Опыт комплексного междисциплинарного исследования / Под ред. Е. Слуцкого. СПб., 2002; Bartollas С. Juvenile Delinquency. Fourth Edition. Allyn and Bacon, 1997. P. 356-389.
В узком понимании ювенальная юстиция сводится к системе специальных (ювенальных) судов, которые рассматривают только дела по обвинению несовершеннолетних. Соответственно предполагается специализация судей, их психологическая и педагогическая подготовка, участие в процессе профессиональных психологов и/или педагогов. В широком смысле ювенальная юстиция – система расследования, рассмотрения уголовных дел и исполнения приговоров в отношении несовершеннолетних. Это означает, что как только в качестве подозреваемого возникает фигура несовершеннолетнего, так все производство по делу – дознание, следствие, судебное разбирательство, исполнение приговора – осуществляются специализированными органами и должностными лицами. При этом обязательно участие адвоката и сопровождение социальным работником. Реализация системы ювенальной юстиции в широком смысле предполагает принятие соответствующих законодательных актов и формирование органов, осуществляющих всю процессуальную деятельность в отношении несовершеннолетнего. Возможны, конечно, и промежуточные, компромиссные варианты. Например, суды по делам несовершеннолетних и обязательное сопровождение со стороны социальных работников, включая процесс отбывания наказания*.
* См., например: Несовершеннолетние в уголовно-исполнительной системе России: проблемы исполнения наказания, социальной адаптации и их совершенствования. М., 2002; Обучение социальных работников, занятых в ювенальной юстиции: Материалы курса. СПб., 2003.
В России первые ювенальные суды были созданы еще в 1910 г. – сначала в Москве, затем в Санкт-Петербурге, Киеве, Одессе, Харькове. В 1917 г. Временное правительство подготовило законопроект о введении таких судов по всей России, но Октябрь 1917 г. прервал этот процесс. Определенные шаги в направлении создания ювенальной юстиции предприняты и в современной России. В Концепции судебной реформы 1991 г. предполагалось создание в стране ювенальных судов. В Законе о судебной системе РФ предусмотрена возможность создания федеральных специализированных судов. В постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 14 февраля 2000 г. «О судебной практике по делам несовершеннолетних» признается необходимость специализации судей по этой категории дел. Однако до реализации всех этих рекомендаций пока еще далеко.
Принципы восстановительной юстиции могут быть, прежде всего, реализованы в рамках ювенальной юстиции.
Социальная помощь. Одним из важнейших и эффективных направлений социального контроля над девиантностью является предоставление социальной, психологической, медицинской помощи «исключенным», «униженным и оскорбленным» – страдающим наркотической и алкогольной зависимостью, бездомным и безработным, жертвам преступлений и семейного насилия, суицидентам, беспризорным, беженцам и вынужденным переселенцам, лицам, освободившимся из заключения и т. п. И дело не только в элементарной гуманности. Все эти группы населения – реальный или потенциальный резерв девиантного поведения. Их реадаптация и ресоциализация – лучшее профилактическое средство, о чем и пойдет речь в следующей главе.
Сегодня в мире, включая Россию, действуют тысячи и тысячи организаций, оказывающих целевую помощь жертвам насилия, лицам, страдающим наркотической и алкогольной зависимостью, заключенным и тем, кто только что освободился из пенитенциарных учреждений, бездомным, беспризорным детям и подросткам, суицидентам. В каждой стране, в каждом крупном городе публикуются справочники для лиц, нуждающихся в том или ином виде помощи (например, Берлинский «Drogen. Rat und Hilfe» с предисловием сенатора по делам молодежи и семьи Т. Крюгера; польский «Sto-warzyszenie Monar: Informator»; российско-финский подробный справочник «Сотрудничество негосударственных организаций Финляндии и Санкт-Петербурга в сфере социального обеспечения и здравоохранения»). Издаются газеты и журналы для бездомных, а их распространение осуществляют сами бездомные, имея при этом легальный заработок (например, петербургские газета «На дне» и журнал «Путь домой», шотландский журнал «The Big Issue»). Выходят журналы для страдающих наркотической и алкогольной зависимостью (например, немецкий «Sucht Report»). Существует немало международных организаций различного уровня, представляющих и защищающих права тех или иных «исключенных», «девиантов» – наиболее известные из них: «Врачи без границ», «Международная амнистия» (International Amnesty), Международная тюремная реформа (Penal Reform International – PRI), Международное общество прав человека (Internationale Gesellschaft fur Menschenrechte), а также Международная комиссия по правам человека для гомосексуалов и лесбиянок и множество других.
Из личных воспоминаний. Знакомясь в Швеции с осуществлением антиалкогольной политики, я оказался в офисе... Ордена тамплиеров. К стыду своему, я был уверен, что тамплиеры – это из времен, описываемых В. Скоттом. Так вот, тамплиеры пригласили меня участвовать в их ежедневном походе по улицам ночного Стокгольма с бутербродами в рюкзаках и горячим кофе в термосах для оказавшихся голодными и холодными (дело было в ноябре) бездомных, пьянчужек, проституток. Разумеется, я не мог отказаться.
Думается, многообразнейшие формы социальной помощи служит лучшим средством профилактики нежелательных девиантных проявлений.