Рядовой пишущий состав тоже на все лады обсасывал явление Светлова.
– Не понимаю я этот нездоровый ажиотаж, – делился с коллегами Антон Кузьмин, который вот уже три года работал в «Девиантных» корреспондентом криминального отдела. – Его же никто в глаза не видел. Лично я не читал ни одной его статьи.
– Ну как же, Антош, в «Ньюсуике» он был правой рукой самого Парфенова, – с сомнением произнесла Юля Колчина, которая в последние год-полтора все более внимательно присматривалась к Кузьмину на предмет законного брака.
– Да??? А почему ты в этом так уверена? Зайди на сайт «Ньюсуика» и посмотри, кто у Парфенова правая, а кто левая рука. Ты удивишься, но никаким Светловым там не пахнет.
– Но ты же слышал, он вынужден скрываться из-за проблем с последним расследованием…
– Ну-ну. В общем, теперь мне понятен рецепт успеха. Надо свалить годика на три в столицу, а потом возвратиться с важно надутыми щеками. И неважно, чем ты там в Москве занимался – может, был третьим подползающим – тут ты будешь нарасхват. А мы, как бы ни писали, какие бы сенсации не находили, там и будем считаться провинциальными бездарями.
– О да, нет пророка в своем Отечестве, – скорбно заметила Крикуненко.
– Кстати, Анжелика Серафимовна, судачат, что вы были знакомы с этим Светловым. Расскажите-ка, что это за птица, – оторвалась от компьютера Корикова, которая до последнего боролась с искушением вступить в беседу. Алина вела счет каждой минутке, даже на обед отводила себе не более четверти часа. Кроме того, единственная из журналистов «Девиантных», она вела ежедневник, с которым сверялась чуть ли не каждые полчаса. Когда вечером каждое дело из длинного списка оказывалось зачеркнуто красной ручкой, Алина светлела лицом – день прошел не зря.
– О да! Мне посчастливилось знать Романа лично, – вдохновенно начала Крикуненко, с лучезарной улыбкой уставившись куда-то, где стена соединялась с потолком. – И хотя наши судьбы пересеклись всего на миг, воспоминание о соприкосновении с человеком, столь щедро одаренным свыше…
– Ну, понеслось говно по трубам, – перехихикнулись Кузьмин и Вопилов. Влад вернулся в «Девиантные» три года назад – по протекции Кудряшова Яблонская взяла его редактором отдела новостей – должность чисто номинальную.
– Приступ климактерического слабоумия, – довольно громко шепнул друзьям Ростунов.
– Я бы вам, Анжелика Серафимовна, посоветовал книгу воспоминаний о Светлове написать, – веселился Вопилов. – Озолотитесь. А пока кропаете бестселлер, езжайте по стране с серией лекций. На Светлова все сбегутся.
– Господа, вы свиньи, – заметила на это Анжелика Серафимовна. – Я больше ни слова не пророню о Светлове, хоть вы меня распните. Не желаю быть причастной к вашему затхлому мирку, где злоба и зависть вершат скорый неправедный суд. И пусть вас разорвет от сознания того факта, что ни один из вас никогда не приблизится к тому сверкающему престолу, на который моего друга Романа Светлова вознес гений, данный ему милосердным богом!
– О как, – опять заржали Ростунов, Вопилов и Кузьмин. – «Судьбы пересеклись на миг», и уже «мой друг Роман Светлов».
– Лично меня вот что интересует, – опять вернулась к общему разговору Корикова. – Я слышала, этот Светлов ни больше-ни меньше, на место главреда метит. Вот я и думаю…
– Я ничего этого не слышала! – заверещала Крикуненко. – Не смейте вести при мне ваших контрреволюционных разговоров. А на вашем бы месте, Алина, я на Яну Яковлевну молилась. Вы, если не ошибаюсь, каких-то два года в журналистике, а такой стремительный взлет! И все благодаря ей, нашей Яне Яковлевне!
– Ну, не два, допустим, а почти пять. И про какой взлет вы говорите? Вы меня ни с кем не путаете? По-моему, за это время взлетели все, кому не лень, а я как сидела в корреспондентах, так и сижу…
– А тебе редактором хочется? – повернулась к ней Серова. – Знаешь, Алин, а я как раз хотела бы писать. Но как-то все не складывается. Попишу немного, и меня в редакторы двигают.
– И ты этим, типа, расстроена? – с замаскированной язвительностью сказал Вопилов. Вот уж кого не интересовали высокие материи, так это его. Превыше всего Влад ценил статусную должность, хорошую зарплату и возможность покинуть контору не позднее 18.30. И еще один важный плюс он видел в своей профессии – время от времени от какого-нибудь заинтересованного чиновника или бизнесмена ему поступало предложение пройтись в кабачок-сауну. Само собой, за счет приглашающей стороны.
– Да нет, Влад, я не расстроена, – отвечала Серова. – Просто с недавних пор меня это стало удивлять. Я не стремлюсь к должностям, а они все равно меня находят. А некоторые – наоборот. Мечтают о повышении, а так и буксуют на месте…
– Намек понят, – Корикова опять оторвалась от компьютера. – Ну, давайте из меня прожженную карьеристку сделаем! Одной Кориковой нужны должности и деньги, а остальные – все такие святые бессребреники. Ну-ну. Врите себе, врите. Но вы не заставите меня поверить в то, что можно считать себя успешным человеком, имея должность старшего корреспондента и зарплату 15 тысяч.
– В том-то и дело, что критерии успешности у всех разные, – отозвалась Серова. – По твоей логике, Алин, успешен может быть только человек не ниже редактора? Так? А пишущий журналист, значит, неудачник по определению? Но ты забываешь, что карьера тоже бывает разная. Бывает административная – когда из журналиста вырастаешь в редактора. А бывает и творческая – когда за 20–30 лет работы в журналистике ты настолько вырастаешь как творец… Вот кто, по-твоему, круче: главврач или блестящий хирург?
– Ну вот и росла бы творчески, – пробурчала Алина. – Зачем в редакторы-то пошла? Не нашла сил отказаться?
Серова промолчала – судя по всему, достойный ответ на выпад Кориковой у нее пока не родился. Да и многие вдруг почувствовали какую-то неловкость от того, что сказали чуть больше того, чем стоило. Нет, Светлана не носила начальнице последних известий под соусом «а народ думает так» – это было давно проверено. Мало того, она старалась прикрыть журналистов от яниного гнева, когда у них случались мелкие промахи. Но Серова была предана Яблонской еще похлеще Кудряшова, и этим было сказано все …
– Прикиньте, у меня опять сперли сосиски! – поведала коллегам Корикова, возвратившись с кухни. – Давайте камеры какие-нибудь установим, что ли. У меня пока что не редакторская зарплата, чтобы откармливать всех колбасами.
– Ага, а у меня пивас на прошлой неделе кто-то усосал, – недовольно высказался Ростунов. – А у Филатыча постоянно кетчуп тырят. Он вчера матерился, не знал, с чем доширак пожрать.
– Да ну, Алин, камеры – это не дело, – сказал Кузьмин. – И дорого, и бесполезно. В холодильник постоянно кто-то лазит, ты и не усмотришь, кто что взял. Да и не перестанет этот человек воровать! Он просто станет делать это хитрее.
– Дивлюсь вашей осведомленности, мой юный друг, – иронично процедила Крикуненко. – Наводит, знаете ли, на разные мысли…
– Что за ерунда, Анжелика Серафимовна! Если бы эти сосиски тырил я, то неужели бы стал сейчас говорить про то, как обмануть камеру! Вы меня прямо недоумком каким-то считаете, – завелся Антон.
– Не воспаляйтесь тут больно-то, молодой человек. Я знаю, о чем говорю. Это хорошо изученный психологический феномен, – гнула свое Анжелика. – Преступник всегда становится говорлив, когда общественность начинает обсуждать его деяния. Сыплет идеями, версиями…
– Ага, – подхватил Ростунов, – точно, есть такая нездоровая фигня. Кто набздел, тот первый же и начинает возмущаться!
– Алексис!!! – простонала Крикуненко.
– А вообще, интересно, – подала голос Алина. – Обычно кто виноват – тот больше всех и возмущается. А как же тогда надо себя вести, чтобы никто на тебя не подумал?
– Как-как? Сделать морду кирпичом и слать всех в сад, – выпалил Ростунов.
– А мне кажется, это другая крайность, – вступила в беседу Серова. – Нет, умный преступник – ну, в нашем, бытовом значении – не поведет себя ни так, ни эдак. Наверно, он постарается быть в меру возмущенным и в меру равнодушным.
– Уж никак не ожидала, Светлана Андреевна, что вы будете проводить тут школу лицемерия, ликбез аморальности, – напустилась на Серову Крикуненко – впрочем, не с тем напором, как на всех прочих.
– Ты все понял, о загадочный похититель сосисок? – шутливо вскричал Вопилов, корча комические мины. – О, поклянись, что отныне все будешь делать строго по правилам, и мы никогда – слышишь, никогда! – не сорвем с тебя маску!
Все рассмеялись. И даже Корикова, казалось, перестала тужить о пропаже.Яблонская с Серовой сидели в буфете. На обед Яна ходила по очереди то с Кудряшовым, то с ней. И совсем редко, не чаще раза в месяц, демократично отправлялась в столовку с Кориковой и Колчиной.
Традиционно в разговоре на этих парных обедах солировала Яблонская. Иной раз Серова просто дивилась ее открытости и бесхитростности. Она бы ни за что не рассказала о сделанном в юности аборте или перипетиях давнего романа со Стражнецким. Но что ж – раз Яна так откровенна с ней, значит, доверяет. Только вот неужели она не хочет узнать, о чем думает Серова, как живет и вообще – чем дышит? Странно. Была бы Света начальницей, фиг бы о ней кто что узнал. Зато она бы все у всех повыспросила – это уж будьте спокойны. А Яна – какая все же она доверчивая! Кажется, у нее и мысли нет о том, что ее окружают отнюдь не одни друзья-товарищи…
– Свет, тебе Колчина сдала текст про инвалида-многоженца? – и Яблонская точным движением ножа отчекрыжила кусок отбивной.
– Пока нет, обещала завтра к утру.
– Нет, пусть сдаст сегодня к вечеру! А не успеет – пиши докладную. Будем штрафовать.
– Да она не успеет к вечеру. Пусть уж посидит, когда все разойдутся, подумает над темой, чем кое-как сляпает.
– Да? Ну смотри… И охота тебе, Свет, с ними миндальничать?
– Да я не миндальничаю, Ян. Просто какой смысл требовать сдать текст к вечеру, когда после семи я его читать все равно не буду? А сейчас мы ее вздрючим, она будет спешить, нервничать. И новости в номер кое-как напишет, и про инвалида какую-нибудь хрень наваляет. Кому лучше-то будет?