– Да, ничего, – скупо одобрила Корикова. – Смелая ты, Зин. Но я бы на твоем месте подождала с недельку. Яблонская остынет – это однозначно. А фотки никуда не денутся. Вылежатся – еще ценнее станут.
– Ага, или напрочь потеряют актуальность! Не, мне ждать некогда. Весна. Столько расходов… Позарез нужны деньги на платье-трапецию и лаковые ботильоны. Потом, VIP-абонемент хочу в «Аполло». Мне сказали, что все богатые мужики там в тренажерке тусуются. Еще есть желание в Москву сгонять, в салон к Тодчуку – хочу креативное колорирование. Но сама семьсот баксов я за это платить не готова…
Довольная своим умением жить, Зинка закурила вторую подряд сигарету.
– Коллеги, это песня! – ликующе объявила Яблонская Кудряшову и Серовой. – Светлов неподражаем! Читается на одном дыхании, что ни подробность – то перл. В общем, с таким автором мы их всех сделаем: и «Эмские», и «Помело»!
– Дай хоть ознакомиться с этим шедевром, – недоверчиво произнесла Серова.
– Я вам только что на электронку сбросила. Идите, зачтите оба и скажите свое мнение. Только пока никому.
Вернувшись в корреспондентскую – а она сидела вместе с журналистами – Света нетерпеливо кликнула по файлу. Ого! Роман наваял аж на разворот. Экий монументалист. Да ведь, поди, полно воды, как у большинства любителей эпического жанра, да еще молодых. И Серова приготовилась к самому придирчивому чтению…
– Свет, тебя к телефону. Не слышишь, что ли? Я уже третий раз зову, – услышала она настойчивый голос Кориковой.
– Ты меня звала? Ой, я, правда, не слышала. Что-то в работу погрузилась… Скажи, я у главного редактора, пусть позднее перезвонят. Мне нужно срочно дочитать один текст, – и Серова вновь выпала из времени и пространства.
История была остросюжетнее некуда. Тарантино за такое продал бы родную мать. В общем, четверть века назад некий балерон из Эмского оперного театра – фамилия не называлась «по этическим причинам» – вместе с коллегами выехал в гастрольный тур по Сибири. И вот в одном из городов развлечения ради они договорились с местными, что те свозят их в селение шаманов. И даже устроят так, чтобы те поприсутствовали на каком-нибудь зрелищном колдовском ритуале.
Сказано – сделано. И вот наш балерон с дебютанткой меццо сопрано, кларнетистом и виолончелисткой под покровом ночи покатили к шаманам. Завывания колдунов, жуткое многочасовое кружение вокруг костра, бой барабанов и, наконец, явление верховного шамана – все это Светлов описал так, что у Серовой мурашки по коже поползли. Как будто своими глазами на эту жуть глянула!
А потом гостям поднесли рубиново-красный бурлящий напиток, якобы дарующий вечную молодость и неуязвимость от любых вражьих происков. Пить подозрительную бурду было противно, но пришлось – неизвестно, как бы на подобные капризы отреагировал верховный шаман. Выпили, не умерли, но что было потом! На следующий же вечер меццо сопрано сцепилась с главрежем по поводу якобы утаенных им гастрольных гонораров и воткнула ему в руку вилку. Певицу в два счета депортировали в Эмск и посоветовали навсегда забыть о сцене. Подававшая большие надежды дебютантка, которой уже доверяли партию Графини в «Пиковой даме», от горя спилась в два года.
На следующий же вечер после инцидента с главрежем шаманское проклятие настигло кларнетиста. Давали «Бориса Годунова», и вот в самый душераздирающий момент, когда первый бас повалился на трон, отмахиваясь от кровавых мальчиков, драматичное пиликанье скрипок перебило жужжание кларнета, чье присутствие в этом месте Мусоргский отнюдь не предусматривал. Причем, зажужжал он ни что иное, как «Полет шмеля», и остановить его не было никакой возможности до самого конца спектакля. Культурная общественность была в шоке, в городе только и говорили, что о скандальных гастролях, а местный чиновник от культуры в соавторстве с двумя-тремя склочными, но очень заслуженными театральными деятелями уже кропал гневное письмо самому К. У. Черненко.
Что стало с кларнетистом дальше, доподлинно никто сказать не мог, но, как заверял Светлова анонимный источник, одна эмская паломница из бывших театралок с удивлением признала его в знаменитом старце Никодиме с одного из Соловецких скитов.
Далее Светлов переходил на таинственный шепот и напоминал о череде смертей, которые обрушились на театр в последующий после гастролей год. О судьбе виолончелистки в этом контексте не сообщалось – очень возможно, демоны пощадили ее за красоту глаз или же мягкий беззлобный нрав – зато вот балерон неожиданно обнаруживался в лесу на Байкале, куда якобы бежал от злого рока, отрекшись от родины, семьи и служения искусству.
Но обнаруживался он не просто так. Оказывается, Роман Светлов услышал о мистической истории, приключившейся в Эмском театре 25 лет назад, от своей учительницы, и долгие годы вел подкоп под эту жгучую тайну прошлого. И вот, на исходе пятого года изучения источников и опроса свидетелей он совершенно случайно нашел эмского балерона в глухом таежном лесу! Как неохотно рассказывали местные, отшельник объявился у них аккурат четверть века назад – ну, никак не меньше двадцати – и с тех пор круглый год жил один в землянке, питаясь подножным кормом и не произнося ни слова.
Однако Светлов не был бы Светловым, если бы не заставил аскета заговорить эксклюзивно для «Девиантных новостей»! Далее приводилось небольшое интервью, где – видимо, от долгого молчания с трудом подбирая слова – отец-пустынник рассказывал, как он промышляет белку, варит мох, исполняется премудрости библейской, а кто такие Зигфрид и Базиль – забыл как страшный сон, ибо служение сцене бесовство великое есть.
Как зачарованная, Серова набрала внутренний номер Яблонской:
– Ян, я в культурном шоке. У меня нет слов, – только и смогла произнести она.
На сходке редакторов сенсацию было решено держать в тайне, но к вечеру информация о шедевре Светлова почему-то была известна даже самой последней сошке «Девиантных». И хотя лично прочитать текст и подивиться тому, как пишут великие журналисты, возможности ни у кого пока не было, Ростунов заметно разнервничался, а Колчина вдруг ни с того, ни с сего разрыдалась.
– Из-за недотраха что ль взгрустнулось? – съязвила Рыкова. – Что это вдруг с тобой?
– Ни-че-го, – в истерике простучала зубами Колчина и вдруг взвизгнула: – А вы думали, это из-за того, что я до сих пор не вышла замуж?! Я же знаю, вы все тут меня жалеете!
Серова отошла от толпы сочувствующих. Она прекрасно понимала, почему у Колчиной сдали нервишки. Час назад Юле откуда-то стало известно, что ее инвалид-многоженец слетает с номера. А это значило две неприятные вещи. Близился конец месяца, а Юля несколько недотягивала до нормы строк. Этой публикацией она надеялась выровнять ситуацию. А, во-вторых, раз слетал ее материал – значит, появился какой-то другой. И надо думать, не абы какой, а просто золотой, ведь ее инвалида-многоженца Яблонская планировала как гвоздь номера…
– Что там за психоз? – уходя из редакции, шепотом поинтересовалась Яблонская у Серовой.
– Да не обращай внимания. Рабочий момент, – и как ни в чем ни бывало, Светлана продолжила бить по клавиатуре.
Ни при каких обстоятельствах она не покидала редакцию раньше начальницы. А с полгода назад к ежевечерним бдениям Серовой присоединилась и Корикова. Что она высиживала в конторе до девяти вечера – было совершенно непонятно…
А спустя четыре дня разразился скандал.
Кудряшов и Серова всегда приходили на работу минут на двадцать пораньше Яблонской, просматривали поступившую за ночь электронную почту, мониторили газеты – чтобы на утренней оперативке выдать Яне полную картину того, что происходит в Эмске, и как это осветили местные СМИ. Кудряшов листал информационные ленты агентств, когда к нему в кабинет вошла бледная, как смерть, Серова.
– Олег, я ничего не понимаю. Глянь, – и она протянула ему свежий выпуск «Помела».
Кудряшов глянул и секунд на пять застыл – на первой полосе конкурирующего издания красовалась броская шапка про байкальского отшельника! Олег зашуршал страницами. Так и есть – и текст точно такой же, и фотографии. Вот некто с трудноразличимыми чертами гарцует по сцене в лосинах, а вот сам отшельник с растром на лице – такой снимок Светлов прислал и Яне, ссылаясь на «этические соображения».
– Олег, что это значит? – полузадушено произнесла Серова.
– Ну что это может значить? – развел руками Кудряшов. – Либо сам Светлов сработал на два фронта. Либо же кто-то из наших слил материал в «Помело». Третьего, я думаю, не дано.
– Представляю, что сейчас будет с Яной!
– Поаккуратнее надо было с этим Светловым.
– Ни при чем тут Светлов, – с некоторой горячностью заговорила Серова. – Чувствую, это происки кого-то из наших. Я же вижу, Светлов им всем как кость в горле. Такой конкурент!
– Но ведь о тексте никто не знал. Яна боялась утечки, поэтому показала его только тебе и мне. Она его даже на верстку не отдавала, тянула до последнего, чтобы никто ничего никуда не слил.
– Ну, я думаю, информация все же просочилась, – усмехнулась Серова. – Меня еще в пятницу вечером кое-что насторожило. Ростунов вдруг ни с того, ни с сего огрызаться начал, а потом Колчина забилась в конвульсиях. Нет, слушок какой-то прошел. Но я никому ни слова не говорила!
– Да я не сомневаюсь, Свет, – заверил ее Кудряшов. – И я, как ты понимаешь, не свистел направо-налево.
– Может, Яна сама неосторожно кому-то намекнула? – высказала Серова крамольную мысль. – У нее же в каждой газете приятельницы. Вот она и поделилась радостью: мол, охрененную сенсацию раскопали, ждите в среду. А некто во вражеском стане насторожился, шепнул кому-то из наших, тот пошарил на здешних компах и выудил светловский текст…
– Да ну, Свет, фантастика какая-то. Вспомни лучше, куда ты сохранила из почты текст Светлова? Может, по рассеянности в сеть выложила?
– По рассеянности? Ты меня задеть что ли хочешь, Олег?
– Нет-нет, Свет, я не это имел в виду, – стушевался Кудряшов. Уж в чем он никак не мог заподозрить Серову, так это в рассеянности и расхлябанности.