Да только не таков старый шляхтич Балицкий, чтобы упиться до потери сознания.
Не шатаясь почти, дошел он до флигеля, где камора его была.
Тяжелела голова, непривычно клонило в сон. Хоть и прежде случалось ему выпить да съесть не меньше.
«Старею, видать!»
Прилег, прикрыл глаза. Поворочался с боку на бок.
Сон не шел. Не мог пан Юрий избавиться от чувства, что должно случиться что-то…
Точило нечто изнутри его душу, точило неотвязно…
Подумав, он встал и спустился в каморку, где дремал его ближний слуга Остап Пашута – хлопец лет двадцати, которого за ум и сметливость маршалок выделял.
– Вот что, Пашута, – молвил он, растолкав слугу. – Ты это, присматривай за гостями…
– То есть как это, пан маршалок? – не понял джурка. – Чтоб чего не украли? Аль видели чего, пан Юрий!
– Видел бы, другой был бы разговор! – отрезал шляхтич. – Просто присматривай! Знаешь ведь, что в королевстве творится…
И только после этого сон все же взял над ним верх…
И привиделся ему сон жуткий да мрачный.
Будто находится он в плену у каких-то темных монахов. Спутанный, в пещере огромной.
Прямо перед ним – алтарь гранитный, а за алтарем – как бы царские врата в храме.
И сияют они мертвенным гнилушечным светом, мерцая.
А у алтаря стоит некто высокий, в таком же монашеском облачении, как пленившие его, пана Юрия, да только словно надето оно не на человека, а… и подумать-то страшно!
Тот что-то говорит – слышны слова, тяжелые и непривычные человеческому уху, забытые много веков назад…
Голос гулко отражается от стен, въедаясь в мозг, разливаясь по нему страхом.
И вот тьма под капюшоном обратила свое внимание к старому маршалку.
И вот он уже на алтаре, и фигура в черном балахоне нависла над ним. И снова голос, читающий заклинание на древнем языке, раздается под сводами пещеры. Взмах ножа – рука медленно и неизбежно опускается к животу…
Вот-вот жадно вонзится в тело.
«Какой страшный сон!!» – подумалось пану Юрию.
И впрямь не труслив он был, но страшно стало. Самое время проснуться…
Но проснуться никак не удавалось.
Казалось, тысяча ледяных игл пронзила его, холод застыл на сердце…
Потом нож опустился, и пан закричал, пронзенный страшной, неподдельной болью.
И умер он, так и не узнав, что не во сне привиделась ему невыносимым огнем палившая нутро холодная сталь отточенного клинка.
– Ну хватит, Петро! – положил руку на плечо товарища казак. – Подох ведь уже шляхетский пес!
– Оно и верно, – ответил вахмистр да слизнул с турецкого кинжала кровь. – Будут они Басаврюка знать!..
А по улицам Остророга уже растекались группки звенящих оружием беспощадных убийц.
И некому было им помешать – все защитники валялись в дурманном ядовитом сне, навеянном неведомыми травами, что подмешал хитроумный пан Ян в пиво да мед на привале…
Нет, не все гайдуки да шляхтичи валялись пьяные вусмерть – иные все ж смогли саблю из ножен достать да раз-другой выстрелить, но мало было таких.
И врывались гогочущие победители в оглашенные храпом казармы, разоружали и связывали беспомощных шляхтичей с гайдуками князя Остророжского.
Некоторых дворян прикалывали во сне, но больше стаскивали на площадь для грядущего действа.
В замке все же несколько десятков слуг и надворных солдат смогли организовать слабый заслон на пути к княжеским комнатам. Но недолго продержались – смели их казаки.
Басаврюк рубил без пощады; каждый взмах его падал смертью. Казаки с ожесточением кололи всех вооруженных шляхтичей, пороховой дым густыми облаками ходил по залам; кровь, смешанная с рассыпанным порохом, залила паркет, на котором лежали, между множества трупов, лепные украшения потолка, обрушенные от выстрелов.
Разъяренные победители ломали мебель, били стекла и зеркала, обдирали дорогие шпалеры и гобелены…
Князь не успел пробудиться, а уже скручивали его ремнями да били нещадно, таща прочь из дворца.
Семья князя в отчаянии пыталась укрыться в костеле, но упали выбитые двери. Упали, и толпа казаков вслед за своим предводителем ворвалась в храм.
Выволокли жену князя, дочь самого Четвертинского, да трех ксенжничек, уже просватанных за Потоцких, Чарторыйских и Браницких, да сыновей.
Старший укусил казака, вязавшего его, и тот, будто цыпленку, свернул шею пятнадцатилетнему Яну-Владиславу, оказав юноше сгоряча великое благодеяние.
А на площади уже разводили костры, ставили на них большие казаны, и примерялись – поместится туда, кто целиком или частями варить заживо придется.
И те, кто вчера еще кланялся шляхте да чтил князя благодетелем, споро таскали дрова да воду.
– Ну что, княже, – обратился к связанному, полуживому Стефану Басаврюк. – Отца моего, да братьев пятерых, да детей их, что еще от груди не отняли, гетман Потоцкий в котле сварил живьем. Теперь вот моя очередь черту борщ готовить! Но ты не бойся, тебя я варить не буду…
И обратился к ждущим с горящими глазами своим людям:
– Девок княжьих возьмите… Да только не всех сразу, а то сдохнут слишком быстро.
Не было среди стащенных, согнанных, ничего не понимающих и плачущих людей лишь членов семейства покойного маршалка, которому предчувствия не помогли от господина беду отвести.
Судьба подарила им лишний год.
Ибо через год шальной казачий загон спалит хуторок Балицких. И из всей семьи спасется лишь дочка Мария, отцовская любимица, успеет убежать в лес. И проживет еще две недели, пока не наткнется на табор беженцев немецкий наемный отряд.
С гоготом выберут девчат покрасивее, загонят в пустую хату. А вечером офицеры возьмут Марысеньку к себе на пир, устроенный в разоренной церквушке.
Под утро вернется она, шатаясь, залитая слезами, а еще через час, неприметно сплетя жгут из рваной своей сорочки, повиснет тихо в темном углу…
Ничего этого не узнает мертвый Юрий Балицкий, маршалок князей Остророжских, род которых пресечется в ближайшие часы. И слава богу, что не узнает!
Не дожидаясь, пока шляхтичи придут в себя, люди Басаврюка с примкнувшими к ним подданными князей разоряли город и дворец.
Резали быков и откормленных боровов, свертывали головы гусям и кидали на возы, разоряли кладовые. Казаки разбивали княжеские саркофаги, грабили драгоценности, а кости покойников разбрасывали. Скуластый татарин, плюясь и бранясь по-своему, пытался стащить перстень с толстой кости пальца какого-то воеводы прежних времен, чья рука когда-то не раз обращала в бегство предков грабителя могил.
Разгромили шинки. Обоих шинкарей в пиве утопили, а потом еще ругали себя за горячность – доброе хмельное испортили!
Впрочем, веселились и грабили не все – кто-то и делом занимался.
Подкова шел по залам дворца, носившим следы горячей схватки.
Стены были иссечены пулями, оконные перелеты и витражи разломаны, десятки обезображенных тел валялись чуть не друг на друге. Видно, и над мертвыми телами потрудилась сабля и палаш, так велика была ненависть.
Сотник не обращал внимания, спокойно ступая прямо в кровавые лужи, какие его спутники все ж старались обойти. Портреты предков князя Остророжского, висевшие на стенах, так же были порублены и испакощены.
– Тут, что ли? – спросил он у трясущегося пленника – маленького седого человека в вытертом турецком кафтане. – Тут, пан библиотекарь?
– Точно так, ваша милость.
Казаки при участии Батыра ловко привязали несчастною к столу, на котором тот книги листал да выписки делал.
– Так скажи мне, есть ли у тебя книга одна… Привез ее прадед княжий из Москвы, при короле Сигизмунде… не припомнишь? – почти ласково справился Подкова.
И от этой ласковости редкие волосы стали дыбом на голове немолодого бакалавра Станислава Гуты. Страшнее даже стало, чем когда вырвали его из толпы по безмолвному приказу этого жуткого шляхтича да поволокли куда-то.
– Я ведь знаю, что она здесь! Отдай – и отпущу…
«Умрешь без мучений», – говорил хищный взгляд сотника.
– Не помню, милостивый пан, – выдавил из себя Станислав. – Я лишь месяц тут…
– И прежний библиотекарь тебе ничего не передавал? – добродушно усмехнулся сотник. – Зачем врешь? Добро княжье бережешь? Так нет уже князя!
– Нет, ваша милость, не передавал. Помер он. Потому князь меня и нанял.
И проклял себя в очередной раз премудрый бакалавр, что согласился на сытное да хлебное место остророжского библиотекаря, что променял должность наставника бернардинского коллегиума – пусть голодную, зато за неприступными львовскими стенами…
Что уж теперь…
– Хозяин, может, ногти ему снять? – белозубо улыбнулся татарин Батыр. – Сразу вспомнит!
Ян посмотрел в белые от ужаса глаза пожилого библиотекаря. Смотрел долго и понял: не врет.
И мысленно выругался.
Выходило, что почти даром он влез во все эти дела, даром три месяца мотался по Литве да Подолии, сколачивая сотню, даром вытащил из полоцкой тюрьмы Басаврюка, что стало в сотню червонных.
Правда, и на этот случай был дан ему приказ – сжечь все, чтобы уж точно книга не досталась никому. Но сжечь все равно придется…
Развернувшись, ударил он кулаком в лоб Станислава Гуты, и погас навеки свет в очах того. Вроде и рука у пана сотника была не такая большая, и кулак не больно тяжелый. А убил на месте – да не в висок или в переносицу как бывает, а в лоб, где кость толста и прочна.
– Ото ж! – только и нашелся сказать казак Хорько перекрестившись. – Добрый удар!
Не глядя на мертвое тело, Подкова вздохнул и вытащил с полки первую книгу…
На площади перед костелом Басаврюк творил суд над шляхтичами да приспешниками их.
Им выжигали глаза, ломали руки и ноги, сдирали кожу и обезумевших от боли поливали кипятком из казанов, где уже варились их дети.
Гайдуков, что не сложили оружия, сажали на кол или вешали за ребро и подпаливали медленным огнем.
Священников латинских и монахов, каких набралось десятка два, решили просто сжечь, но раздумали – и, тоже облив кипятком, бросили умирать долгой и страшной смертью.