Ах, если б ночь господь навеки дал,
И милый мой меня не покидал,
И страж забыл свой утренний сигнал…
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
– Почему она поет одна? – спросил царь у своего окружения.
После этих слов, словно услышав его, вступили монашки. Из тех, что еще бодрствовали. А после них, уловив мелодию, заиграли музыканты. Несложный припев подхватывали монашки, сопровождая другие куплеты голосовым пением.
Под пенье птиц сойдем на этот луг.
Целуй меня покрепче, милый друг,
Не страшен мне ревнивый мой супруг!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил
Продолжим здесь свою игру, дружок,
Покуда с башни не запел рожок:
Ведь расставаться наступает срок.
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Как сладко с дуновеньем ветерка,
Струящимся сюда издалека,
Впивать дыханье милого дружка!
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Первым осознал происходящее аббат, однако, не смея прилюдно подойти к певице и вмешаться, он корчил Ладе издалека рожи, делал страшные глаза. Пытаясь всеми, доступными ему способами, прекратить пение. Стратег, вслушавшись в слова, почувствовал неладное, но поднимать шум не было в его интересах. Папский легат, наклонившись к нему, спросил:
– Вы хоть понимаете, о чем она поет? Нет? А я не только понимаю, я даже подпеваю про себя, потому что знаю слова этой песни. У меня есть ее полный текст. Она объявлена вне закона, как богохульственная. А автор этих стихов приговорен заочно святой инквизицией к смерти.
– Прикажете прекратить пение? – спросил стратег.
– Ни в коем случае, не будем еще больше раздувать скандал. Сделаем вид, что ничего не происходит.
Проснулись спящие монашки, и теперь весь хор уже подпевал Ладе.
Красавица прелестна и мила.
И нежною любовью расцвела,
Но, бедная, она невесела,
Увы, рассвет, ты слишком поспешил!
Христос, к тебе нестись должны
Мои рыданья – это ты
Послал мне горе с вышины
Где мира лучшие сыны
Не за тебя ль идет война.
В Саду у самого ручья,
Где плещет на траву струя,
Там средь густых дерев снуя
Сбирал я белые цветы.
Звенела песенка моя,
И вдруг – девица вижу я
Идет тропинкою одна.
Стройна, бела, то дочь была
Владельца замка и села.
И я подумал, что мила
Ей песня птиц, что в ней мечты
Рождает утренняя мгла
Где песенка моя текла,
Но тут заплакала она.
Глаза девицы слез полны,
И вздохи тяжкие слышны.
Туда ушел и милый мой,
Красавец с доблестной душой,
О нем вздыхаю я с тоской.
И дни безрадостно пусты.
Проклятье проповеди той,
Что вел Людовик сам не свой,
Во всем, во всем его вина.
И вдоль по берегу тотчас
Я поспешил на скорбный глас,
И молвил: «Слезы скорбных глаз —
Враги цветущей красоты
Поверьте, Бог утешит вас,
Он шлет весну в урочный час,
И к вам придет души весна».
«Сеньор, – она тогда в ответ, —
Господь прольет, сомненья нет,
На грешных милосердный свет
Небесной, вечной чистоты.
Но сердцу дорог здешний свет
А он любовью не согрет
И с другом я разлучена.
Лада допела куплет и замолчала. За ней умолк хор и музыканты. Легат первым захлопал в ладоши, подавая остальным пример. Патриарх и другие иерархи восточной церкви, кто недоуменно, а кто мрачно поглядывали в сторону папского легата, ожидая реакции от победившей церкви, а, увидев ее, тоже сделали вид. Царь ничего не понял. Легат сказал стратегу:
– Надо найти виновного. Ему это дорого обойдется. А сейчас, если вы еще надеетесь получить от меня рекомендацию, распорядитесь отправить послушниц в обитель. Приора разжаловать, на его должность назначить заместителя. Солистку арестовать, я допрошу ее лично. Отправьте ее в мою усадьбу, пусть ее запрут там, где-нибудь. До моего особого распоряжения.
– Может быть в тюрьму? – спросил стратег. – У нас очень надежная тюрьма.
– Избавьте меня от посещения тюрем, – раздраженно сказал легат, – я допрошу ее сегодня же, до восхода солнца. Как вам известно, я отплываю в Сицилию и далее в Рим. Возможно, мне придется преступницу взять с собой и предать суду инквизиции.
– Слушаюсь, ваше преподобие, – ответил стратег.
Послушниц отправили в обитель, часть из них пыталась вступиться за товарку, но была быстро усмирена приором. Ладу увели и заперли в одной из комнат.
Али в это время вяло препирался с Егоркой по поводу толкования семьдесят третьей суры Корана. Потом до него дошла необычность этой ситуации. Егор не мог с ним полемизировать по такому поводу. Во-первых, потому, что не знал Корана вовсе, во-вторых, знал, чего стоят познания друга в этой области. Эта загадка и последовавшие за ним умственное напряжение вызволило Али из тенет сна. Он лежал на своем насесте в башне обскура и слышал чьи-то шаги и неясное ворчание внизу. Приподнявшись на локте, Али глянул вниз, прислушался. Но, затем осознал, что все предыдущее было сном, и они по-прежнему находятся в заключении.
– Егор, – сказал он разочаровано, – если бы ты только знал, какой сон мне приснился.
В ответ донеслось следующее:
– Во что они превратили святилище. Мало того, что не используют по назначению, так еще и всякий сброд содержат.
– Полегче там насчет сброда, – отозвался Али, – и, кстати говоря, в Баку ваших языческих капищ, никогда не бывало.
Он приподнялся, сел, потягиваясь и разминая затекшие члены. Затем спустился вниз, говоря вполголоса:
– До чего же ты интересный человек, Егор. С тобой никогда не бывает неловкостей отсутствия темы для разговора. Мне это нравится в тебе, ты непредсказуем. Никогда не знаешь, куда тебя понесет, в какую область человеческих познаний. Но по поводу святилищ в Ширване ты перегнул. Все же два кувшина вина на двоих – это многовато. Только я не понял, побег через колодец был или нет. Не может быть сон такой реальностью. А какая была женщина! Ах, какая женщина! Я все время в мыслях возвращаюсь к ней. Я, конечно, понимаю столько времени один, все что угодно может присниться, но, чтобы так явно. Чего молчишь?
– Успокойся, побег был, – ответил Егор, чужим голосом, и Али увидел, что это вовсе не Егор, а другой человек седовласый и порывистый.
– Так, – сказал Али, – теперь я вообще ничего не понимаю. Где Егор? А ты кто? Новый следователь? В таком случае, я отказываюсь от предыдущих слов. Это был самооговор.
– Дерзости, с которой вы совершили побег, можно позавидовать, – сказал незнакомец. – Люди Джамала на ушах стоят, чтобы разыскать вас.
– Если побег был, – спросил Али, – то почему я по-прежнему нахожусь в заточении, в башне которую, судя, по твоим словам, оскверняю своим присутствием?
– В башню тебя перенес я, – заявил незнакомец, – мне надо поговорить с тобой.
– А раньше нельзя было поговорить?
– Объясняю, – сказал незнакомец, – я был занят, думал, куда ты денешься отсюда, успею. Но прихожу вчера, а вас и след простыл. Резвые больно арестанты пошли.
– То есть мы совершил побег, а ты вернул меня обратно?! – возмутился Али. – И кто ты после этого? Да ты хуже полицейского. Столько мучений я принял этой ночью. Почему нельзя было поговорить в доме Егора?
– Не такие уж это были и мучения, – усмехнулся человек, – учитывая то, где ты провел остаток ночи. Да я бы прополз в два раза дальше, чтобы оказаться в серале этой страстной княжны.
– Довольно, – остановил его Али, – я не люблю, когда обсуждают мою личную жизнь. Зачем я тебе?
– Я хочу поговорить с тобой. Заблудшие души – мой профиль, я хочу направить тебя к истинному знанию.
– Это что же, я – заблудшая душа? – удивился Али. – Дожил, с чего ты это взял?
– Нам наверху виднее.
– Должен заметить, что сверху не всегда виднее. Верно, ты, последователь Зороастра?
– Почему ты так решил? – встрепенулся собеседник.
– Не знаю, мне так показалось. Досужие предположения.
– Если таковы догадки, то каковы будут усилия ума? – сказал собеседник, в его словах сквозило уважение. – Меня зовут Ормузд.
– Я почему-то так и подумал, – сказал Али.
– Нет, нет, – протянул вперед ладонь Ормузд, – этого ты не мог знать. Прийти мог кто угодно, мы давно за тобой наблюдаем.
– Наверное, и Ахриман где-нибудь шарит неподалеку, – заметил Али.
– Не произноси имени этого проклятого существа, – сказал Ормузд, – такой человек как ты, с ясным и светлым умом, ему не по зубам. Ты не из его паствы, он властен над сонмом ограниченных и ослепленных ложной верой людей.
– Я буду говорить с тобой, лишь с одним условием, – сказал Али.
– Говори.
– После разговора ты вернешь меня обратно.
– Это легкое условие, – улыбнулся Ормузд, – мне даже не надо прилагать усилий для его выполнения. Положение вещей таково, что ты ныне спишь глубоким, но беспокойным сном в доме твоего друга. Здесь же пребывает твой мятежный дух.
– Как интересно, – заметил Али, – так чего мы здесь, внизу, в затхлом и нездоровом воздухе. Поднимемся выше!
– К звездам, в небеса? – спросил Ормузд.
– Нет, нет, крайностей я не люблю, всего лишь на вершину башню. Хочу взглянуть на город сверху. Я вообще люблю панорамные виды, пейзажи. Я и жилье себе всегда выбирал с перспективой вовне. То есть когда у меня была такая возможность, финансовая или физическая. Последний мой дом в Дамаске окнами своими был обращен на гору, на которой Каин когда-то убил Авеля. Это обстоятельство прибавляло к аренде дома лишние десять процентов. Правда, затем при покупке этого дома мне дали скидку. Никогда не поймешь этих маклеров.