– Может, они не всегда нужны, но главное, чтобы оказались под рукой, когда потребуются.
Когда Патриция наблюдала, как мамушка готовит, стоя у кастрюли в облаке дыма и пара, та казалась ей настоящей ведьмой. А однажды в харчевне какой-то мужчина заявил, что Роза наложила на него заклятье и он не перестает думать о ней ни днем ни ночью. Патриция рассказала об этом бабушке, а та посоветовала не слушать глупости, которые говорят мужчины, и сказала, что харчевня – не место для маленьких девочек.
– Но когда мама была такой, как я, она все время была тут.
– Твоя мать, в отличие от тебя, мало говорила и много работала. И хватит, заболтала меня вконец. Брысь отсюда!
Не сосчитать, сколько подзатыльников Патриция получила от Розы за то, что лезла туда, куда не следовало. И каждый раз дядя Фернандо находил ее на заднем дворике – она угрюмо сидела на ступеньках, опираясь локтями на колени.
– Что, опять тебе хвост накрутили?
И, даже не дожидаясь ответа, каким-то образом всегда умудрялся рассмешить ее.
У дяди Фернандо был черный мотороллер, и Сельма разрешила дочери на нем кататься – лишь бы мамушка не знала. Фернандо возил Патрицию в Санта-Анастасию собирать шелковицу, в Сан-Бенедетто – смотреть фейерверк и в Сан-Квирино, где на площади показывали кукольный спектакль. Из всего перечисленного ее сестра Лавиния ездила только смотреть на кукол: фейерверки ее пугали, а от шелковицы у нее чернели зубы. Спектакли Лавиния тоже любила, только вот Патриции не нравилось смотреть их с ней. Сестра постоянно цеплялась за нее и во всем ей подражала, но была маленькой и неуклюжей; там, где Патриция перебиралась через ветки и ручьи, Лавиния царапала коленки и падала в воду, а вылезала мокрая с головы до ног. А если Патриция сердилась и говорила, что сестра и шагу не может ступить, чтобы не вляпаться в неприятности, Лавиния с плачем убегала к маме и бабушке.
– Будь умницей, Патри, твоя сестра младше, и ты должна быть к ней внимательна, – говорила Сельма.
– А если она поранится, я тебе всыплю, – добавляла мамушка.
Вот так Патриция получала и за себя, и за Лавинию. Когда Сельма брала с собой обеих дочерей, то всегда держала их за руки и одевала похоже: Патрицию в красное, Лавинию в голубое. А поскольку одна была худенькой и черноволосой, а другая – пухленькой и белокурой, обе выглядели как куколки.
– Ну разве мы должны всегда одеваться одинаково, мам? Это же курам на смех, – протестовала Патриция.
– Почему бы и нет, вы же сестры. Так принято.
Когда они отправлялись куда-нибудь втроем, дядя Фернандо брал не мотороллер, а телегу, которая Патриции нравилась куда меньше, потому что ехала медленно и воняла лошадиным навозом.
– Не куксись, – утешал ее Фернандо, – через несколько лет уже не будет ни лошадей, ни телег.
Именно дядя Фернандо приносил домой все новое. Он заменил масляные лампы на электрические в обоих домах и в харчевне. Установил на заднем дворике водяной насос, и теперь не нужно было идти к ручью, чтобы помыться. Летом 1961 года он подарил Сельме изящную швейную машинку – черную, блестящую, закрепленную на специальном деревянном столике, по краю которого была нарисована лоза с розами. Сельма умела пользоваться машинкой еще с тех времен, когда работала у Пряхи, но та машинка была громоздкой и сложной в обращении, и Сельма сразу ее возненавидела. А машинка дяди Фернандо была не такой большой и не такой уродливой, как те, на которых Сельма работала у старой портнихи; напротив, она оказалась настолько изящной, что ею, казалось, могла бы пользоваться даже Патриция. Девочка повернула железное колесо, и игла длиной в палец начала подниматься и опускаться над столом. Бабушка тут же оттолкнула внучку от машинки.
– Это тебе не игрушка. Видишь, какая большая игла? Если проткнешь палец, нам придется отрезать его и бросить в ручей рыбам.
– Если хочешь научиться работать на ней, я научу, Патри. Но только под моим присмотром. Не трогай машинку без меня, – сказала Сельма.
– Хорошо, – ответила Патриция.
– И за сестрой присматривай.
Лавиния спряталась за спину бабушки.
– Я не буду ее трогать. Я же не хочу, чтобы вы отрезали мне палец.
Остаток лета Патриция провела, осваивая «Зингер» – это слово было написано витиеватыми золотыми буквами на боку швейной машинки, – и к сентябрю Сельма разрешила ей самой подшивать штаны.
Лето было у Патриции любимым временем года. Не нужно ходить ни на занятия по катехизису, ни в школу. И можно гулять допоздна, ведь солнце заходит не раньше девяти. Она лежала на траве, опустив ноги в ручей. И если она не приносила домой вшей и не возвращалась вся в царапинах, никому не было до нее дела. В обед она ела то, что подавали в харчевне. Вечером, однако, кухня закрывалась, и вся семья ужинала на заднем дворе. Мама и бабушка сидели по обе стороны длинного стола, каждая спиной к своему дому – так проще было сходить за хлебом или оливковым маслом. Дядя Фернандо занимал один конец стола, отец – другой, а его дочери садились по бокам, Лавиния – рядом с Розой, Патриция – подле Сельмы. Если она качалась на стуле или роняла на землю кусок арбуза, отец отвешивал ей затрещину:
– А ну веди себя прилично, дикарка ты этакая.
Иногда по вечерам папа никак не оставлял ее в покое: смотрел на нее так, будто у нее снова были вши, говорил, что она похожа на дружка Брази, и смеялся. После ужина он отправлялся в Сан-Бенедетто выпивать с приятелями, а Патриция с Лавинией должны были помогать маме и бабушке убирать со стола. Когда во дворе воцарялся порядок, Сельма принималась за вышивку. Роза включала радио, а Лавиния садилась рядом с ней и слушала вечерние передачи. Дядя Фернандо лежал на белой гальке у ручья и курил, а Патриция устраивалась рядом с ним: вместе они соединяли звезды в небе, вычерчивая воображаемые фигуры, и пытались увидеть силуэты животных и лица людей. Эти моменты Патриция любила больше всего.
Но только не зимой. Зиму она терпеть не могла.
Ужинать во дворе было нельзя, такая стояла холодина, а порой и снег шел. Мамушка с дядей Фернандо ели в харчевне, а они вчетвером – в большом доме, рядом с очагом. У Патриции от вони горящих дров сводило живот и щипало глаза. Но хуже всего было сидеть за столом рядом с отцом, когда на дворе стояла зима, а в доме были только они четверо.
«Ты сегодня похожа на фасолину», – насмехался над ней Санти. «Сядь прямо». «Сходи за маслом к бабушке». «Включи свет, а то мне кажется, что я на кладбище». «Достань из погреба хорошее вино, сегодня мне хочется праздника».
– Почему я должна нести вино, если пить его собираешься ты? – сказала ему Патриция однажды вечером.
И отцовская ладонь сильно, сильнее, чем обычно, приложила ее по виску. Сельма попыталась было встать, но одного ледяного взгляда Санти хватило, чтобы она уселась на место и сцепила руки на животе.
– Иди за вином, живо.
– Я схожу, папа. – Лавиния вскочила на ноги.
– Нет. Пусть она сходит.
Санти занес ладонь для нового удара, подтверждая приказ, на случай, если дочь вновь примется спорить.
Поэтому Патриция надела куртку и, чувствуя, как мать и сестра провожают ее страдальческим взглядом таких же голубых, как у нее, глаз, побрела по снегу за вином. В другой раз это было масло или еще что-то, что вдруг взбредало в голову отцу.
В октябре 1961 года дяде Фернандо предложили работать подмастерьем в местечке Фальсопьяно, внизу, в долине, где только что построили гидроэлектростанцию. Там была мастерская, где всех желающих обучали работе с электрикой. И поскольку Фернандо был уверен, что в ближайшие несколько лет это дело станет самым выгодным, он подал заявку. Кое-что он уже умел и сам – научился, ремонтируя разные приборы. Вот только на работу, как выяснилось позже, брали только семейных, которым нужно было содержать жен и детей.
– Наконец-то в этой дерьмовой стране вспомнили об отцах семейств, – заявил Санти.
Он сидел в харчевне, как петух в курятнике, и даже не думал отправиться в долину, чтобы научиться менять лампочки; ему просто нравилось спорить с Фернандо, особенно когда у него было то, чего у шурина не было.
– А я говорила, что тебе пора жениться, говорила, – повторяла Роза целыми днями, гоняясь за Фернандо. – Вспомни, сколько лет я тебе это твержу! Так нет же: решил, видите ли, пожить в свое удовольствие, ишь! И вот результат.
Наконец однажды днем Фернандо пришел в большой дом, чтобы попросить Сельму о помощи, которую могла оказать только она. Он хотел взять с собой Патрицию и выдать за свою дочь на собеседовании с управляющим, который распределял рабочие места. Если бы речь шла о поездке в одну из четырех деревень, Фернандо придумал бы что-нибудь другое, но в городке за пятьдесят километров от дома, у подножья горы, был совершенно другой мир, где он никого не знал и никто не знал его. Поэтому нехитрый обман мог сработать, и он рассказал Сельме свой план.
– Возьму с собой Патрицию, она все быстро схватывает и похожа на меня, как родная дочь. Что плохого в том, чтобы помочь дяде?
Патриция, прятавшаяся за занавеской, все слышала и была страшно горда тем, что дядя выбрал ее, а не Лавинию. Сельма, хотя и не очень настойчиво, попыталась убедить Санти отпустить Патрицию с Фернандо. И, незнамо каким образом, ей это удалось.
– Иди с дядей, иди, – сказал ей Санти в тот вечер. – Сделаем ему одолжение, раз уж он не смог завести собственную дочь и берет взаймы моих.
Вдвоем с дядей Фернандо, без отца и без сестры. Вот это будет приключение!
Для этой поездки не годились ни телега, ни даже мотороллер, и дядя Фернандо одолжил фургон у Вико, брата Сарины-Мыльнянки. Патриция никогда не ездила ни на чем, кроме трактора и дядиного мотороллера; фургон Вико был таким высоким, что Фернандо пришлось подсадить племянницу, чтобы та смогла забраться на кожаное сиденье.
Фернандо рулил и рулил по извилистым горным дорогам, проезжая места, где бывал лишь однажды, много лет назад, когда служил в армии. Но все было иначе, так он говорил Патриции.