– Раньше тут были только лошади и американские грузовики, а теперь все изменилось.
Она слушала дядю краем уха, но больше ее занимали звуки гор, которые все отдалялись и отдалялись по мере того, как дорога спускалась вниз и становилась ровнее. Дядя Фернандо был прав, в долине шла совсем другая жизнь. И казалось, она текла гораздо быстрее, чем в их родной деревне. Все вокруг ездили на мотоциклах, а те, у кого их не было, – на юрких маленьких машинках, похожих на мышей, которые, точь-в-точь как мышки, проскакивали мимо громоздкого фургона Вико и уносились прочь. Телег, запряженных лошадьми, попадалось очень мало, лишь немногочисленные ослики тянули тачки торговцев фруктами и овощами, но казались совершенно ошалевшими от этой кутерьмы. Девушки носили цветную одежду, а некоторые, хотя и были ненамного старше ее, гуляли вдвоем с мальчиками. Патриции хотелось посмотреть на город, но сначала нужно было сделать дело – зайти к человеку, который набирал учеников в мастерскую электрика. Так они и поступили. Фернандо привел Патрицию к бригадиру, с которым у него была назначена встреча. А может, и не была, поскольку тот очень удивился, когда Фернандо появился из ниоткуда вместе с девчушкой. Управляющего звали Винченцо Скаммиа, это был мужчина с огромными руками. Он взъерошил волосы Патриции и пожал руку ее дяде.
– Вы с дочерью так похожи.
– Да, нам все это говорят, – ответил Фернандо.
На этом правда закончилась, и дядя Фернандо принялся рассказывать синьору Скаммии всякие выдумки, которые Патриция даже не слушала, зачарованно наблюдая за тем, как молодые люди выгружают перед мастерской какие-то белые металлические кубы с круглыми окошками. Они напоминали газовые плиты, но на самом деле не были похожи ни на что из того, что она когда-либо видела.
– Это стиральная машина, – объяснил Винченцо Скаммиа, заметив ее восхищенный взгляд, и указал пальцем на белый куб. – Новинка из Америки. Она нужна, чтобы стирать одежду.
Вместе со стиральной машиной в мастерскую привезли и другие странные предметы – «бытовую технику». И они были лишь частью того, с чем дядя Фернандо научится управляться, если устроится сюда.
Они вышли на улицу. Фернандо выглядел ошарашенным.
– Здесь совсем другой мир, Патри. Не знаю, смогу ли я найти в нем место.
На ночлег они устроились в общежитии в центре города. Съели по булке с копченой колбасой и сыром, которые захватили с собой из Сан-Ремо. Затем Фернандо отодвинул занавеску и выглянул в окно, выходящее на площадь.
– Что скажешь, Патри, прогуляемся?
Шагая за руку с дядей, Патриция рассматривала Казуцце – небольшой городишко с белыми улочками и облупленными домами. Церковь была не из дикого камня, а тоже белая, с цветными окнами и шатким крестом наверху. Смотреть тут было особо не на что, воздух был влажным, и казалось странным, что вокруг нет гор. Они уже собирались вернуться в общежитие, когда внимание Патриции, а затем и Фернандо привлекло место, похожее на их харчевню. Нитяная занавеска у входа была поднята и завязана узлом наверху. Внутри стояло несколько столиков и прилавок, заставленный бутылками, а снаружи толпился народ. Человек двадцать сидели и не меньше – стояли рядом. Молодые и уже в возрасте, в куртках и перчатках без пальцев, – была осень, – они жались у жаровен и держали в руках грелки, ожидая чего-то, как в церкви. Таща за руку дядю Фернандо, Патриция направилась к бару. Мимо них проплывали стаканы с молоком, ликером, вином; салями и булочки с начинкой, печеный картофель, печенье и куски деревенского пирога. Совсем как в харчевне, только места поменьше. Девушка с подносом в руках, одетая в вышитую блузку, улыбнулась Фернандо:
– Вы с малышкой проходите внутрь. Там есть свободный стул, сможете посмотреть сеанс.
Над входом белой краской было написано «Чирколо 23». Фернандо взглянул на Патрицию.
– Ну давай посмотрим сеанс.
Они вошли внутрь как раз в тот момент, когда на громоздком черно-белом телевизоре началась трансляция. Патриция знала, что это такое, но собственными глазами никогда не видела. И Фернандо тоже.
– Матерь Божья, это ж какую штуку мы нашли, – сказал ее дядя.
Он сел на стул, указанный девушкой, в третьем ряду, между пожилой женщиной, закутанной в платок, и мальчишкой, который, по-видимому, пришел один. Патриция уселась к Фернандо на колени, хотя была уже большой и ни при каких других обстоятельствах не стала бы этого делать. Дядя заказал стаканчик анисового ликера.
На экране поднялся занавес, и на сцену вышли крохотные фигурки – двадцать мужчин и двадцать женщин, одетых в блестящие костюмы, каких Патриция не видела даже в журналах Сельмы. Затем танцоры покинули сцену, а на их месте из ниоткуда появились две женщины. Близняшки, светловолосые и очень красивые. На них были не платья, а что-то вроде серебристых облегающих кальсон; выше талии был лиф, как у принцесс, а ниже – только шлейф. На головах у обеих колыхались плюмажи. Ноги, очень длинные, в черных чулках, рассекали воздух под звуки веселой песни. Все, не только дядя Фернандо, разинули рты. Патриция никогда не видела, чтобы женщины так одевались – или скорее раздевались. Ее дядя был словно околдован.
Дома дядя Фернандо рассказывал всем о том, как живут люди в долине, об автомобилях, похожих на мышей, о стиральной машинке, но в основном – о близняшках Кесслер[9]. Патриция помогала ему объяснять, вмешиваясь, когда он что-то пропускал или, наоборот, слишком увлекался и забывал важные детали. Например, именно она подробно объяснила Сельме, как были одеты две женщины в телевизоре.
– Да какое мне дело до всех этих непотребств! – воскликнула Роза и заявила, что у нее уже есть радио.
Лавиния же, напротив, требовала, чтобы Патриция снова и снова рассказывала ей о телевизоре. Но хуже всех эти рассказы принял Санти Маравилья: он разве затем отослал их в долину, чтобы они вернулись хвастаться увиденным?
Несколько вечеров спустя, когда они ужинали куриным бульоном, Санти повернулся к Патриции, которая с шумом хлебала через край тарелки.
– Долго еще будет продолжаться этот концерт?
Она перестала есть. Но отец все равно был недоволен.
– Ты этому научилась в долине со своим дядей? Это показывают по телевизору? Или только в моем доме ты ведешь себя как дикарка?
Патриция, разозлившись, принялась хлебать еще громче. Пощечина не заставила себя ждать, и девочка облилась горячим бульоном. Сельма тут же вскочила и бросилась к дочери.
– Ты не обожглась?
– Да вовсе она не обожглась. Здесь холодина, пусть скажет мне спасибо, ей сейчас лучше, чем всем нам. Кстати, раз уж ты согрелась, сходи в погреб и принеси мне хорошего вина.
В этот вечер затевать спор не стоило. Патриция и сама прекрасно видела, как отец взвинчен и как мало ему нужно, чтобы сорваться. Но она не могла смириться с тем, что последнее слово всегда остается за ним. Внизу, в долине, девочки одевались как хотели, смотрели телевизор и гуляли сами по себе. А она должна вечно всем подчиняться и таскаться за этим несчастным вином. Поэтому Патриция скрестила руки и откинулась на спинку стула, глядя отцу прямо в глаза.
– Нет, не пойду.
Санти перегнулся через стол.
– Не расслышал. Что ты сказала?
– Я сказала, что не пойду. Сам иди и принеси свое чертово хорошее вино!
За столом все перестали есть.
Лавиния переводила взгляд с Патриции на Санти, потом на Сельму и снова на Патрицию. Даже она, самая младшая в семье, понимала, что вечер закончится плохо. Сельма бросила на Патрицию самый суровый взгляд, на какой была способна.
– Патри, извинись перед отцом и немедленно сделай то, что он тебе сказал.
– Не лезь. Я разговариваю со своей дочерью.
Услышав это, Сельма села обратно. Ее грудь вздымалась и опускалась. А Патриция под пристальным взглядом отцовских глаз цвета льда уже не ощущала тепла от вылившегося на платье бульона и чувствовала лишь, как стынет в жилах кровь. На сей раз она влипла по-крупному. Поэтому она вскочила на ноги:
– Папа, прости. Я пойду принесу вина.
– Сядь. Я не разрешал тебе вставать.
Патриция села, сжав за спиной кулаки.
– Теперь можешь говорить. И скажи мне то, что должна сказать.
– Папа, прости за эту выходку.
Сельма взволнованно дышала, Лавиния затаилась, а Патриция не сводила глаз с отца. Наконец тот улыбнулся.
– Хорошо. Поцелуй меня.
Патриция подошла, чтобы поцеловать светлую бороду Санти. Сельма улыбнулась, а Лавиния вновь принялась за еду, и ее сестра подумала, что все сделала правильно. Но тут Санти встал из-за стола.
– Надевай пальто и пойдем со мной.
– Куда вы? – спросила Сельма с тревогой.
– Я же сказал – не лезь.
В толстом шерстяном пальто, шарфе и шапке Патриция вышла во двор следом за отцом, который накинул на плечи куртку из овчины. Санти подтолкнул дочь к погребу. Протянул ей большой кувшин. И остановился на верхней ступеньке лестницы.
– Налей доверху хорошего вина и принеси мне.
Патриция поняла, что на этот раз нужно немедленно подчиниться, и быстро спустилась в погреб. Открыла кран на большой бочке и, когда кувшин наполнился до краев, поднялась обратно. Передала вино отцу – а тот, не раздумывая, выплеснул все до последней капли на белую гальку двора. И вернул ей пустой кувшин.
– Принеси еще один.
Патриция повторила все сначала: спустилась по лестнице, открыла кран, наполнила кувшин, поднялась обратно. Санти снова выплеснул все содержимое на белые камни. Из его узких губ вырвалось облачко пара:
– Принеси еще один.
Подошла Сельма. Лавиния молча всхлипывала за спиной матери.
– Санти, пожалуйста.
Но он заставил ее замолчать одним лишь взглядом своих серебряных глаз. Двадцать раз Патриция спускалась и поднималась по лестнице в погреб тем холодным вечером, принеся отцу в общей сложности сорок литров вина. К тому времени, когда под его ногами растеклась лужа красно-коричневой грязи, Патриция не могла больше выдержать. Ее пальцы, мокрые и пропахшие вином, закоченели от холода. Из носа текло, а губы потрескались на ночном ветру. Ноги и руки болели от напряжения.