В конце концов Патриции пришлось смириться. Взамен она снова взяла на себя скучную бухгалтерию. Не в последнюю очередь потому, что – это понимала даже Лавиния, мало смыслившая в цифрах, – лавка была сущей занозой: только Сельме удалось на короткое время заставить ее приносить прибыль, но ни Санти, ни Патриция не годились в торговцы. Заговорили о том, чтобы продать лавку, и в ней стали появляться люди, которые подумывали ее купить. Для встреч с потенциальными покупателями Санти Маравилья наряжался и причесывался, вытаскивая наружу то немногое, что осталось в нем от Чудо-Санти.
Благодаря умению отца пускать пыль в глаза, доверию, которое внушала сутана дяди Донато, и убедительным речам Патриции и Пеппино на лавку скоро нашелся хороший покупатель. Оставалось понять, не придется ли рано или поздно избавиться и от дома. Всякий раз, когда об этом заходила речь, Роза решительно качала головой:
– Я отсюда никуда. За свою жизнь я перевидала слишком много домов, пора и отдохнуть.
13 декабря 1971 года святая Лючия принесла с собой зиму – на несколько дней раньше срока, да такую, подобной которой город еще не видывал. Дождь лил как из ведра, низкое небо цеплялось за крыши многоквартирных домов, которые возводили на проспекте Микеланджело. В семидесятых годах каждый имел право на жилье. И вот вдоль дороги, ведущей на запад, появлялись из ниоткуда эти серые здания, новые «дворцы», выстроенные из чего попало. Не прошло и нескольких месяцев с тех пор, как они выросли из земли, а дождь и град уже превратили их в подобие дуршлага с дырами и шелушащейся зеленой плесенью. Непогода навредила всему городу. Эстакаду проспекта Реджоне затопило ливнем, и два человека утонули, пытаясь выбраться из своих машин. Мост через реку обрушился. Море затопило пляж и танцевальный клуб «Ла Сиренетта», просолив столы, стулья и даже помещения кухни. В разгар этого светопреставления, в день, который казался темнее самой глубокой ночи, шторм разразился и в груди Розы. Она взбивала яйца – и вот ложка упала на пол вместе с керамической миской, та разбилась, желтки и белки расплескались по полу.
– Ай-яй-яй, Лави, ай-яй-яй!
Прибежав на кухню, Лавиния обнаружила бабушку на полу. Привалившись спиной к деревянным шкафчикам, она размахивала одной рукой, а другой держалась за сердце.
– Ай-яй-яй, Лави, ай-яй.
Больше она ничего не могла сказать. Казалось, что молния все еще сотрясает ее тело.
Помощь пришла незамедлительно. Это был не доктор Ла Мантиа со своей кожаной сумкой, а белая машина скорой помощи с четырьмя врачами и медсестрами, которой в тот апокалиптический день не оставалось ничего другого, как колесить по городу под вой сирен, подбирая пострадавших от травм и инфарктов, подобно бабушке Розе. Мамушка очнулась на следующее утро в десять часов, в больничной палате, бледная и растерянная. Лавиния и Патриция тоже впервые оказались в больнице; они обрадовались, когда приехали дяди. Бабушка сразу же попросила позвать Лавинию.
– Куда вы меня привезли?
Лавиния сжала руку Розы – белую, в фиолетовых прожилках.
– Врачи говорят, что тебе нужно успокоиться, ты уже не молода, и у тебя слабое сердце.
Вопреки ожиданиям, Роза не возражала против того, чтобы побыть в больнице.
– Пусть уйдут, Лави. Мне нужно поговорить с тобой наедине.
Не то чтобы Роза была одна в палате: на соседней койке лежала худая, как сушеная сардина, старуха, которая дышала ртом и то разжимала, то снова сжимала пальцы, словно кого-то подзывала. Но Розе было наплевать на то, что у этой несчастной тоже есть уши.
– Лави, мне нужно, чтобы ты кое-что сделала для своей мамушки. Прежде чем я умру. Найди Себастьяно Кваранту. Может, он жив, тогда скажи ему, что я здесь. Может, они позволят мне еще разок с ним увидеться. Если тебе покажется, что он тебя не слушает, так это потому, что немцы, засранцы, оторвали ему ухо, но все равно скажи ему.
– Бабушка, что ты такое говоришь? Себастьяно Кваранта умер много лет назад. Где я, по-твоему, должна его искать?
Роза приподнялась на койке, недоверчиво оглядывая пол, потолок, окно и задыхающуюся старуху рядом.
– Он не умер, он в Сан-Квирино.
Она рассказала Лавинии все. Себастьяно Кваранта лежал в госпитале Сан-Квирино, на горе, где сходились дороги из всех четырех деревень. Если он не умер, то сидит там в заточении с самой войны. Если он не в своем уме и едва живой, Роза хочет его увидеть. Если он покинул этот мир, она намерена это выяснить.
– Прежде чем попасть в ад, я хочу знать, где Бастьяно.
Лавиния никогда не верила, что у бабушки галлюцинации, что та сошла с ума или видит призраков, но в этот момент в ее душу закрались сомнения. Конечно, Роза была дезориентирована, бледна и разбита, но для сумасшедшей она давала слишком точные указания – как если бы посылала внучку на рынок за персиками.
– Но слушай, что я тебе скажу. – Роза придвинулась ближе и заерзала. – Ты не должна идти в Сан-Квирино одна. Пусть тебя сопровождает мужчина. Поняла? Одна туда не суйся.
Задыхаясь, Роза прижала руку к сердцу. Вошли три человека в белых халатах. Лавинии пришлось подождать в коридоре, пока они закончат с бабушкой.
Рождество было почти на пороге. Маринелле по ночам стали сниться кошмары, она писалась в постель и твердила, что младенец Иисус тоже умер и в этом году не принесет ей подарков. Патриция решила, что отведет ее на улицу Руджеро Сеттимо, покажет ей витрины магазинов и убедит выбрать подарок, потому что младенец Иисус точно жив.
– Куплю ей мелки, которые она так хочет. Потратим меньше на рождественский ужин, – решила сестра.
Лавиния знала, что Пеппино уже подарил Маринелле восковые мелки – втайне от жены, французской марки, пятьдесят цветов, пахнут, как церковные свечи. А рождественский ужин приготовить некому, кроме них с бабушкой. Но у Лавинии не было сил взваливать на себя еще и эти заботы. Лучше пусть Патриция и дальше верит, что у нее все под контролем. Но именно благодаря этой вере ее сестра каким-то образом устроила празднование Рождества в 1971 году. Пока Лавиния дежурила в больнице у постели Розы, все остальные посетили мессу, а Патриция приготовила пасту аль форно[33]. Дяди сидели за одним столом с Санти Маравильей – снова, спустя столько лет, – и казалось, что день проходит спокойно. Патриция даже принесла в больницу тарелку со всякой всячиной – для Лавинии и для бабушки, если той станет лучше. Но Лавиния, попробовав пасту, решила, что мамушку от такой стряпни хватит второй инфаркт, и не стала ее угощать. Вместо этого она показала Розе рисунок, который передала Маринелла: дом в горах, раскрашенный французскими восковыми мелками Пеппино. Ей удалось заставить бабушку улыбнуться. Перед тем как пришли люди в белых халатах, Роза подозвала Лавинию к себе и в тысячный раз повторила:
– Ты ездила туда? Нашла Себастьяно Кваранту?
Чтобы отправиться в Сан-Квирино, Лавиния дождалась новогодних праздников и обратилась за помощью к Пеппино. По ее разумению, только он мог ей помочь: отчасти потому, что когда-то жил в Сан-Квирино, но прежде всего потому, что не посчитал ее сумасшедшей, когда она попросила съездить с ней в знаменитый военный госпиталь, чтобы раз и навсегда успокоить бабушку. Лавиния хотела сохранить эту поездку в тайне, и для Пеппино так было лучше: иначе ему пришлось бы придумывать, как объяснить Лючетте Сангрегорио, почему он отпросился с работы и отправился гулять с Лавинией. Пеппино остановил свой «Фиат-124» напротив таблички «Продается» в окне лавки; Лавиния ждала его, закутавшись в свое синее пальто. Дорога до Сан-Квирино заняла полтора часа. Пеппино не бывал там с юности, когда работал мальчиком на побегушках в Палате труда, и теперь ему казалось, что кто-то взял и передвинул стрелки башенных часов на площади Делла Бадиа вперед не на десятилетие, а на целых два века. На площадь, имевшую форму ракушки, давили выросшие вокруг коричневые многоэтажки. Повсюду сновали автомобили и мотоциклы. Пеппино думал, что ему придется сбежать в долину, чтобы оказаться в городе, а в итоге город сам пришел в горные деревеньки. Из всех баров на площади Делла Бадиа он едва помнил один, который раньше служил одновременно почтой, бакалеей и табачной лавкой; теперь там было четыре закусочных, и над каждой светилась вывеска «Кока-Колы». Пеппино обнаружил, что думает о своем старом друге Этторе Бонфильо, которого убили выстрелами в спину за коммунистические идеи; как знать, понравилось бы ему то, во что превратилась страна. Пеппино все еще торчал на площади, озираясь, когда Лавиния окликнула его:
– Пеппи, что стоишь, как заколдованный? Пошли!
Госпиталь Сан-Квирино представлял собой тесное, очень сырое здание из туфа. Ряд кривых табличек, помимо прочего, указывал путь к кабинетам администрации. На входе в центральный коридор их остановил карабинер. Лавиния испугалась плесени, людей в белых халатах и костылей, на которые опирались пациенты без ног, без рук, закованные в тяжелый гипс или обмотанные бинтами. Она уже пожалела о своей глупой затее приехать в Сан-Квирино.
Карабинер рассмеялся, когда Пеппино сказал, что им нужно встретиться с главным врачом больницы, чтобы расспросить о пациенте, который лежал здесь много лет назад, во время войны.
Они что, сумасшедшие, что ли, явились ни с того ни с сего, без предварительной записи, и требуют главного врача? Сан-Квирино уже много лет не военный госпиталь, сюда приходят лечиться обычные люди, и нельзя бегать по отделениям просто так. А насчет главного врача – он занят. Всегда.
– Будьте добры, скажите ему, что мы подождем, пока у него не появится свободное время. – Пеппино попытался ответить на грубость военного вежливо, но безуспешно.
– Просто так он вас не примет. Нужна веская причина, а у вас ее нет. А теперь уходите. Прочь. Пошли. Вон!
Карабинер уже положил руки на плечи Пеппино, толкая и дергая его, и Лавиния поняла, что, как всегда, просить – худший способ добиться своего. Вдоль стен стояли стулья. Она устроилась поудобнее на одном из них и положила ногу на ногу.