– А чем ты занималась, чтобы содержать семью, синьора Каролина? – спросила Патриция ледяным тоном.
– Я работала на кирпичном заводе братьев Фацио, поэтому мои руки теперь не очень-то красивы. – На лице Каролины снова застыла улыбка. – Ты знаешь, что по рукам можно узнать многое из того, о чем люди не хотят говорить?
– Ты видела, какие руки у моего отца? Он уже давно не работает.
– Патри, не начинай. – Санти помрачнел. – Мы же за столом. Я привел гостью. Не зли меня хотя бы сегодня.
Лавиния напряглась, увидев, как на лице сестры расцвела вызывающая ухмылка. Ей показалось, что она снова очутилась в большом доме в Сан-Ремо-а-Кастеллаццо, пятнадцать лет назад.
– А теперь ты там не работаешь? – спросила она у Каролины, надеясь сменить тему.
– Фабрика закрылась. Знаете карьер у виллы Аманда, где строят новые районы? Карьер истощился, а возить глину из деревень в долине наследникам директора Фацио не по карману. Нас всех отправили по домам, мы стали не нужны.
– Значит, вы ищете работу.
– Нет, нет, нет. Пятнадцать лет дышать пылью и давить тараканов среди кирпичей – этого с лихвой хватит для любой женщины.
– А мы-то надеялись, что папа принесет нам известие о том, что нашел работу, – продолжала Патриция. – А вместо этого он притащил к нам тебя. Вот это новость!
Ее отец не мог не отреагировать, как в те дни, когда они жили в Сан-Ремо. Он вскочил и с силой хлопнул по столу обеими руками. От сотрясения вино из бокалов выплеснулось на скатерть. Но Санти не успел ни накричать на Патрицию, ни отвесить ей подзатыльник, ни придумать для нее наказание, потому что заговорила Маринелла. Голос у нее был тоненький, как волосок, но она хотя бы не молчала.
– Папа, можно я встану из-за стола? Мне, кажется, плохо от вина, и теперь нужно в туалет. Пожалуйста.
Лед в глазах отца не растаял, вовсе нет, но, когда он взглянул в напряженное лицо Маринеллы, на боку ледника показалась крошечная трещинка. Санти сел и откинулся на спинку стула.
– Иди. И забери свою сестру, чтоб глаза мои ее не видели.
Патриция встала из-за стола следом за Маринеллой. Перед тем как выйти из комнаты, она отвесила синьоре Каролине короткий издевательский поклон.
– С твоего позволения, синьора.
Лавиния поняла, что все кончится плохо, когда Санти, проводив домой синьору Каролину, велел средней дочери купить ему сигарилл и взять Маринеллу с собой. В тот вечер ярость Санти Маравильи обрушилась на Патрицию, на часть буфета из оливкового дерева со всеми стоявшими внутри бокалами и на керамический контейнер с пастой аль форно. Ему возразили, его унизили, да еще на глазах у Каролины, – такого он спустить никак не мог. Потом Санти целую неделю ходил с перевязанной рукой, и потребовалось время, чтобы он снова смог нормально сидеть, поскольку Патриция яростно пиналась, защищаясь. Но ей пришлось куда хуже. Лавиния нашла сестру у туалетного столика. Патриция вытирала окровавленную бровь салфетками для снятия макияжа, и в ране оставались белые катышки. Губа у нее распухла, а по челюсти расплывался синяк. По тому, как скованно сестра двигалась, Лавиния поняла, что ей серьезно досталось. Убедить ее раздеться не удалось, и пришлось ограничиться промывкой ссадин на лице.
– Он никогда так не поступал.
Это было все, что смогла сказать Лавиния. Патриция, казалось, не знала, смеяться ей или плакать.
– Он сказал, что я должна вести себя как взрослая женщина. Это подарок от него, потому что я – старшая дочь.
– Если бы мамушка была жива…
– Она бы прикончила его собственными руками.
Они посмотрели друг на друга. Патриция скривилась, потому что Лавиния слишком сильно надавила на бровь, промывая рану спиртом.
– Где Маринелла?
– Я здесь.
Маринелла стояла в дверях.
– Да подойди сюда, что ты там застыла? – позвала ее Патриция.
Маринелла остановилась у туалетного столика.
– Это все папа сделал?
– Ничего особенного. Мы поцапались и сцепились, только он мужчина, он крупнее, и он причинил мне больше боли. Но я тоже защищалась, не думай. И в следующий раз…
– В следующий раз, Патри, ты должна молчать, – вмешалась Лавиния. – Посмотри, как ты выглядишь. Ты похожа на этого боксера – как там его? – Бенвенути[36]. Что мы теперь всем скажем?
– Расскажем всё Пеппино. Он крупнее папы.
– Нет. Пеппино – нет, – ответили хором Лавиния и Патриция, глядя в расширенные глаза Маринеллы.
– Тогда дяде Фернандо?
– Мы никому не скажем, – оборвала ее Патриция. – Мы сами всё уладим, как всегда.
Вечером Лавиния склонилась над кухонной раковиной, пытаясь отстирать со скатерти красное вино и кровь, когда словно из ниоткуда появился ее отец. Он застыл, прислонившись к дверному косяку, нос у него был красным, глаза потемнели, как у человека, который выпил лишнего.
– Патриция? – спросил он.
Лавиния яростно теребила ткань и не смотрела ему в лицо.
– Она спит. И Маринелла тоже.
– А ты не собираешься ложиться?
– Закончу здесь и пойду.
Тишина. Санти шмыгнул носом.
– Понимаешь, я всего лишь хотел дать ей пару пощечин за то, как она вела себя в присутствии Каролины. Если бы она просто сидела и молчала, на этом бы все и закончилось. Но твоя сестра всегда хочет быть права.
Лавиния вытащила скатерть из раковины. Скрутила ее в длинный жгут, отжала, будто душила большую змею, и положила в таз. Потом проделала то же самое с салфетками.
– Нельзя поднимать руку на родную кровь, – произнесла она тихим голосом, которого не было слышно за шумом воды, утекающей из раковины.
– Что?
– Мамушка говорила: нельзя поднимать руку на родную кровь.
– Мамушка. Мамушка. Вечно эта мамушка. Разве ты не можешь думать сама?
Патриция провела дома неделю, не ходя на работу, а Лавинии пришлось зайти туда и сказать, что сестра отсутствует, потому что подхватила свинку. Никто из ее начальников не возражал, но мужчины были не так глупы, как думали сестры. Однажды днем Козимо Пассалаква явился к ним домой, чтобы справиться о здоровье Патриции; Лавиния отговорилась тем, что не может впустить его, поскольку ей не разрешено приводить домой мужчин без согласия отца.
– Да, конечно, я понимаю. Но будьте добры, передайте: если ей что-нибудь понадобится, я всегда готов помочь.
Перед уходом он отдал Лавинии пакет с жареным миндалем, который, очевидно, был любимым лакомством Патриции. Лавиния уже собиралась закрыть дверь, когда появился Пеппино.
– Как Патриция, могу я ее увидеть?
Он проскользнул в дом, словно хозяин, не дожидаясь ответа, и готовый уйти Козимо остановился. Взглядом он смерил Пеппино с головы до ног и провозгласил перемирие. Мысленно Лавиния сделала пометку – напомнить сестре, чтобы та, как только встанет на ноги, объяснила Козимо, кто такой Пеппино Инкаммиза и что ему не стоит завидовать. Она бы и сама объяснила, если бы была в этом уверена. Впрочем, с Пеппино Лавиния стояла на своем и умела скрывать от него разные вещи, а вот дядя Фернандо ее пугал. Он и не думал верить, что Патриция заболела свинкой; расставив ноги, он стоял перед кинотеатром и не отпускал Лавинию домой, пока не узнал правду. Точнее, часть правды. Лавиния не могла предать сестру; она никогда, никогда не унизила бы Патрицию, рассказав, что ее поколотил Санти Маравилья. Но ей пришлось открыть дяде Фернандо, что у отца роман с синьорой Каролиной, – эта новость была достаточно серьезной, чтобы отвлечь его от синяков Патриции. Фернандо вышел из себя. Через несколько дней он появился на улице Феличе Бизаццы, изрыгая пламя.
– Позор всей семьи. Я тебя пинками с лестницы спущу. Выставлю обратно на улицу, с которой ты пришел. Ты, шелудивая псина.
Он повторял, что вышвырнет Санти из дома прежде, чем в постели Сельмы появится другая женщина, и не оставит своих племянниц в руках незнакомки. Дядя Донато только что дьявола не призывал, пытаясь убедить Санти Маравилью, что за этот смертный грех его постигнет заслуженная кара. Донато твердил, что траур и вдовство столь же священны для мужчины, как и для женщины, независимо от того, сколько времени прошло после смерти супруги.
Прежде Санти Маравилья испугался бы ярости Фернандо и проклятий Донато – и, возможно, в конце концов отказался бы от идеи жениться повторно. Но теперь он не был один против всех, как раньше: рядом с ним была Каролина Бранкафорте, особа на редкость решительная, которая в одиночку тянула отца-пьяницу и брата-бездельника. Она говорила, что станет новой женой Санти Маравильи меньше чем через полгода, а все потому, что святая Рита одарила ее своей милостью: Каролина была беременна.
– Одно дело – выгнать на улицу женщину, другое – ребенка, – сказал дядя Донато. – Что мы можем с этим поделать?
И он укрылся в стенах оратория, как будто в доме на улице Феличе Бизаццы теперь обитали призраки и он не хотел, чтобы они завладели его телом и душой.
– А нам что делать? – запротестовала Лавиния.
Всю жизнь ее дяди что-то из себя строили, а теперь отступали перед ребенком, в котором лишь наполовину текла кровь Санти.
– Вы должны уехать из этого дома. Я говорил тебе об этом много лет назад, – ответил Фернандо.
И добавил, что, если уж на то пошло, дом принадлежал Санти Маравилье в большей степени, чем остальным членам семьи: он его захотел, он его купил, он поставил свое имя в заверенных нотариусом бумагах, и теперь он мог поселить там Каролину или кого угодно. А что он купил этот дом на чужие деньги, кого это волнует?
– Как это – кого волнует? Меня волнует.
Разочарованная и рассерженная Лавиния передала слова дяди Фернандо Патриции. Сестра, когда сердилась, начинала выражаться так, что, если бы монахини из пансиона Святой Анастасии ее услышали, не миновать бы ей наказания.
– Черта с два мы уедем, – заявила она. – Дядя Фернандо может говорить все, что хочет, но дом наш.
20 ноября 1975 года Санти Маравилья женился на Каролине Бранкафорте.