Девичья фамилия — страница 46 из 68

– Эту свинью, твоего брата, на куски надо порубить за то, что он задумал сделать с моей сестрой.

На мгновение, всего на одно мгновение, в глазах Санти мелькнуло подозрение по отношению к Валентино.

– Почему, что ты с ней сделал? – вырвалось у него.

– И ты в это веришь? Тогда ты еще глупее, чем они. Что я с ней сделал? Я сделал ей пару комплиментов. Разве нельзя сказать что-то приятное красивой девушке?

Валентино рассказал, что Лавиния улыбалась ему, провоцировала его, заигрывала с ним. Он увлекся ею, но не делал ничего плохого.

– Она меня провоцировала, а я же мужчина. Что я должен был делать?

Каролина набросилась на Лавинию.

– Я так и знала. Я слышала, что о тебе болтают в округе. Но в моем доме! С моим братом!

– Это не твой дом, – вмешалась Маринелла.

Санти глянул на нее:

– Замолчи, это не твое дело. И вообще, убирайся с глаз моих.

Маринелла не сдвинулась с места ни на миллиметр.

– Нет. – Она прижалась к боку Лавинии. – Я останусь со своими сестрами.

Слабость Санти быстро прошла. Он вновь уставился Лавинии в глаза так, словно она была тараканом в кладовке.

– С завтрашнего дня будешь выходить из дома только на работу, вот и перестанут про нас шептаться. – Затем он указал на Валентино. – А ты, если у тебя и были какие-то мысли, выброси их из головы. Ты для нее староват.

Даже будь она в состоянии выдавить хоть слово, Лавиния не знала, что сказать. Она чувствовала отвращение, и ей не хватало воздуха. Она думала только о Маринелле, которая до конца своих дней будет считать ее ничтожеством. И о маме, где бы та ни находилась, – в конце концов, ее дочь поступила неблагоразумно. Что до мамушки Розы, Лавиния надеялась, что та слишком занята, наверстывает упущенное с Себастьяно Кварантой, ведь, если бы у мамушки нашлось время взглянуть на нее с небес, она бы схватилась руками за голову, поняв, насколько глупа внучка.

Пока Лавиния молчала, терзаясь стыдом и виной в яме, которую сама себе вырыла, настало время Патриции взорваться. Внезапно, словно кто-то откупорил крышку, ее гнев вырвался на волю, будто лава из жерла вулкана.

В ярости она подступила к отцу.

– Что за чушь ты несешь? Эти люди проникли в наш дом, обокрали нас, напали на нас. И ты вымещаешь все на Лавинии? – Ее тяжелая поступь и нож в руках заставили Каролину отшатнуться. Патриция сказала ей: – Если этот пес тронул хоть волосок на голове моей сестры, ты следующая. Это ты во всем виновата, ты привела его в наш дом. Ты дьяволица во плоти.

– Я вызываю карабинеров, она опасна. Я боюсь за своего сына и за свою жизнь. Посмотри, что она сделала с моим братом.

Каролина закричала на Санти и бросилась прочь, стремясь защитить своего драгоценного ребенка и свою еще более драгоценную персону. Лавиния никогда не видела синьору Каролину столь потрясенной; она будет дорожить этим воспоминанием долгие годы, и оно останется ее единственной местью этой женщине.

Санти посмотрел, как убегает жена, и в его ледяных глазах всколыхнулось все худшее, что было в нем.

– Патри, хватит. – Он посмотрел на кровоточащую руку Валентино, который теперь тихо стоял в углу и, казалось, потерял всякий интерес к играм. – Прекрати истерику. Разве того, что ты сделала с Валентино, недостаточно?

Наконец ледяной взгляд Санти встретился с пылающими глазами Патриции. Он был способен бросить ей вызов, даже сейчас.

– Опусти нож, иначе это плохо кончится.

В последний раз Лавиния видела, что ее сестра противостоит отцу, как делала всю жизнь.

– Эти люди довели нас до ручки. Они воры, негодяи.

– Послушай, что ты говоришь. Каролина – моя жена, мать моего ребенка.

Патриция не замечала, что поднимала нож все выше и выше и в какой-то момент наставила его на грудь отца. Ее слепили слезы.

– А моя мать? Она умерла из-за тебя. Это ты виноват. Ты забрал наш дом. Все наши вещи. И теперь хочешь, чтобы нас убили из-за тебя? Нет уж, ты сдохнешь первым.

Санти Маравилья уставился на нож, которым тыкала в него Патриция. Если бы ему сказали тогда, после праздника в Сан-Бенедетто, когда он встретил Сельму Кваранту, что эта маленькая хрупкая женщина родит ему дочь, способную наброситься на него с ножом, Чудо-Санти сбежал бы на все четыре стороны, лишь бы не жениться. Именно эта мысль читалась в его прозрачных глазах, когда он уставился на Патрицию, которая впервые грозила ему, и произнес без выражения:

– Собирай свои вещи и убирайся из моего дома. – Стиснув зубы так, что челюсть, казалось, была готова расколоться, как грецкий орех, он повернулся к Лавинии. – Убирайтесь обе.

Патриция опустила нож, ее покрасневшие щеки были мокрыми от слез.

– Что ты за отец такой?

Санти обратился к Маринелле – малышке, которая явилась ему во сне, суля богатство и процветание:

– Решай, на чьей ты стороне. Если останешься со мной, то знай, что все изменится. А если уйдешь с сестрами, то не смей больше попадаться мне на глаза.

– Я не останусь в этом доме, даже если умру.

Если Санти Маравилья и страдал в тот день, его дочери этого не заметили. Он уже давно не был Чудо-Санти, не был прозрачным и сияющим.

В тот вечер Лавиния свернула матрасы, чтобы вытащить их на улицу. Они воспользовались тем, что Санти и Каролина повезли Валентино в больницу, предполагая, что ему нужно наложить швы на руку. Патриция велела Маринелле позвонить дяде Фернандо и попросить, чтобы тот забрал их на своем рабочем фургоне.

Сверху, из окна, их матрасы на тротуаре напоминали большие конфеты. Маринелла спускалась по лестнице целую вечность, спотыкаясь на каждом шагу о свой чемодан, но наконец Лавиния увидела, как сестра выскочила на улицу рядом с Патрицией. Сестры тоже казались ей конфетами, правда, маленькими. Крошечными. Прежде чем навсегда покинуть дом, где она видела смерть матери и подарила покой бабушке, Лавинии нужно было сделать еще одно дело. Она сняла трубку телефона в прихожей и набрала номер, который знала наизусть. Прозвучало три гудка. Она надеялась, что к телефону подойдет не Лючетта Сангрегорио.

– Алло?

Услышав голос Пеппино, она почувствовала, будто ей накинули на плечи теплое одеяло. Последним воспоминанием из этого дома, где Сельма шила, а бабушка готовила, маленькая Маринелла рисовала, а Патриция поливала растения, было то, как она набралась смелости и позвонила Пеппино Инкаммизе.

– Пеппи, это Лавиния. Мне нужна твоя помощь.

Маринелла

19Змеючесть

В тот вечер, когда они покинули дом на улице Феличе Бизаццы, Маринелла и представить себе не могла, что всего через год она увидит похороны Валентино Бранкафорте на кладбище Ротоли и получит от этого такое же удовольствие, как от прохладного миндального мороженого на языке. Мама всегда говорила, что смерти нельзя желать никому, потому что хуже ее ничего нет. Но что мама знала о смерти? Если бы она знала хоть что-то, то была бы жива. Маринелла же, напротив, не знала ничего, кроме смерти. Последние восемь лет Патриция и Лавиния водили ее на кладбище Ротоли каждую неделю; Аккурсио Карузо, сторож, работавший по нечетным дням, упорно называл ее Мариной и радовался встречам с ней; Пьетро Балистрери, сторож, работавший по четным дням, твердил: «Ну как же выросла эта малышка», хотя и не был ее родственником.

Маринелле нравилось кладбище, потому что там все оставалось на своих местах и не двигалось. На могилах важных людей стояли запертые домики с витражами и статуями детей, которые поддерживали часы. Вдоль главных аллей тянулись пышные могилы знати с крестами и ангелами из камня. Но больше всего было таких могил, как у мамы и бабушки: имена, выгравированные на бетонной или мраморной стене, маленькая овальная фотография, две даты. Благодаря связям дяди Донато Сельма и Роза лежали рядом на половине высоты стены, ни высоко, ни низко, ни в середине, ни с краю. На надгробии Сельмы был прикреплен ее портрет, снятый много лет назад на улице Феличе Бизаццы. Серьезный вид, отстраненный взгляд – такой Маринелла и помнила свою мать; возможно, потому, что знала ее больше по фотографиям. Мамушка Роза смотрела прямо перед собой, вздернув подбородок, совсем юная; вообще-то на той фотографии рядом с ней был и Себастьяно Кваранта, но отрезанная от фото часть хранилась где-то у Лавинии. Через несколько месяцев после того, как бабушку положили рядом с мамой, между двумя могилами пророс кустик зеленого вьюнка, и однажды весенним днем сестры обнаружили на нем красные цветы.

– Даже цветы сами распустились, – сказала Патриция и позаботилась о том, чтобы ни Аккурсио Карузо, ни Пьетро Балистрери не выпололи вьюнок, который теперь оплел обе могильные ниши, теряя листья в холода и выпуская цветы в мае.

В глубине кладбища Ротоли находились могилы, за которыми некому было ухаживать, – маленькие погребальные ниши в грубом камне, часто без фотографий, заросшие сорняками. В детстве Маринелла каждый раз хотела дойти до них, потому что ей нравилась загадочная атмосфера на могилах этих неизвестных бедолаг, почти как в сказке «Таинственный сад»[45]. Но однажды ее ужалила оса, и Патриция больше не отпускала ее одну.

В день похорон Валентино Бранкафорте Маринелла вернулась на кладбище. В то утро она прогуляла школу, потому что уже научилась подделывать подпись Патриции лучше прожженного фальшивомонетчика. А если этого окажется недостаточно, ее прикроет Розария.

Пробравшись через черный ход, чтобы скрыться от бдительного взора Пьетро Балистрери, Маринелла стала бродить по кладбищу в поисках погребения, которое, согласно некрологу, должно было состояться в девять часов. Но увидела совсем не то, чего ожидала. Она нашла нужную могилу по чистой случайности. Проститься с усопшим не пришел почти никто. Два могильщика в рубашках с короткими рукавами и четверо зевак – вероятно, последние друзья Валентино. В стороне возвышался внушительный силуэт синьоры Каролины в черном макинтоше.