– Он беспокоится обо мне, и не зря: каждый раз, когда я ухожу из дома, со мной случаются неприятности.
Но Маринелла не замечала, чтобы у Ады было так уж много неприятностей, когда девушка выходит из дома одна, – разве что купит не то мыло для посуды или забудет забрать рубашки из химчистки.
С другой стороны, однажды Ада сходила в хозяйственный магазин, чтобы купить нужную деталь, потом сама залезла под раковину и заменила ее.
– Если Фернандо узнает, что я починила кран, он очень расстроится. Мы ему не скажем, хорошо?
Когда дядя был дома, Ада не могла забраться на стул, чтобы снять вазу со шкафа, или высунуться с балкона, чтобы достать прищепку с дальней бельевой веревки, – он тут же бежал к ней, как будто она вот-вот упадет со скалы. И говорил что-то вроде: «Что, мы сегодня решили пораниться?» или: «Я сам сделаю, Ада. Почему ты не просишь помочь?»
Порой Маринелла раздражалась, когда он брал из рук Ады пачку сигарет и открывал или когда придвигал к ней поближе бокал с вином. Порой она засыпала, глядя, как Фернандо и Ада стоят на балконе, сгорбив плечи, окутанные белым сигаретным дымом, и не могла вспомнить, чтобы ее мать с отцом занимались чем-либо подобным вместе.
Аде приглянулась Маринелла.
– Пообещай, что, если тебе кто-то понравится, ты расскажешь мне об этом первой. Я буду держать язык за зубами, никому не скажу.
– Если я тебе это пообещаю, обещаешь, что научишь меня водить машину?
– Зачем тебе водить? Я отвезу тебя куда надо.
– Нет. Когда мне исполнится восемнадцать, я хочу получить права, а потом устроиться на работу и купить себе машину. Я хочу сама делать свои чертовы дела.
А не садиться на «Веспу» Козимо Пассалаквы и не звонить Пеппино Инкаммизе по каждому пустяку.
– Я не против тебя поучить, но ты же видишь, я сама не очень-то хорошо вожу. Твой дядя все еще не разрешает мне ездить по автостраде, да и мне самой спокойнее, когда за рулем сидит он. – Ада замолчала, словно обдумывая сказанное. – Вот что, мы не скажем об этом Фернандо.
И они не рассказывали ни дяде, ни кому-либо еще об уроках вождения – даже Лавиния рассердилась бы, если бы узнала. Дождавшись, пока останутся одни дома, они ехали на «Фиате-500» к стоянке за вокзалом, которая всегда пустовала, – ходили слухи, будто там орудуют угонщики. Маринелла научилась заводить двигатель, затем освоила тонкую работу со сцеплением, коробкой передач и педалью газа, а потом Ада объяснила, как сдавать задом, глядя в зеркала. К марту 1980 года Маринелла уже умела лавировать среди такси на двух улицах у центрального вокзала, и Ада утверждала, что тот, кто может ехать следом за такси, сможет ездить везде. Лишь однажды Маринелла разбила зеркало «пятисотки», выезжая со стоянки, но Аде удалось убедить дядю, что «Фиат», должно быть, задела машина, которая пронеслась по улице Орето на полной скорости. Дядя поверил, потому что с его фургоном такое уже случалось; Ада об этом знала, потому и выдумала такую историю.
Уроки проходили замечательно, никто не раскрывал их тайну, и Маринелла думала, что через несколько месяцев сможет водить на улице, а через год накопит денег на экзамен по теории и прежде, чем ей исполнится восемнадцать, вооруженная этим опытом, пристыдит инструкторов на последнем экзамене.
Однажды днем Маринелла вернулась из школы с неудом по литературе, но ей было все равно: у нее не было времени изучать «Чистилище» Данте, она была слишком взволнована мыслью о том, что после двух месяцев занятий завтра наконец-то поедет по улице Орето в потоке других машин. Ада пообещала ей это, и весь день Маринелла не могла думать ни о чем другом. Однако, когда она вернулась домой, наставница не ждала ее на диване и не курила на балконе. Она заперлась в ванной и сидела там уже неизвестно сколько. Маринелла громко объявила о своем приходе, потопала ногами, бросила портфель на пол и пошумела, но ответа не получила. Только услышав, что из ванной доносятся всхлипывания, она приложила ухо к двери и забеспокоилась.
– Ада, это Маринелла. Тебе нехорошо?
– Нам придется отложить сегодняшний урок, Марине.
– Может, тебе что-нибудь нужно?
Ада сказала, чтобы она не волновалась, через несколько минут ей станет лучше, но сегодня она просто не может сесть за руль. Спустя полчаса Маринелла все еще стояла, прижавшись ухом к двери ванной: было слышно, как дядина подружка рыдала от боли так, словно ее легкие готовы были выпрыгнуть из груди прямо в окно.
– Ада, мне позвонить дяде? Скажи что-нибудь! Что мне делать?
– Ради Бога, не звони никому. Мне уже лучше, я выхожу.
Но ей вовсе не стало лучше. Всхлипывания сменились криками, как будто по ту сторону двери Аду кололи раскаленными булавками, и крики продолжались долго, перемежаясь тяжелым дыханием человека, изо всех сил пытающегося не утонуть. Маринелла сидела под дверью и не могла бы сказать, сколько времени прошло, прежде чем та открылась. Ада появилась на пороге, держась за косяк и придерживая руками живот. Ванная комната напоминала лавку мясника: на унитазе и биде, на полу и в ванне была кровь, багровая и густая. Даже на стенах были кровавые полосы. Струя желчи поднялась из желудка Маринеллы, и ее бы вырвало, если бы Ада не зашаталась в коридоре, рискуя рухнуть на пол. Маринелла схватила ее под мышки и каким-то образом затащила в спальню. Свернувшись под одеялом, как червяк в норе, Ада схватилась за низ живота: оттуда хлынула кровь, окрасив ее ноги выше колен.
– Позвони Фернандо, Марине. Мне нужно в больницу.
Вместо этого Маринелла вызвала скорую помощь по номеру, который Патриция предусмотрительно оставила рядом с телефонной книгой. Через пятнадцать минут появились четверо мужчин в белой одежде и с носилками. Самый молодой из них, со светлыми волосами и суровыми глазами старика, был врачом, судя по тому, как он читал будущее по запястью и глазам Ады. Он говорил громко, скорее торопливо, чем грубо.
– Это твоя мама, сестра?
– Моя тетя.
– Твоя тетя. И держу пари, ты не знала, что она беременна. – Доктор покачал головой и велел положить Аду на носилки. – Этого можно было бы избежать, если бы вы приехали в больницу. Раньше закона не было, и вы все о нем мечтали, а теперь закон есть, и вам на него наплевать[48]. Всегда хотите поступать по-своему, так, что ли?
Маринелла, конечно, не жила в лесу и понимала, о каком законе говорит доктор; но еще она знала, что одно дело – закон, а другое – реальность. Может, Ада немного сумасшедшая, но уж конечно, она предпочла бы все сделать как надо, а не купаться в собственной крови. Может, она уже обращалась в больницу, но врачи прогнали ее по какой-то идиотской причине, например, потому, что она не замужем, или потому, что она не уложилась в положенный срок, как постоянно случалось со счетами за электричество, которые она оплачивала с опозданием. Может, Ада не доверяла врачам, как было с бабушкой Розой, а может, не хотела, чтобы дядя Фернандо волновался – он все время был рядом. Возможно, она хотела оставить случившееся при себе и не стремилась выслушивать нотации от всех врачей-мужчин в клинике. Маринелла знала только, что это Ада сейчас корчится от боли, а не светловолосый врач, и, честно говоря, до сих пор не была уверена, правильно ли поступила, вызвав скорую. Она до крови изгрызла все ногти, пока ехала в больницу, сидя на неудобной скамейке в кузове машины скорой помощи среди загадочных предметов, которые свисали с металлических стен и бились о них на каждом повороте. Ада лежала на боку, глядя из-под полуопущенных век. В клинике к Маринелле снова подошел светловолосый доктор.
– Тебе надо кому-то позвонить? Вон телефон. И не волнуйся, с твоей тетей все будет хорошо. Самое страшное уже позади.
Дяде Фернандо, и только ему, разрешили зайти в палату Ады: он сказал, что она потеряла много крови, что ее нужно оперировать, что он сам не знает, как она додумалась до такого. В тот день в коридоре он выглядел старше, чем когда-либо, – желтые глаза, впалые щеки, на челюсти подергивается нерв. Патриция села рядом с ним, и, спрятав лицо в ладонях, он расплакался, будто ребенок. Потолочный светильник, полный мух, мигал над его головой, как проблесковый маячок автомобиля. Горит, не горит, горит, не горит.
Придя домой, Маринелла обнаружила, что Лавиния меняет постельное белье в комнате Ады и дяди Фернандо и отмывает ванную комнату сверху донизу. Но, сидя на краю ванны, вдыхая приторный аромат туалетного мыла и вони отбеливателя, глядя на белые плитки пола, пористые стыки которых Лавиния, стоящая на коленях, отмывала и оттирала жесткой щеткой, как учила бабушка Роза, Маринелла все равно ощущала запах пота и жидкостей человеческого тела, запах живого существа, которое теперь было мертво.
Ада вернулась домой через неделю. Она поблагодарила Лавинию за помощь, заверила Патрицию, что с ней все в порядке, и сжала в своей ледяной ладони руку Маринеллы. Опираясь на стены коридора, она потащилась в свою комнату.
– Пусть отдохнет, выйдет, когда почувствует себя лучше, – сказал дядя Фернандо.
На следующий день Патриция быстрыми шагами вошла в кухню и раскинула руки.
– Пора искать собственный дом, мы не можем здесь больше оставаться. Даже мне тут нечем дышать.
Заклинание бабушки Розы сработало: наконец-то что-то случилось.
Поиски нового дома начались, как обычно, с драмы.
Лавиния обратилась за помощью к Пеппино Инкаммизе, и Патриция не знала, как удержаться и не ударить младшую сестру.
– Почему ты всегда его втягиваешь? Сколько раз я тебе говорила, что не хочу, чтобы он лез в наши дела?
– Я не понимаю. Ты можешь просить помощи у Козимо, который совершенно не разбирается в домах, но стоит мне спросить совета у Пеппино, как ты выходишь из себя. Ты хочешь всегда быть главной, вот и все.
– Да при чем тут это? Пеппино Инкаммиза лезет в наши дела, а Козимо просто дал мне пару советов.
– Ну а я спросила совета у Пеппино.
– Я разве не говорила, что поиски дома – это только наше дело? Говорила или нет? Марине, я говорила это? Или я сошла с ума?