В конце концов Пеппино Инкаммиза смирился с мыслью, что его помощь в поисках жилья не нужна. В конце января 1981 года одна дама, посещавшая кинотеатр «Фьямма» каждый вторник после обеда, когда показывали комедии шестидесятых, спросила, не знают ли работники кинотеатра кого-нибудь, кто ищет квартиру, и таким образом весть дошла до Лавинии, а затем и до Патриции. Квартира находилась в переулке, выходившем на улицу Данте, таком маленьком, что на картах его обозначали римской цифрой V, потому что это был пятый перекресток, если считать от центра, но поговаривали, будто в городском совете идут дебаты о том, чтобы дать переулку название.
Квартира располагалась в мансарде, и арендная плата была низкой, потому что лифт не ходил на пятый этаж. Но у сестер были молодые ноги, привычные к лестницам, и квартира им сразу понравилась.
Одним солнечным февральским днем Патриция попросила Маринеллу сходить с ней в банк. Обе оделись как можно элегантнее, никаких джинсов и кожаных полусапожек. Им предстояла беседа с уважаемым человеком, неким Луиджи Бенефонте. Это был мужчина лет шестидесяти, седой, черноусый, одетый в белую рубашку и красный галстук.
– Я Патриция Маравилья, а это моя сестра Маринелла. Меня прислал нотариус Гаравалья, он назначил эту встречу.
Имя нотариуса сработало лучше, чем заклинание «Сезам, откройся!», и двери большой конторы Луиджи Бенефонте сразу же широко распахнулись.
– Эта сберегательная книжка оформлена на мое имя. В ней стоят подписи моих дядей, Донато и Фернандо Кваранты, братьев моей матери. Вот документы, можете проверить.
Маринелла не знала, откуда все это взялось и где Патриция до сих пор хранила бумаги и бумажки, которые теперь вывалила на стол перед Бенефонте. А он и не стал ничего проверять – может, кто-то другой уже разузнал все за него.
– Синьорина, вы знаете, что после закрытия книжки ваши дяди больше не смогут класть на нее деньги? Для этого им понадобится номер нового счета.
– Да, я знаю, ничего страшного, они уже много лет не кладут на нее деньги. Достаточно того, чтобы это смогла делать я.
– Конечно, сможете, счет будет на ваше имя.
– Вот именно об этом я и хотела спросить. – Патриция взяла Маринеллу за руку. – Я бы хотела открыть счет на имя моей сестры.
Бенефонте снял с носа очки. И стал внимательно разглядывать Маринеллу, словно только сейчас ее увидел.
– Однако синьорина еще не достигла совершеннолетия.
– Да. Когда ей исполнится восемнадцать, деньги будут принадлежать ей. Для этого, я так понимаю, вам нужна подпись Маринеллы.
Банкир снова надел очки и быстро прочитал лежавшие перед ним бумаги. Потом вышел из комнаты и через пять минут вернулся с новыми документами. Они с Патрицией стали обсуждать прочие банковские вопросы, но Маринелла ничего не понимала. Ее слух выхватывал цифры, имена ее дядей, необходимость использовать эти деньги как залог за аренду квартиры в мансарде и еще кучу всего.
– Тебя зовут Маринелла, верно? У меня дочь твоего возраста.
Маринелла кивнула. Но ее тут же толкнули локтем:
– Отвечай вслух, Марине. Мы научили тебя говорить.
– Да, меня зовут Маринелла.
Бенефонте посерьезнел.
– Твоя сестра доверяет тебе большие деньги. Даже если ты пока не сможешь ими воспользоваться, тебе следует понимать, что это значит. Не всем так везет, очень важно иметь семью, которая думает о тебе.
Маринелла посмотрела на Патрицию. Поджав губы, как делала всегда, когда пыталась промолчать, сестра подалась ближе к столу. Бенефонте тоже наклонился вперед, будто последний вопрос был сложнее прочих.
– Да, кстати. Маринелла вроде как не совсем наша, не было суда, который бы решил, что она должна остаться с нами. – Патриция почесала висок. – Как думаете, нам нужен какой-то документ, где бы говорилось, что мой отец не может забрать эти деньги?
Бенефонте откинулся на спинку кресла и, поглядывая на Маринеллу, разъяснил Патриции, что у банков свои правила: в договоре будет четко указано, кто может распоряжаться деньгами на этом счете, так что беспокоиться не стоит, если только Санти Маравилья не захочет попасть под суд.
Когда сестры шли домой, казалось, что на плечах у Патриции лежит груз в тысячу килограммов. Маринелла слегка подтолкнула ее.
– Эй, можешь объяснить, что это такое: твоя последняя воля?
Патриция не улыбнулась в ответ, но взяла сестру под руку.
– Я же сказала: дом – наше дело, и точка. По сути, он теперь твой. Береги эти деньги и смотри, чтобы нас снова не выставили на улицу.
Когда они вернулись, Лавиния поинтересовалась, на кого больше похож Бенефонте – на Роберта Редфорда или на Джанкарло Джаннини[50], и была разочарована, когда ей ответили, что он похож на Ландо Будзанку[51]. Маринелла сразу поняла, что Лавиния тоже замешана в происходящем, даже если основной труд взяла на себя Патриция.
– Теперь, когда ты выросла, Марине, береги то, что у тебя есть. Не будь как бабушка, как мама и мы с Патрицией. Если кто-то захочет отнять у тебя то, что твое по праву, плюнь ему в лицо.
Сразу же было решено, что комната на чердаке будет принадлежать Маринелле, что у нее наконец-то появится собственный угол, а остальные хоть на несколько часов в день избавятся от ее ворчания и жалоб. Лавиния и Патриция поделили между собой спальню, хотя до следующей зарплаты матрасы просто лежали на полу – не было ни кроватей, ни рам, – а одежда оставалась в чемодане. Столовая была такой крошечной, что стол и четыре стула, подаренные хозяйкой, заняли все место. Зато на кухне были духовка, плита с газовым баллоном, раковина с двумя отделениями и просторный буфет, в котором стояли кастрюли и сковородки, купленные на распродаже, а также посуда и непарные стаканы из бара Козимо. Окно комнаты Маринеллы выходило прямо в небо, и она могла высунуться в него по пояс, так высоко над зданиями, что, когда она курила, запах табака не проникал в комнату.
Синьора Мария Ассунта, домовладелица, унаследовала недвижимость от покойного мужа; она не рассчитывала много зарабатывать на аренде, но хотела быть уверена, что сестры смогут ежемесячно выплачивать запрошенные ею сто тридцать тысяч лир. Нотариус Гаравалья составил для Патриции гарантийное письмо и увеличил ей жалованье до трехсот тысяч лир в месяц.
– Больше, – сказал он, – я не могу дать, моя красавица.
Весной 1981 года все было готово к переезду, и осталось самое сложное – рассказать дядям. Донато не находил себе места, когда узнал, что с домом разобрались без его участия. Он злился и на Пеппино:
– Какой от тебя прок, если я узнаю обо всем последним?
Патриция не решалась представить, как бы он принял известие о том, что деньги на книжке, которые в другое время, в другой жизни предназначались для оплаты университета, теперь служили залогом за аренду квартиры в мансарде.
– Давайте оставим всю эту историю с банковским счетом между нами, – предложила она сестрам.
Лавиния на этот раз не сказала даже Пеппино. Маринелла была нема как могила, впрочем, как и всегда.
Для дяди Фернандо удар оказался еще тяжелее.
Однажды за ужином Патриция сообщила ему, что на следующей неделе они съезжают. Ада тут же захотела узнать все о квартире в мансарде: как они ее нашли, на какую сторону улицы Данте выходят окна, когда она сможет прийти в гости.
– Там пять этажей без лифта, – ответила ей Лавиния.
– Хорошо, разомнусь немного.
Не успел закончиться ужин, как она отозвала Маринеллу в сторону.
– Помни, у нас с тобой есть невыполненный уговор.
Какое-то время назад они возобновили уроки вождения, но Ада обещала, что продолжит тренировать ее до самого экзамена.
Ада взяла руку дяди Фернандо, лежавшую на скатерти.
– Снова мы останемся вдвоем, Ферна. Видишь, как странно устроена жизнь?
Дядя поднялся из-за стола.
– Я рад, что вы обзавелись собственным домом. Я всегда здесь, если вам что-то понадобится.
Дядя Фернандо никогда не ложился спать, не выпив полчашечки кофе, и в тот вечер Лавиния отправила Маринеллу с напитком к нему в спальню. Она не заходила туда со дня, когда произошла та история с Адой, да и тогда не посмотрела на ту сторону кровати, где спал дядя Фернандо. Однако в этот вечер, прежде чем подойти к нему, – он сидел на постели, – Маринелла обратила внимание на прикроватную тумбочку. Там она увидела портрет в рамке из корня – дядя Фернандо, совсем юный, вместе с братом и сестрой. Он стоял прямо, высокий, как береза, с прической как у актеров из старых фильмов, которые нравились Лавинии; рядом стоял дядя Донато, еще без сутаны, в штанах с подтяжками, на орлином носу – очки с толстыми стеклами; у Сельмы – на фото ей было столько же, сколько сейчас Маринелле, или чуть больше – были косы, и она выглядела еще серьезнее, чем когда-либо. Рядом обнаружился маленький снимок – тот же, что и на надгробии бабушки, только здесь Роза была сфотографирована вместе с мужем, оба такие элегантные. Себастьяно Кваранта и дядя Фернандо в молодости были необыкновенно похожи, разве что карточки были разного размера.
– Ты помнишь свою бабушку?
Дядя тоже смотрел на фотографии.
– Конечно, помню.
– Была бы ее воля, я бы женился в двадцать лет. Она говорила, что я похож на отца, что я тоже хороший человек. Из тех, что должны заводить детей сразу, иначе никогда их не заведут, а жаль.
– Мамушка всегда хотела всеми командовать. А если кто не делал, как она хотела, начинала дуться.
– Мой отец никогда никем не командовал, потому что ему было наплевать на то, он командует или им командуют. Ему было чем заняться. Он гулял, играл на губной гармошке. Все его любили. – Фернандо указал на фотографии. – Он и правда был замечательным человеком.
Маринелла села на кровать рядом с ним.
– Если бы у меня был сын, я бы назвал его в честь отца. Себастьяно Кваранта. Но я слишком долго ждал, и в конце концов твоя бабушка оказалась права. Во имя всех святых, она всегда и во всем была права.