– Пойдем к «Сиренетте»? – предложила Таня. – Туда на автобусе ехать десять минут.
Маринелла поспешно возразила:
– Вот еще, купаться у «Сиренетты». Там рестораны выбрасывают мусор в море.
– У «Сиренетты» бывают мальчики, – сказала Таня, глядя в упор на Розарию. – Мальчики из десятого «Б» тоже.
Пина подтвердила – уж она-то знала. Розария вцепилась в руку Маринеллы, сделав умоляющее лицо:
– Марине, пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста. Сделай это для меня, только сегодня, давай сходим к «Сиренетте». Я уверена, что Умберто будет там. Я больше не буду ни о чем тебя просить, никогда. Но сегодня скажи «да», пожалуйста.
Так Маринелла оказалась на пляже у «Сиренетты» в два часа дня в первую субботу мая – в день, когда горожане по традиции открывали купальный сезон. В шестидесятых годах в танцклубе «Ла Сиренетта» еще танцевали под живую музыку, но клуб давно закрылся. В заброшенном здании, побелевшем от соли бесчисленных штормов и посеревшем от пожаров, был устроен нелегальный пляж; туда все и ходили, потому что пляжный зонтик и шезлонг стоили недорого, а то и вовсе ничего, если удавалось стащить их из-под носа у старого смотрителя Леванте, который раньше был рыбаком и остался без руки. У фундамента «Сиренетты», где море за долгие годы вырыло в кромке берега целые гроты, в тот день собралось полгорода: светлокожие девушки лежали между ржавыми опорами, матери заворачивали хлеб и фриттату[53] в салфетки, а дети не слушались и ели, шлепая по воде.
– Может, нам тоже спуститься туда, где попрохладнее? – спросила Таня.
Маринелла прикрыла глаза рукой и рассмотрела в толпе возле здания знакомые лица. Кто-то плескался у берега с мячом, кто-то доставал панелле, завернутые в промасленную бумагу, были и те, кто дремал на солнце, пытаясь отоспаться за неделю. Она не помнила, как их всех зовут, а может, и не знала никогда, но была точно уверена, что не хочет раздеваться перед парнями из своей школы.
– Идите куда хотите, а я останусь здесь.
– Нет, с чего бы? Мы останемся с тобой. – Розария придвинулась к Маринелле поближе. – Если увидишь Умберто, скажи мне. Только заранее, чтобы я успела подготовиться и не вела себя как дура.
Они надели купальники – все, кроме Маринеллы. Солнце палило вовсю. Пляж у «Сиренетты», в отличие от пляжа у аэропорта, был покрыт стеклянным песком, который засыпался во все щели и словно бы притягивал горячие лучи. Пока Маринелла ела горячие кальцончини[54], ей стало ужасно жарко. Купальник Вивианы Петраццолы под футболкой пропитался потом и прилип к коже. После обеда к ней пристала Пина, белокожая, в белом бикини.
– Марине, почему ты не раздеваешься? Мне на тебя смотреть больно.
– Так не смотри на меня, Пини.
– Тебе стыдно ходить в купальнике перед нами? – спросила Таня.
Катерина уселась на пляжное полотенце.
– Не волнуйся, Марине. Я уродина, но мне плевать.
– Ты не уродина, и она тоже, – вмешалась Розария. – Давай, Марине, раздевайся, и пойдем купаться.
– Я не хочу купаться, потом будет холодно.
Пина поднялась на ноги.
– Ну, смотри не простудись, Марине. Если меня кто-то будет искать, я в воде.
Таня и Катерина пошли за ней. Розария посмотрела на Маринеллу.
– Это просто смешно.
– Можешь пойти с ними, ты не обязана сидеть со мной.
– Да пошли. Забежим в воду, охладимся, ты выйдешь и снова наденешь футболку. По крайней мере, не схватишь солнечный удар.
Через полчаса уговоров, когда стало еще жарче, а люди на пляже стали засыпать на солнце, Маринелла залезла в воду. И почувствовала, как кожа зашипела, словно чеснок на сковородке. Сначала она сидела по шею в воде, разглядывая крошечный купальник Пины, загар Тани, веснушки Катерины и волосы Розарии, отливавшие фиолетовым под лучами солнца. Но потом подруги начали дурачиться, плескаться, кувыркаться и махать ногами, будто танцоры в «Фантастико»[55]. Пина устроила целое представление, рассказывая о своей подруге: они вместе учились в начальных классах, а потом подруга уехала в Рим и теперь танцевала в массовке на съемках передач телеканала Rai, где выступали сестры Годжи[56]. Тогда Маринелла наконец-то забыла о своем чудовищном теле, которое было вдвое больше, чем у подруг, и стала веселиться так, словно у нее не было ни веса, ни фигуры. Когда Катерина пожаловалась, что у нее пальцы стали похожи на чернослив, они улеглись в полосе прибоя, так что волны омывали им спины. Маринелла оперлась на руки, повернув лицо к солнцу и закрыв глаза, и стала слушать сплетни Пины. Она не заметила, что в ее сторону летит кожаный мяч. Мяч попал ей в висок, так сильно, что она упала прямо на Розарию. В голове запульсировала боль, к которой присоединились шок и ощущение унижения оттого, что ее ударили по лицу на глазах у всего пляжа.
– Ай, чтоб вас всех разорвало! Ну неужели надо непременно играть рядом со мной? Тут что, других мест мало?
Розария осмотрела ее голову со знанием дела, как врач в приемном покое.
– Марине, тебе плохо? У тебя лицо распухло, давай смочим водой.
Перед глазами у Маринеллы сверкали звезды, ей было трудно держать голову. Когда она встала, ее повело в сторону.
– У меня правда лицо распухло?
Катерина в ужасе ломала руки.
– Если ты начнешь терять сознание, нужно ехать в больницу. Может, сейчас у тебя и нет никаких симптомов, но вдруг ты приедешь домой и умрешь?
Пина закатила глаза.
– Катери, что за чушь ты несешь?
Вслед за мячом к ним подбежал парень, и Маринелла услышала, что ее подруги внезапно замолчали. Парень остановился перед ней, и, несмотря на гудящую голову и туман перед глазами, она узнала Эдуардо Канчелларо.
– Прости, я не нарочно. Больно?
Он учился в десятом «Б» и к тому же был лучшим другом Умберто Каварретты, потому-то Розария и обрадовалась. У Эдуардо был мотоцикл, и ходили слухи, что через пару месяцев, получив диплом (раз уж пообещал отцу), он поедет на поезде в Рим и будет отбираться в «Лацио». В школе об этом каждый раз рассказывали по-разному, и Маринелла не понимала, как «Лацио» мог выбрать Эдуардо Канчелларо. Теперь, когда от его удара у нее подгибались ноги, она вообще не была уверена, что в этой истории есть хоть капля правды.
– Я сделал тебе больно? – Эдуардо повторил вопрос, видя, что никто из девочек не спешит отвечать.
– Нет, что ты, с ней все хорошо.
Пина улыбнулась, Катерина передала ему мяч, а Таня и Розария наградили его долгими взглядами через плечо.
Маринелла почувствовала, что на нее опять находит змеючесть.
– Да, ты сделал мне больно. Надо быть настоящим придурком, чтобы так сильно кидать мяч на пляже. А вдруг вместо меня ты попадешь в ребенка?
– Ты права, извини. Ты Маравилья, верно? Из восьмого «В»? Дай я посмотрю, что с тобой.
– Не смей меня трогать.
Эдуардо повернулся к Пине, которая, как ему показалось, бойчее остальных реагировала на его улыбки.
– Ваша подруга всегда такая милая или только со мной?
– Нет, она правда милая. Только стеснительная.
Маринелла злобно глянула на Пину. Эдуардо продолжал говорить:
– Придете ко мне на вечеринку? У меня дом с большой террасой на улице Сегеста, а родители уехали.
На этот раз первой ответила Таня:
– Конечно, придем. Во сколько?
Эта дурочка Катерина даже достала из школьной сумки дневник, чтобы записать адрес.
– В девять часов. Улица Сегеста, дом одиннадцать, шестой этаж. – Эдуардо уставился на Маринеллу. – Ты ведь тоже придешь?
Розария даже не дала ей времени ответить.
– Да, она придет.
Через десять минут Эдуардо Канчелларо вернулся к своему другу Умберто и сообщил, что Маравилья из восьмого «В» в купальнике выглядит лучше, чем в одежде, и что он пригласил ее с подругами на вечеринку. Умберто бросил взгляд на девушек, игнорируя всех, особенно Розарию. Ибо фраза, что любовь велит любимым любить в ответ[57], – пожалуй, самая жестокая ложь среди всего когда-либо написанного.
Как только Эдуардо вернулся к своим товарищам, девушки принялись спорить.
– Я не пойду.
Маринелла была возмущена тем, что ее вообще спросили об этом.
– Марине, ты с ума сошла? Когда еще нас пригласят на вечеринку к десятиклассникам? – спросила Таня.
– Отец ни за что меня не отпустит, придется сказать, что я ночую у кого-то из вас, – беспокоилась Катерина.
– Скажи, что останешься у меня, – предложила ей Таня.
Пина насела на Маринеллу:
– Разве ты не заметила, как он на тебя смотрел? Он пригласил тебя, потому что ты ему нравишься.
– Да, я ему нравлюсь. Но он меня даже не знает.
– Ну и что, он тебя увидел, и ты ему сразу понравилась, – вмешалась Катерина. – Это как удар молнии, таких историй полно в фотокомиксах.
Теперь Катерина эхом вторила Пине:
– Пини права, он смотрел только на тебя. Нас вообще не замечал.
– Хотела бы я, чтобы его ударило молнией по голове после того, как он мне врезал. Эти парни из десятого «Б» ведут себя как короли, что в школе, что на пляже, а все из-за вас, тупиц, потому что вы все время смотрите им в рот.
– Марине, почему ты такая зануда? – не выдержала Пина. – Эдуардо Канчелларо, по которому все с ума сходят, выбрал тебя, а ты ломаешься? Сказала бы ему спасибо за то, что он вообще на тебя посмотрел.
– Отвали, Пини.
Маринелла собрала свои вещи и ушла по горячему песку.
На несколько секунд среди ее подруг повисла тишина, столь же трагическая, как если бы руины «Сиренетты» обрушились и погребли под собой купальщиков. Пина и Таня обменялись ядовитыми взглядами, и у обеих появилась одна и та же ядовитая мысль.
– С тех пор как мальчишки стали обращать на нее внимание, она слишком много о себе возомнила.