– Что тебе сделал этот паренек, что ты больше не хочешь его видеть?
– Ничего, я больна и не хочу, чтобы он подхватил лихорадку.
– А еще ты не хочешь, чтобы лихорадку подхватила Розария?
– Да. А теперь убирайся, я хочу спать.
Лавиния встала с кровати.
– Мне нравится этот Лучано, но вам с Розарией не стоит ссориться из-за него. Такое часто бывает. Найдите себе по парню каждая, и сможете ходить на свидания вчетвером.
Маринелла уже перестала удивляться тому, насколько ее сестры не понимают, что с ней происходит. В последнее время Лавиния казалась еще более странной, чем обычно. В кинотеатре у нее появилась новая коллега, Мара, милая девушка, она познакомила Лавинию со своим братом, летчиком Марчелло, и они встречались уже несколько месяцев. Непохоже было, что у них большая любовь, но Маринелла была рада, что сестра наконец-то рассмотрела вариант влюбиться не в Пеппино Инкаммизу, а в кого-то еще. О том, чтобы обсудить эти темы с Патрицией, не могло быть и речи: ту волновало только, чтобы у Маринеллы были хорошие оценки и чтобы она не попадала в неприятности. А стоило включить в мансарде одну и ту же песню четыре раза подряд, как Патриция начинала стучать метлой в потолок. Поэтому Маринелла потащилась домой к дяде Фернандо, прихватив с собой пластинки, которые ей одолжил Лучано. Вместе с Адой они двадцать раз прослушали «Wuthering Heights»[77], чтобы убедиться, что история там не отличается от рассказанной в книге.
– Где ты купила эту пластинку? Она замечательная, ты должна и мне такую купить. Я дам тебе денег, – сказала Ада.
– Это мне дал брат подруги, он разрешает мне работать в его магазине, «Тамбурин», знаешь такой? На улице Армафорте. Его зовут Лучано, он знает все о музыке, и у него полная комната пластинок, так что он одолжил мне несколько, чтобы я тоже могла узнать что-то новое.
– А откуда ты знаешь, что у него полная комната пластинок?
– Я была там в прошлый раз.
Ада нахмурилась.
– Но мы сразу же вернулись на террасу, где были все остальные. Мы вместе смотрим матчи у них дома, когда играет сборная.
– А какой он, этот Лучано?
– В каком смысле?
– Высокий, низкий, блондин, брюнет, симпатичный?
Маринелла пожала плечами:
– Ну да.
– Что «да»? – Ада понизила голос, чтобы ее не услышал дядя Фернандо. – Марине, упущенного не вернешь. Неужели ты хочешь закончить, как твоя сестра Лавиния?
В тот вечер Маринелла заглянула к Розарии. Вообще-то она не умела рассказывать о себе: хихикала, перескакивала с одного на другое, скупо роняла жалкие крошки, держа основную часть истории при себе. Однако в этот раз Маринелла сама себя не узнавала: ее сердце распахнулось, словно окно в лето, а язык развязался, стоило ей встретиться с лучшей подругой. Розария пообещала себе приглядеть за ней во время следующего матча, с Польшей. Лучано места себе не находил. Прислонившись к красной бетонной стене рядом с телевизором, он покусывал ноготь на большом пальце. Его волнение не улеглось даже после того, как Италия выиграла со счетом 2:0 благодаря дублю Паоло Росси, и он почти не говорил с Маринеллой.
– Привет, ты выздоровела?
– У меня не было мононуклеоза. Сестра вечно преувеличивает.
– Завтра пятница, тебе не надо приходить в магазин. Отдохни.
– Хорошо.
– В понедельник мы станем чемпионами мира. Я это чувствую.
– Если так говорить, накличешь несчастье.
– Счастье тут ни при чем, это статистика. Видела, какая сегодня игра?
Подруги шли домой молча, и Маринелла изо всех сил сдерживала слезы. Во всем виновата Лавиния. Мононуклеоз! Как ей такое в голову пришло? Розария покусывала губу, пытаясь разрядить атмосферу:
– В этом году все мужчины сошли с ума из-за этой сборной. Только о ней и думают. Хорошо хоть, что через три дня все закончится, даже если мы не выиграем.
– Я не приду на следующую игру, Роза.
– Как это? Финал же.
В воскресенье 11 июля 1982 года над шестиэтажным жилым домом на площади Принчипе Ди Кампореале развевался флаг, огромный, словно ковровая дорожка, которой застилают ступени театра Массимо на Рождество, только не красный, а зелено-бело-красный. Его закрепили на бельевых веревках и накрыли им всю террасу. Подойдя поближе, Маринелла поняла, что это не одно полотнище, а несколько флагов, собранных в один огромный. Прохладный, влажный вечерний ветер надувал этот гигантский флаг, словно парус, и опускал его на ряды стульев, окрашивая напряженные лица сидевших там людей в красный, белый и зеленый цвета.
Даже спустя годы Маринелла помнила воодушевление перед началом матча. Таня скакала как кузнечик: она услышала, что стену снесут, если Германия выиграет этот матч. Маринелла не слышала разговоров и в то же время слышала все. Шипение откупоренного Peroni, запах лука и помидоров, поднимающийся от сковородок со сфинчоне[78]. Розария обнимает ее рукой, словно Маринелла собирается выйти на поле вместо Паоло Росси. Влажный ветер под навесом из итальянских флагов. И Лучано, который появился из ниоткуда и сел на корточки рядом с ее стулом в предпоследнем ряду, где триколор окрашивал лица в красный цвет.
– Марине, я должен спросить тебя сейчас. Сегодня Италия победит, и завтра я не открою магазин. Ты поедешь со мной на море? Вдвоем, как все нормальные люди. Моя сестра говорит, что я тебя достал разговорами о музыке, поэтому ты больше не работаешь в магазине. Но, честное слово, я докажу, что могу говорить и о других вещах, кроме музыки. Завтра. Ты поедешь?
– А если Италия проиграет?
– Поверь мне, она не проиграет.
Для Лучано Вальо удача, доверие, романтика не имели никакого значения. По его мнению, Италия не могла проиграть. Это был вопрос статистики.
24Осколки
Если они не были в магазине, то прогуливались по набережной. А если не гуляли, то сидели на скамейке в парке Форо Италико и говорили обо всем: от смерти генерала Далла Кьезы и Грейс Келли[79] до пресловутых компакт-дисков, которые скоро придут на смену виниловым пластинкам. Нужно быть во всеоружии, чтобы не прогореть. Маринелла и Лучано провели вместе все лето. По субботам они ходили на пляж, а если шел дождь – в кино, хотя Маринелла отказывалась идти во «Фьямму», где работала Лавиния. Они с Лучано бродили туда-сюда, сидели на скамейках, разговаривали, слушали пластинки, но в основном целовались. Сначала он целовал ее только в губы, потом везде. Маринелла решила, что ее грудь не такое уж и наказание: если она нравится Лучано – а ему она нравится, – то почему не должна нравиться ей? В моду вошли купальники из лайкры, обтягивающие, но удобные, и Маринелла купила два – черный и красный. В общем, ей было хорошо.
Осенью Маринелле пришлось уйти из музыкального магазина и вернуться в школу, как было условлено. Теперь, когда они виделись реже, желание целоваться стало гораздо сильнее, и вот однажды днем, уверенная, что сестры вернутся только вечером, Маринелла пригласила Лучано в мансарду. Они начали целоваться, еще не закрыв входную дверь, и голос Патриции прозвучал как гром среди ясного неба:
– Маринелла.
Мало что так пугало Маринеллу, как голос старшей сестры, который произносит ее полное имя.
– Не думала, что ты здесь.
– Мы как раз уходим.
– Могла бы и сказать, что будешь дома.
Этих трех фраз хватило, чтобы Патриция взвилась, словно разъяренный бык.
– Если я тебе мешаю, я уйду. – Ее черные глаза сфокусировались на бледном лице Лучано, как сценические прожекторы. – А ты кто?
– Лучано Вальо, синьора.
– Какая еще синьора, это моя сестра.
– И что, она не синьора?
– Я не знаю, синьора я или нет, зависит от того, кто ты такой. Сколько тебе лет, двадцать пять, тридцать?
– Двадцать два.
– Ей через месяц будет восемнадцать.
– Патри, перестань.
Маринелла смотрела так умоляюще, что Патриция немного ослабила напор.
– Ты тот парень из магазина пластинок?
– Да, синьора, – повторил Лучано.
– Опять ты с этой синьорой. Слушай, так еще хуже, она чувствует себя более важной, чем на самом деле.
– Марине, я бы на твоем месте заткнулась, – прошипела Патриция. Затем повернулась к Лучано: – А я не синьора.
Лучано кивнул.
– «Но та, в чьей жизни есть все звезды».
Патриция посмотрела на него, прищурившись.
– Лоредана Берте. Это ее песня[80].
– Нам пора.
Маринелла вклинилась между ними и уже тащила Лучано к выходу, когда входная дверь распахнулась. Вошла Лавиния, нагруженная пакетами с покупками.
– У нас гость?
Поскольку беда никогда не приходит одна, в эту среду, когда дома никого не должно было быть, Маринелла попалась не одной, а сразу двум любопытным сестрам.
– Мы как раз собрались уходить.
– Нет, зачем же? Оставайся на ужин, Лучано, я готовлю пармиджану.
– Ему нужно идти.
– Вообще-то я могу остаться на ужин. Спасибо.
Лавиния просияла: дай ей волю, и она бы устраивала ужины и приемы каждый вечер.
– О, я так рада. Марине, иди помоги мне. Порежь баклажаны, а я приготовлю соус.
Уныло бредя за сестрой на кухню, Маринелла услышала позади голос Патриции:
– Лучано, да? Садись. Тебе правда хватает на жизнь дохода от магазина пластинок?
Маринелла тяжело вздохнула.
Ужин, однако, прошел не так уж плохо.
Взаимодействие Лучано и Патриции поначалу напоминало рукопашную, но еще до мороженого почти превратилось в нормальную беседу. По части рок-музыки они не сошлись, но во взглядах на «Антологию Спун-Ривер»[81] и творчество Фабрицио Де Андре[82] достигли взаимопонимания. С Лавинией же все сложилось как нельзя лучше: Лучано постоянно хвалил ее пармиджану и домашний хлеб, а она то и дело хвалила его за предприимчивость в бизнесе. Маринеллу это устраивало. Она только не понимала, почему Лучано говорит Патриции «вы», а Лавинии тыкает. Как бы то ни было, вечер закончился без потерь. Лучано настоял на том, чтобы помочь убрать со стола, чем угодил обеим сестрам и заслужил право провести двадцать минут наедине с Маринеллой в гостиной, пока те мыли посуду на кухне.