– Моя комната наверху.
Лучано, не будучи дураком, уже прозвал Патрицию тигриным глазом[83] и не помышлял сунуть нос в комнату Маринеллы.
– Буду иметь это в виду в следующий раз.
А пока он с любопытством подошел к стене в коридоре, где в рамках из корня под полированным стеклом висели пять фотографий.
– Можно посмотреть?
Эта композиция была гордостью и радостью Патриции. Маринелла частенько забывала об этом маленьком алтаре, хотя и проходила по коридору по сто раз в день, направляясь в свою комнату.
– Если хочешь.
Лучано разглядывал стену так, словно попал в картинную галерею на вилле Дзито, – переводил взгляд с одного снимка на другой, откидывая волосы с лица, скрещивал руки на груди, указывал на фотографии.
– Вот это наверняка твоя мама, она очень похожа на Лавинию.
– Нет, это моя бабушка Роза. Вот мама.
Если Лучано и пригляделся к фотографии Сельмы, то это был тот взгляд, которым он осматривал подержанные пластинки перед тем, как приобрести их для магазина, – взгляд хирурга, выискивающий царапины и потертости.
– Не могу сказать, что ты похожа на маму.
– Конечно, нет. Мама была тощей, как Патриция.
– Патриция похожа на твоего отца. Это он, да?
– Это не мой отец, это Себастьяно Кваранта. Мой дед.
Маринелле стало не по себе оттого, что Лучано смотрел на нее, как на подопытное животное. Казалось, что в любой момент она может оказаться на стекле под микроскопом. Поэтому она схватила его за руку и потащила прочь от алтаря Патриции.
– Тебе лучше уйти. Мои сестры устроят тебе еще один допрос, когда выйдут из кухни. Мне жаль, что тебе пришлось их терпеть, я хотела побыть вдвоем.
– Побудем вдвоем завтра. Приходи в магазин в обеденный перерыв, после школы.
Лучано поцеловал ее, попрощался с Патрицией и Лавинией, которые еще были на кухне, – поток благодарностей и расшаркиваний занял полчаса – и ушел.
– Мне этот парнишка понравился, – заметила Лавиния, как будто кто-то спрашивал ее мнения.
– Маринелла, иди сюда.
Патриция вновь произнесла ее полное имя зловещим голосом. Приготовившись к взбучке, какой она давно не получала, Маринелла вошла в спальню сестер. Патриция сидела за туалетным столиком и мазала лицо ночным кремом. Откинутая назад челка была перехвачена повязкой.
– Что я сделала?
– Ты знаешь, что сделала, не придуривайся. Меня не обманешь, я сама была в твоем возрасте. – Сестра сурово смотрела на нее из зеркала на комоде. – Этот твой Лучано. Почему Лавиния все знала давно, а мне ты ничего не рассказываешь?
– Потому что Лавиния никогда не лезет не в свое дело.
Патриция дернула углом рта, продолжая втирать крем в скулу.
– И кто он тебе? Друг, парень?
– Патри, чего тебе надо? Я разве спрашиваю, что у тебя с Козимо? Нет, Боже упаси. Вот и ты ко мне не лезь.
– Марине, я тебе по щекам надаю, если не прекратишь. Где, по-твоему, ты находишься? Пойми – даже когда тебе исполнится восемнадцать, под этой крышей главная – я. И если я решу, что этот Лучано тебе не подходит, ты сделаешь, как я скажу. Поняла? Кивни, если поняла.
Маринелла пожала плечами:
– Все равно я ему скоро надоем.
Патриция переключилась на другую скулу и дернула другим углом рта.
– Ты понимаешь, что тебе не надо прятаться? Я не Санти Маравилья. Если захочешь встретиться со своим парнем, спроси меня: «Патриция, можно я приведу его домой?» И я отвечу «да» или «нет». Хорошо?
– Хорошо.
– И не надо вот этого – «я ему скоро надоем». Почему ты должна ему надоесть? Если ты нравишься ему сегодня, то будешь нравиться и завтра. А если завтра ты ему разонравишься, значит, он дрянь, и ты найдешь другого. – Патриция вытерла остаток крема с одной руки, потом с другой. – Так ты поняла?
– Поняла.
Сестра вздохнула.
– Теперь открой ящик моей тумбочки. Там жестяная коробка, принеси сюда.
Маринелла подошла к кровати, которая стояла справа, у двери, достала из верхнего ящика прикроватной тумбочки расписанную вручную коробочку из-под печенья и поставила ее на комод перед Патрицией.
– Хочешь печеньица перед сном?
Сестра открыла крышку и достала тонкий пакетик, похожий на пластинку жевательной резинки.
– Знаешь, что это такое?
Патриция явно заманивала ее в ловушку.
– Нет, не знаю.
– Не глупи, Марине.
– Это презервативы.
Таня носила их в рюкзаке с прошлого лета и показывала одноклассникам, которые передавали их из рук в руки, будто реликвии. Вспомнив об этом, Маринелла задумалась, где подруга их взяла. Может, стащила у брата? Ее беспокоило, что у Лучано есть презервативы. Патриция, напротив, была бы только рада об этом узнать.
– Знаешь, как ими пользоваться?
– Что вы здесь делаете? – В комнату вошла Лавиния и, поглядев на комод, покраснела, как мак. – Патри, ты серьезно?
– У нас с Маринеллой разговор, который тебя не касается. Так что оставь нас в покое.
Лавиния посмотрела большими глазами сначала на одну сестру, потом на другую.
– Так ты уйдешь или нет? – повторила Патриция.
– Нет. – Сложив руки на груди, Лавиния села на кровать.
Патриция возвела очи горе, как делала много-много лет назад, когда рассказывала Маринелле сказку о кузнечике и муравье, только вместо насекомых были Иуда и Иисус; тогда даже Лавиния зашла послушать, хотя ее никто не приглашал. Маринелла навсегда запомнила этот вечер и пообещала себе рассказать дочерям и внучкам, если они у нее когда-нибудь появятся, о том, как сестра Патриция учила ее натягивать презерватив на деревянную щетку.
Однако Лучано Вальо, похоже, не собирался испытывать на практике приобретенные Маринеллой навыки. Она придумывала сложные схемы – приглашала его к себе, когда сестер не было дома, заглядывала в магазин в обеденный перерыв, когда он был совершенно один, – но Лучано всякий раз отказывался сделать еще один шаг. И это выглядело естественно, даже когда Маринелла была уже настолько уверена в их чувствах, что все эти заминки разрывали ее сердце на части. Если она пыталась настаивать, Лучано деликатно отстранялся. Если протесты Маринеллы перерастали в упреки, он смеялся:
– Потерпи, Марине. А то у меня будут неприятности из-за тебя.
Розария заявила, что Лучано Вальо – джентльмен и что Маринелла должна радоваться тому, как ей повезло. Таня заткнула уши и сказала, что не хочет знать, что у Маринеллы с ее братом, чтобы не волноваться; а жаль, ведь она единственная могла дать Маринелле хороший совет насчет Лучано. Однажды днем, когда расстроенная Маринелла вместе с Розарией и другими подругами сидела на стенке у «Тамбурина», наблюдая, как Лучано расставляет на полках новые поступления, ее просветила та, от кого она ничего подобного не ожидала, – Катерина Боккадамо, которая рисковала умереть непорочной, так и не дождавшись, когда отец разрешит ей погулять с мальчиком. Послушав разговор девочек, Катерина заявила:
– Что тут непонятного? По-моему, очевидно, что твой Лучано ждет, пока тебе исполнится восемнадцать. Раньше нельзя.
Внезапно водительские права перестали быть главной причиной, по которой Маринелла не могла дождаться, когда наступит 23 октября.
Обычно день рождения не имел для нее никакого значения, но в ту субботу, когда ей исполнялось восемнадцать, Маринелла распахнула глаза уже в семь утра. С рассвета Лавиния плакала на кухне, приговаривая, что время бежит слишком быстро, – Маринелла родилась лишь вчера, а сегодня она уже совершеннолетняя. На завтрак сестра испекла ее любимый пирог из песочного теста с рикоттой, а остаток утра провела у плиты, готовя обед на двадцать персон, хотя ждали только дядю Фернандо и Аду. Патриция сделала сестре лучший подарок, не пригласив Козимо: тот пожелал Маринелле всего хорошего, и этого было достаточно. Перед обедом в домофон позвонил Пеппино Инкаммиза; Маринелла спустилась и поднялась обратно с огромным букетом цветов и пластинкой «Love over Gold»[84] группы Dire Straits. Патриция сморщила нос – чего она не выносила, так это того, как ловко Пеппино Инкаммиза выбирал подарки. В остальном праздник прошел так же, как прочие; в день рождения она больше обычного скучала по Сельме и Розе.
Дядя Фернандо и Ада завалили ее подарками: куча новых пластинок, включая последний альбом Фила Коллинза, пара тех рваных джинсов, которые Патриция не одобряла, и, конечно же, столь желанный курс в автошколе. Дядя Фернандо предложил купить ей машину, когда придет время, но Патриция отрезала:
– Посмотрим.
После торта Лавиния поставила на стол синюю бархатную коробочку.
– Это от нас. Такую же носила мама: она бы отдала тебе свою, но кто знает, где она теперь.
Патриция закатила глаза.
– Кто знает, где она теперь… В ящике у синьоры Каролины. Где еще ей быть, скажи на милость?
Маринелла посмотрела на золотую цепочку, утопленную в бархате.
– Спасибо, очень красиво.
Она уже знала, что никогда не наденет эту вещь, – потому, что побоится ее потерять, и потому, что цепочка выглядит так, словно ей тысяча лет. Но главное – внимание, не говоря уже о том, сколько денег сестры потратили на цепочку, бедняжки.
Впрочем, Маринелле было наплевать на драгоценности, даже если бы это были сокровища короны: она не могла дождаться, когда дядя Фернандо с Адой уйдут, чтобы наконец начался ее настоящий день рождения. Розария ждала на углу улицы Серрадифалько, чтобы вместе отправиться на вечеринку, которую устраивали для нее на своей террасе Таня и Лучано; словно нарочно, 23 октября в город на один вечер вернулось лето, так что Маринелла надела новенькие джинсы и одно из своих любимых боди. Она взяла с собой сумочку и положила туда кошелек, ключи и драгоценные презервативы Патриции.
– Я ухожу, пока! – крикнула она и, не дожидаясь ответа, спустилась по лестнице, прыгая через две ступеньки и не держась за перила, а затем торопливо зашагала по тротуару.