– Я бы хотела поехать, но у меня нет таких денег. Мне очень жаль.
Вот и все. Конечно, ей было грустно, но она всю жизнь видела в магазинах пластинок, на полках книжных лавок, в бутиках на центральных улицах вещи, которые не могла себе позволить. Эта поездка была всего лишь очередной вещью, от которой придется отказаться. К тому же впереди у нее долгая жизнь. Возможно, когда-нибудь она поедет в Лондон с Лучано, когда у нее будут работа и деньги. Они заедут в Ливерпуль, чтобы посетить студию, где записывались Beatles, и поедят фиш-энд-чипс.
Однако в мае 1983 года профессор Савароло решила побороться за Марину Маравилью; девочка была умна и подавала надежды, будет жаль, если она упустит такой шанс. То же самое учительница сказала Патриции, пригласив ее в школу. Еще она показала сочинения на английском языке, и Патриция пробежала их глазами, словно они были написаны иероглифами, но затем улыбнулась, как ее дед Себастьяно, и заверила учительницу, что Маринелла непременно поедет в Манчестер.
– Я заполню форму регистрации прямо сейчас. Маринелла – девочка разумная и старается не быть обузой, но у нас есть деньги, чтобы отправить ее учиться. Даже не сомневайтесь.
Вечером, дома, Патриция орала так, что ее слышал весь город:
– Да как тебе только в голову пришло изображать перед своей учительницей, что ты тут с голоду помираешь? Теперь она подумает, что у нас проблемы с деньгами!
– А что, разве нет? У нас и правда проблемы с деньгами.
– Это значит, что мы будем экономить на всякой ерунде. Начиная с пластинок.
– Патри, почему ты всегда меня достаешь? Какая тебе разница, поеду я в Манчестер или не поеду? Скажи спасибо, что я ни о чем тебя не прошу, что я довольна тем, что у меня есть.
– Ах, ты довольна тем, что у тебя есть? Довольна тем, что стоишь за кассой в этом захудалом магазинчике со своим парнем? Не надейся, не отсидишься. Я отправлю тебя в Манчестер, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни. И попробуй только бросить учебу!
Маринелла обхватила себя руками, словно пытаясь удержать змеючесть, которая уже сжимала кольца.
– Значит, я обязана туда ехать? Вечно ты командуешь.
Глаза Патриции вспыхнули, к щекам прилила кровь.
– Да, я тут командую. Как так можно? Школа дала тебе такой шанс, а ты нам даже не рассказала?
Раздался голос Лавинии. Как всегда в таких случаях, она говорила тем же спокойным тоном, к которому когда-то прибегала мать.
– Марине, Патриция права. Для чего мы гнем спины, если не для того, чтобы ты училась? Нам бы в наше время такую возможность поехать за границу, узнать что-то новое.
– А если я не хочу узнавать что-то новое?
Патриция ткнула в сестру пальцем:
– Захочешь. Или я запру тебя в доме и выброшу ключ.
– Делай что хочешь. Мне наплевать.
Змеючесть победила: униженная упреками, от которых она чувствовала себя ничтожеством, Маринелла утопала в свою комнату и хлопнула дверью так, что стены задрожали.
Следующие несколько дней Патриция провела в кровати, обложившись листками бумаги, на которых с точностью до цента высчитывала, сколько сможет отложить, работая сверхурочно и экономя на парикмахере, автобусе, удобрениях для цветов. Лавиния приносила ей чай с перцем и стейки из конины, чтобы поднять давление, а также транквилизаторы, которые сестра принимала всю жизнь и которые аптекарь отпускал уже без рецепта.
– У нее есть деньги на сберкнижке, – напомнила Лавиния.
Но Патриция ответила, что те деньги трогать нельзя, потому что они – гарантия по аренде и неприкосновенный запас на случай непредвиденных трудностей: после того, что учинил Санти Маравилья, доверять нельзя никому. Дядя Фернандо может сойти с ума, Козимо может исчезнуть с радаров, Пеппино может их обмануть; сестрам необходимо всегда иметь крепкий тыл, особенно Маринелле, которая в свои юные годы уже повидала слишком много домов. Теперь ей нужны стабильность, крепкие стены и твердая почва под ногами.
– Твоя сестра витает в облаках, только и думает, что о мальчишке, с которым встречается, – сказала Патриция Лавинии. – Пора бы ей начать рассуждать здраво и найти какое-нибудь дело. А то мама мне не даст спать по ночам, если глянет с небес и увидит, что, сколько я ни стараюсь, у меня нет денег, чтобы отправить сестру учиться.
Маринелла подслушивала их разговоры и насмешливо качала головой. Змеючесть уступила место безжалостному подтруниванию над сестрами: она была уверена, что им ни за что не удастся за несколько недель собрать деньги на курсы английского. Но она ошиблась. Меньше чем за месяц Патриция и Лавиния накопили пятьсот тысяч лир. Они работали на двоих по двадцать с лишним часов в день: Лавиния брала по две смены в кинотеатре, уходила в два часа дня и возвращалась в час ночи; Патриция уходила к нотариусу в семь утра и оставалась на работе до восьми. Она никогда не была такой худой, как в мае 1983 года, – едва пятьдесят килограммов веса, острые локти, колени, выпирающие ключицы, – и стоило ей сделать лишнее усилие, например забросить простыни на бельевую веревку или побежать за автобусом, как у нее начинала кружиться голова и она рисковала потерять сознание. Встречи с Козимо Пассалаквой становились все более редкими: по вечерам у Патриции просто не было сил на то, чтобы красиво одеться и дойти до бара. Она предпочитала оставаться дома, ухаживала за растениями или читала за столом, но чаще всего падала замертво и засыпала.
Итак, задаток за курсы английского в Манчестере был внесен в срок. Благодаря этому успеху, основанному на безошибочном математическом расчете, ради которого Патриция и Лавиния на время пожертвовали собственными жизнями, поездка Маринеллы начала становиться реальностью. Не в последнюю очередь потому, что задаток – это было указано в нескольких местах на бланке для регистрации – не подлежал возврату. Однажды воскресным утром, перед началом смены, Лавиния позвала Маринеллу посмотреть макинтош в витрине магазина на улице Руджеро Сеттимо: по ее словам, он идеально подходил для дождливой погоды, да и стоил не так уж дорого. Она расстроилась, когда Маринелла напомнила, что после пятисот тысяч нужно собрать еще полтора миллиона.
– Умеешь же ты испортить настроение. С этой суммой мы разберемся позже. А пока главное – не пропустить срок приема заявок, так?
Так или не так, но, видя энтузиазм Лавинии и самопожертвование Патриции, Маринелла мало-помалу решилась ехать. Она рассказала о Манчестере подругам и Лучано. Таня и Розария уже принялись составлять список актеров и музыкантов, которых она должна разыскать в Лондоне, хотя Маринелла объяснила им, что Саймон Ле Бон ее там не ждет. Лучано, напротив, отреагировал чересчур практично.
– Но смогут ли твои сестры собрать эту сумму? Ладно пятьсот тысяч, но остальное? И когда ты окажешься там, тебе понадобятся деньги на жизнь.
Маринелле впервые пришлось посмотреть правде в глаза.
– Я знаю. Мы с сестрами думаем об этом, мы же не тупые.
Она грубила, потому что не хотела показаться глупой, особенно Лучано. Но он первым заговорил о том, что пугало и ее саму: пятьсот тысяч лир пропадут даром, ведь задаток не возвращается, но ни в какой Манчестер она не поедет.
Второй раз горькая правда настигла Маринеллу в полдень, когда она повторяла Леопарди, – поговаривали, что в этом году выпускное сочинение будет по нему. Она сидела голодная и подавленная – Лавиния не успела купить продукты и на кухне имелся только сморщенный нектарин, – когда в дверь позвонили. На пороге стоял человек, которого она точно не ожидала увидеть, – Козимо Пассалаква.
– Привет, Марине. Можно войти?
Козимо был из тех, кто все еще слушал Inti-Illimani[86] и, хмурясь, читал L'Unità; Маринелла была уверена, что морщины у него на лбу уже не разгладятся. Конечно, этому способствовал и преклонный возраст. Козимо никогда не казался ей молодым, но в этот жаркий день он выглядел еще более подавленным и потрепанным, чем обычно.
– Патриции нет дома, – сказала она.
Не ее – и вовсе не его – вина в том, что Маринелла испытывала к нему инстинктивную, первобытную неприязнь, как собака к кошке.
– Я знаю, что ее нет, – ответил гость. – Я хотел поговорить с тобой. Позволишь?
Помимо прочего, Козимо Пассалаква всегда придерживался формального, вежливого стиля общения, который действовал Маринелле на нервы. «Если позволишь». «Если не возражаешь». «Пожалуйста». «Будь так любезна». Однако Маринелла не могла скрыть своего любопытства – она не могла придумать ни одной причины, по которой парень Патриции мог захотеть с ней поговорить.
– Ладно, заходи. Я занималась.
Козимо указал на стол в гостиной, заваленный книгами по литературе, и в его темной бороде мелькнуло подобие улыбки.
– У тебя в этом году выпускной экзамен.
– Очень скоро. И мне еще много чего надо выучить.
Козимо понял намек.
– Я не задержу тебя надолго.
Он без приглашения сел в кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги. Потом достал из кармана рубашки – Маринелла только сейчас заметила, как он оттопыривался, – синюю бархатную коробочку и положил на стол перед девушкой.
– И что это?
Козимо кивнул:
– Открой, пожалуйста.
Сердито вздохнув, Маринелла подняла красивую гладкую крышку. Внутри на блестящем атласе сверкало кольцо из белого золота с маленьким, но ослепительным бриллиантом.
– Тебе нравится? – спросил Козимо.
Ювелирные украшения нервировали Маринеллу, она всегда боялась что-нибудь повредить, сломать застежку или потерять камень, но это кольцо при всем своем изяществе казалось прочным и долговечным.
Сердце Маринеллы замерло.
– Ты хочешь жениться на Патриции?
– Конечно, я хочу на ней жениться. Я набрался храбрости и сказал ей: «Знаю, я не красавец, я не молод, я совсем не похож на твоего друга Пеппино. У меня есть только бар и кучка приятелей. Но я по-настоящему люблю тебя, и если ты выйдешь за меня замуж, то сделаешь меня самым счастливым человеком на свете». И знаешь, что она ответила? Я не мог в это поверить, но она сказала «да».