Насколько верно это наше предположение — библиографические сведения о Баркове ничего не отвечают нам.
Мы знаем только, что литературная деятельность его началась около 1762 года, и что он умер в 1778 году. Все его произведения, не носящие на себе того характера, представителем которого служит в нашей литературе он сам, были написаны им около 1762-63 годов. К этому времени относятся его переводы с латинского и итальянского и несколько оригинальных статей. Барковщину он начал писать уже позднее. Первоначальным мотивом этих произведений, по всей вероятности, было желание подтрунить над сумазбродным А. П. Сумароковым, над которым было в моде смеяться в то время. <…>
Его трагические безделки есть довольно меткие пародии (перевороты, как тогда говорили) на ходульно-торжественные трагедии Сумарокова. В этих трагических безделках герои говорят такими же длинными возвышенными стихами, как у Сумарокова, о самых непристойных и низких предметах.
Нечего и говорить, какое впечатление производили на самолюбивого и раздражительного Сумарокова эти безделки! Тогда водилось, что литератор прежде всего читал свое произведение в гостиной какого-нибудь знатного барина и, только перечитав свое произведение в нескольких домах, предавал его тиснению. Нередко случалось, что после чтения ужасающих сцен в трагедиях Сумарокова Барков вынимал из кармана свою безделку и, к великому скандалу российского Расина, тешил холостую компанию своей сквернословной пародией.
Все эти пародии до сих пор еще сохранились в рукописях многих полуграмотных любителей, заучивающих наизусть все произведения подобного рода, уже потому одному, что оне запрещенные. Кроме пародий у Баркова есть еще множество стихотворений, пользующихся громадной известностью, каковы: «Подай-ка, Сенька, миску», «В задорной юности моей», «Жила девица Катерина» и проч.[113] Кроме того множество приапических стихотворений других авторов приписываются Баркову. Самые несообразные анегдоты рассказываются про него. Все они задевают одну черту характера: дерзкую, поражающую находчивость.
О смерти Баркова предание говорит, что он окончил жизнь самоубийством, оставив по себе записку: «Жил грешно и умер смешно».
Один анегдот об нем, за достоверность которого можно сколько-нибудь ручаться, показывает, что он не чужд был стремлениям подшутить довольно дерзким образом. Раз ему академия поручила какой-то перевод, и при этом он получил довольно дорогой экземпляр того сочинения, которое следовало перевести. Спустя долгое время и после многих напоминаний, Барков все уверял, что книга переводится, и, наконец, когда к нему уже начали приставать довольно серьезно, он объяснил, что книга действительно переводится из кабака в кабак, что сначала он ее заложил в одном месте, потом перевел в другое и постоянно озабочивается, чтобы она не залеживалась подолгу в одном месте, а переводилась повозможности чаще из одного питейного заведения в другое.
Больше мы ничего не знаем о Баркове.
В сборник были включены материалы из четырех отдельно изданных книг: «Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира», предпосланное «Сатирам…» Кантемира, отредактированным Барковым, переводы драмы «Мир героев», сатир Горация, басен Федра, двустиший Дионисия Катона и составленное Барковым «Житие Федрово».
Издание отрецензировал казанский библиограф П. П. Васильев, указавший на три не включенные в книгу работы Баркова: «Ода» Петру III (в конце XIX в. экземпляра этого издания не было в Публичной библиотеке в Петербурге, и оно оказалось недоступным даже С. А. Венгерову при составлении антологии «Русская поэзия»), «Летописец Несторов» и «Переводы с Латинского и Шведского языков». Вначале рецензент охарактеризовал сложившуюся литературную репутацию Баркова: «Иван Семенович Барков пользуется на Руси большею известностию как автор многих рукописных стихотворений, проникнутых крайним цинизмом и известных под названием барковщины. И несмотря на то, что со смерти Баркова протекло без малого сто лет (он ум. в 1778 году)[114], его рукописные стихотворения и по настоящее время ходят в множестве списках (!), возбуждая сочувствие в неразвитой среде нашего общества»[115].
Издание 1872 г. заметного общественного резонанса не вызвало. Большее значение имели публикации С. А. Венгерова: его статья о Баркове в «Критико-биографическом словаре», небольшая подборка переводов в «Русской поэзии»[116] и собрание разнообразных материалов о нем в 5-м выпуске той же антологии (СПб., 1895). Публикация Венгерова послужила основой для целого ряда стереотипных брошюр, рассчитанных на то, чтобы привлечь внимание покупателей скандально известным именем автора. Под заглавием «Сочинения Ивана Баркова. Писателя времен Екатерины» в начале XX века у разных издателей вышли книжечки объемом в 12–16 страничек[117]. Здесь были перепечатаны статья Венгерова и тексты из 4-го выпуска «Русской поэзии» (две федровы басни и пять двустиший Дионисия Катона). Никакого самостоятельного значения данные издания не имели, лишь тиражируя статью Венгерова.
Очерк Венгерова знаменателен тем, что в нем впервые в русской печати приведены довольно обширные рассуждения о непристойной барковиане с апелляцией к конкретным рукописям, хотя и без каких бы то ни было цитат и пересказов. Но все же конкретный историко-литературный анализ подменен разговором о национальной нравственности русских, не к выгоде для них. Барков, по мысли ученого, явил собой «просто выражение низкой культуры его времени» и одновременно «кульминационное выражение» характерной «невоспитанности русской».
В 1920-1930-е гг., отталкиваясь от характеристики Венгерова, исследователи стремились наметить пути собственно литературоведческого изучения Баркова. Правда, конкретные штудии в основном уступали место декларациям, за разработку которых взялись лишь спустя десятилетия новые поколения ученых[118]. Что касается послереволюционных десятилетий, то тут следует отметить главу «Академический переводчик и срамной поэт Иван Барков» в книге Т. Грица, В. Тренина и М. Никитина «Словесность и коммерция» (М., 1929), где была предпринята попытка «концептуального» подхода к явлению барковианы с опорой на теоретические положения русских формалистов (концепции литературного быта и литературной эволюции, пародирования как историко-литературного явления и т. п.). Иначе к изучению темы подошел известный пушкинист М. А. Цявловский в связи с исследованием поэмы («баллады») Пушкина «Тень Баркова». Выясняя ее литературную традицию, Цявловский чуть ли не впервые извлек из рукописных сборников тексты барковианы и подготовил их к печати в качестве иллюстраций и параллелей к «Тени Баркова». Однако законченное в 1935–1936 гг. исследование Цявловского, предназначавшееся для академического издания Пушкина, издано не было[119].
Интерес к барковиане был и у другого выдающегося ученого, специалиста по русскому XVIII в., Г. А. Гуковского[120], которому, вероятно, принадлежит честь и первого публикатора в подцензурной печати подлинного барковианского (что не означает «барковского»!) текста.
О публикаторских намерениях Гуковского некоторое представление дает его переписка с редакцией «Литературного наследства»[121]. Уже в первом письме к И. С. Зильберштейну, обсуждая возможности публикации материалов. XVIII — начала XIX в., Гуковский намечает две темы: «подпольной стиховой литературы», включающей политическую и литературную сатиру, и второго комплекса, который «касается другого крыла подспудной поэзии — эротики, от Баркова до Лонгинова. В наст<оящее> время, как известно вероятно и Вам, М. А. Цявловский издает кое-что из Баркова и псевдо-Баркова. Конечно, такое издание, как, напр., Л. Наел., не может иметь дела с прямой порнографией; но хорошо было бы, вообще говоря, тем или иным способом ввести в научный оборот сведения о поэтах и поэзии, некогда игравших огромную роль в литературной жизни, а ныне вовсе неизвестных даже специалистам» (л. 1об.-2; письмо от 23/IX 1931 г.). В следующем письме, от 1 октября, планы Гуковского уже конкретизировались: в числе материалов вольной поэзии он называет «непристойные стихи об Анне Ивановне» (л. 6). Именно они по тексту одного из сборников ИРЛИ были с пропусками ряда слов опубликованы в подборке «Подпольная поэзия 1770-1800-х годов», подготовленной Гуковским совместо с В. Н. Орловым[122]. Судя по ответам редакции, особого интереса барковианская тема у «Литературного наследства» не вызвала; однако Гуковский продолжал предлагать: «Можно бы дать еще, напр., поэму полупохабную (без „слов“ заборных) из псевдо-барковианского наследия» (29/1 1935 г., л. 151об.). Но редактор и тут охладил пыл исследователя, разъяснив, что «этой статьей или публикацией сборник должен открываться, следовательно, она должна быть в достаточной мере выигрышной. Псевдобарковская поэма явно сюда не подойдет…» (31/1 1935 г., л. 152). Судя по всему, подспудное изучение данной темы в литературоведении того времени велось, о чем свидетельствуют указания комментаторов на помощь их коллег в работе с рукописями «непристойных» текстов.
Последующие случаи публикации (также с купюрами) текстов бар-ковианы в Советском Союзе связаны с изысканиями Г. П. Макогоненко. Ряд цитат был приведен в его статье «Враг парнасских уз», а в издание двухтомника «Поэты XVIII века» вошла «Ода кулашному бойцу»[123].
И лишь в последний год барковиана XVIII в. появилась на страницах «официальной» печати, но эта тема выходит за рамки нашего краткого исторического обзора.