<…> Крузий — 5 часов в неделю „толковал древних римских авторов, при чем и знание древностей, также и правила о чистоте штиля изъяснять. Он же покажет, когда потребно рассудится, и литературную историю по печатному Гейманову руководству…“. После обеда Фишер читал „универсальную историю, с присовокуплением всегда хронологии“. Струбе де-Пирмон толковал „новейшую историю всех государств в Европе, и потом их внутреннее состояние и каждого с прочими союзы и политическое связание“. Тредиаковский — „Целляриеву орфографию“ и „Гейнекциевы основания чистого штиля“. По окончании этих лекций предполагалось занять студентов науками, к которым у них окажется более склонности, как-то астрономиею, химиею, ботаникою и механикою»[33]. Ломоносов вел в университете курс «Истинной физической химии» и читал студентам лекции по российскому стихотворству; Барков был одним из слушателей этого курса по теории словесности[34].
В течение первого года Барков отличался своими успехами у X. Г. Крузиуса, не блистал у В. К. Тредиаковского, И. Э. Фишером был отнесен к тем студентам, которые «либо не годны к историческим наукам, либо рано к оным допущены»; Г. В. Рихман свидетельствовал, что он имеет плохие знания даже в арифметике[35]. На экзаменах в январе — феврале 1750 г. Г. Ф. Миллер представил о Баркове такой аттестат: «Иван Барков несколько показал успехов в арифметике, а в других математических науках не столько, также и в философии не много учился. Он объявляет, что по большей части трудился в чтении латинских авторов, и между оными Саллюстия, которого перевел по русски войну Катилинову. Понятия не худова, но долго лежал болен, и кажется, что острота его от оной болезни еще нечто претерпевает». 17 февраля 1750 г. Фишер дал оценку поведению Баркова: «Ив. Барков средних обычаев, но больше склонен к худым делам»[36].
В материалах академической канцелярии сохранились сведения о разгульном быте соучеников Баркова, среди которых были и такие известные позже деятели русской литературы и науки, как А. А. Барсов, А. И. Дубровский, Н. Н. Поповский, С. Я. Румовский и др.: «…новые студенты часто и сильно кутили; драки у них между собою и с посторонними были не редкость; в студентских комнатах находили женщин; начальству не раз приходилось выслушивать грубости и даже угрозы. Академик Фишер, которому был поручен надзор за студентами, однажды просил академическую канцелярию, для удержания студентов от своевольств, назначить в его распоряжение особую команду из восьми солдат и двух „кустосов“[37]».
В этих проделках Барков отличался более других. Известно, что 23 марта 1750 г. по приказу президента Академии наук К. Г. Разумовского «велено студента Ивана Баркова за его из университета самовольную отлучку и другие мерзкие проступки в страх другим высечь, что и учинено»[38]. В 1751 г. С. П. Крашенинников доносил, что после кутежа Барков «ушел из университета без дозволения, пришел к нему, Крашенинникову, в дом, с крайнею наглостию и невежеством учинил ему прегрубые и предосадные выговоры с угрозами…»[39]. «1 апреля 1751 года, отлучившись из Академии, он возвратился в нетрезвом виде и произвел такой шум, что для усмирения его товарищи принуждены были позвать состоявшего в Академии для охранения порядка прапорщика Галла. Барков, сопротивляясь ему, „сказал за собою слово и дело“, почему взят был „под караул“ и отправлен в Тайную Канцелярию розыскных дел. 15 апреля он был возвращен оттуда и снова принят в академический университет „с таким объявлением, что хотя он Барков за то подлежал жестокому наказанию, но в рассуждении его молодых лет и в чаянии, что те свои худые поступки он добрыми в науках успехами заслуживать будет, от того наказания освобожден; а ежели впредь он Барков явится в пьянстве или в худых каких поступках, тогда жестоко наказан и отослан будет в матросскую службу вечно“. С 25 мая 1751 года он был уже исключен из числа студентов и состоял в типографии учеником наборного дела, с содержанием по два рубля на месяцу; но Канцелярия, „усмотря его молодые лета и ожидая, не будет ли от него впредь какого плода“, назначила ему обучаться российскому штилю у проф. Крашенинникова и языкам французскому и немецкому, и только по окончании учебных часов приходить в типографию, причем корректору Барсову поручено было наблюдать, чтобы он не впал в прежние непорядки, и доносить о его занятиях и поведении ежемесячно»[40].
Окончательно «исправиться» Баркову было трудно; если в июле 1751 г. Барсов доносил, что Барков находится «в трезвом уме и состоянии и о прежних своих продерзостях сильно сожалеет», то 10 ноября 1752 г. он вместе с двумя академическими мастеровыми был наказан розгами «за пьянство и за ссору в ночное время»[41].
Неопределенное положение «ученика» при Академии наук и должность типографского помощника с мизерным жалованьем было для Баркова тяжелым испытанием, и 2 марта 1753 г. он подал в академическую канцелярию прошение:
В Канцелярию Академии Наук
Всепокорное прошение.
Просит тоя ж Академии Наук ученик Иван Борков, а о чем мое прошение, тому следуют пункты:
1.
Прошлого, 1752 года, Майя 29 числа определен я нижайший к находящемуся в типографии корректору Алексею Барсову для вспоможения ему в поправлении корректур и для записки у него бумаги и прочих материалов, понеже за множеством положенных на него Барсова дел, а имянно, что надлежит до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, такожде и для посторонних его случающихся дел, как то переводу ведомостей и иных, без вспоможения оному одному исправиться было трудно.
2.
А минувшаго февраля м<еся>ца 5 числа сего 1753 года по резолюции Канцелярии Академии Наук помянутый корректор Алексей Барсов от должности, касающейся до приходу и расходу бумаги и прочих материалов, уволен, и оная препоручена определенным для тех дел особым людям г<оспо>д<и>ну инспектору Томилину и наборщику Ивану Ильину, и следовательно он ныне оставлен токмо при исправлении корректорской должности и над типографскими служительми смотрение имеет, что он без труда и без помощи моей исправлять может.
3.
И тако я нижайший в типографии впредь имею находиться праздно, ибо как объявлено мною, для помянутых обстоятельств и умаления дел лехко может и без помощи моей оной корректор Барсов справляться.
4.
А желаю я нижайший принять на себя должность бывшего при асессоре и унтер библиотекаре гдне Тауберте канцеляриста Ульяна Калмыкова, которую я свободно отправлять могу, хотя от типографии освобожден и не буду.
5.
А понеже в убогом моем нынешнем состоянии определенным мне жалованьем, которого годовой оклад состоит токмо в тритцати шести рублях, содержать себя никоим образом почти не можно, ибо как пищею и платьем, так и квартиры нанять чем не имею.
Того ради прошу Канцелярию Академии Наук, дабы соблаговолено было меня нижайшего на помянутого бывшего канцеляриста Калмыкова место определить и притом к окладу моего жалованья прибавить по благоизобретению Канцелярии Академии Наук, и о сем моем прошении решение учинить.
1753 года, Марта дня.
К сему прошению ученик Иван Борков
руку приложил[42].
В тот же день, 2 марта, академической Канцелярией было определено «оному ученику Баркову быть впредь до усмотрения в Канцелярии Академии Наук для переписки на бело случающихся дел, нежели он худые свои поступки оставит и в порученном ему деле явится прилежен, то без прибавки жалованья оставлен не будет…»[43].
Баркову пошли навстречу. П. С. Билярский замечал по этому поводу: «Видимо, что академическое начальство ценило его дарования и старалось исправить его поведение. Впоследствии встречаются еще попытки поддержать его угрозами и обещаниями, — попытки напрасные. При всем том его по крайней мере терпели»[44]. Очередной пример благорасположения к Баркову был продемонстрирован очень скоро. Не успел Барков перейти в академическую Канцелярию, как сразу же попал в очередную неприятную историю и даже содержался под стражей. Но вновь начальство снизошло к нему, хотя в случае повторения подобного Баркову опять пригрозили списанием из Академии в матросы. На этот счет вышло следующее предписание:
Понеже ученик Иван Борков за продерзости ево содержится при Канцелярии под караулом, а ныне он в виностях своих признавается и впредь обещает поступать добропорядочно, да и Канцеляриею он усмотрен против прежнего исправнее, того ради, да и для наступающего праздника С < вя > тыя Пасхи, из под караула его свободить, однако быть ему при делах в Канцелярии и для переписки ученых пиэс в звании копииста и к производимому ево нынешнему жалованью к 36-ти рублям прибавить ему еще четырнатцать рублей и тако имеет он получать в год по пятидесяти рублев; и оное прибавочное жалованье начать производить будущаго апреля с перваго числа; а ежели он Борков впредь наилучшим образом себя в делах и поступках окажет, то имеет ожидать как прибавки жалованья, так и произвождения; а в противном случае непременно отослан будет в матрозскую вечную службу; чего ради ему объявить сие с подпискою. / Подлинной за подписанием Советника гдна Шумахера за скрепою Секретаря Ханина.
Марта 30 дня
1753 года.[45]
С этого времени на ближайшие годы главной обязанностью Баркова стала переписка (копирование) различных академических документов и рукописей. Поручалась ему и редактура отдельных текстов. Очень быстро Барков приобрел хорошую квалификацию, как сказали бы сейчас, редакционно-издательского работника. Именно в области книжного дела и литературного труда он намеревался зарабатывать себе на жизнь, ибо мизерного жалованья академического копииста (как стал он теперь именоваться вместо «ученика») могло хватить разве что на водку, при тогдашней ее баснословной дешевизне. Для сравнения с окладом Баркова (36 р. плюс добавленные 14 р.) укажем, что за двадцать лет до этого (в 1735 г.), при более низком уровне цен