– Вы голодны? – спросила Соня, приблизившись.
– Должно быть, да.
– Хорошо. Тогда сначала возьмем у вас кровь на анализы, лучше делать это натощак. Потом покушаем, да? А потом, попозже, пойдем на томографию и ЭЭГ.
– Что такое ЭЭГ?
– Электроэнцефалограмма головного мозга, – скороговоркой ответила Соня. – Ну что, как Вам такой план?
– Отличный план, – Фаина попыталась улыбнуться. – Замечательный.
Когда у нее брали кровь из вены, заставив перед этим «покачать кулачок», Фаина смутно припомнила, что такое уже было с нею, по ощущениям, не столь давно. Это ее порадовало, но она не стала никому сообщать о своей маленькой победе. Через время ей принесли пресную, невкусную, несоленую еду на пластмассовом подносе и оставили разбираться с нею. Женщина и подросток не пытались с нею общаться, как будто боялись или испытывали волнение в ее присутствии. Наталья Григорьевна читала книгу, расположившись ближе к окну (Фаина очень хотела рассмотреть обложку, но никак не получалось), а Костик торчал в телефоне, видимо, с кем-то переписывался, иногда широко улыбаясь.
Фаина не смогла доесть тушеную на воде куриную грудку и безвкусную гречку, но в целом почувствовала себя лучше. Она аккуратно составила с себя поднос на тумбочку, которую перед этим благоразумно придвинули к ее кровати. Но помимо пищи следовало переварить еще и все то, что рассказал врач. Как же она довела себя до такого состояния? Что с нею произошло? Почему-то Фаину не оставляла мысль, что ей чего-то не договаривают. Возможно, им самим это даже неизвестно, а она забыла об этом. Какой-то проклятый замкнутый круг. Мучение от того, что она не может вспомнить что-то очень важное, возрастало. Сложно было сосредоточиться на какой-то единой мысли или идее, все они ускользали, как гладкие рыбы в воде.
– Что читаете? – спросила она, чтобы отвлечься.
– Я? – от удивления Наталья Григорьевна перевернула книгу и осмотрела обложку, как будто забыла, что у нее в руках. – Фауста перечитываю.
– Фауста, – медленно повторила Фаина, прислушиваясь к себе. – Гете написал, верно?
– Верно, – улыбнулась женщина. – Тебе сейчас, наверное, очень страшно. Не можешь ничего вспомнить, понять. Связать в одну картину. Не волнуйся, доверяй Вадиму Валерьевичу. Он строгий, но хороший врач.
– А что с вами? Почему вы сюда попали?
– У меня гастрит, обострение, – оживился Костя.
– У меня киста.
– А вы тут давно лежите?
– Неделю. Когда мы сюда попали, ты была уже в том состоянии… ну, ты понимаешь.
– А ко мне кто-нибудь приходил?
– О, ну конечно. Я об этом как-то даже забыла сказать. Слишком неожиданным было твое пробуждение. Оно выбило нас из колеи. В хорошем смысле этих слов. При нас наведывались какие-то ребята. Думаю, твои соседи. А вот родителей я не видела. Может быть, они приходили в самые первые дни… даже не знаю.
– Я не помню, как они выглядят, – зачем-то призналась Фаина, ощутив странное желание поделиться с кем-то своим состоянием и волнениями.
Наталья Григорьевна отложила книгу обложкой вверх и серьезно посмотрела на девушку.
– Я думаю, это пройдет. Если Вадим Валерьевич считает, что память к тебе вернется, то так и будет. Ты, главное, не переживай сильно. От стресса состояние может ухудшиться. Просто верь ему. Он специалист.
Фаина покивала и отвернулась лицом к стене, чтобы никто не мог видеть слезу, которая покатилась по ее щеке. Внезапно ей стало очень грустно, жалость к себе душила ее холодными руками с запахом хлорки. Необходимо было сосредоточиться на настоящем: на том, как скоро за ней придет Соня, какие у нее будут анализы, что покажет томография… Явится ли кто-то проведать ее в ближайшее время, вспомнит ли она этого человека, как долго она пробудет здесь…
Все это, конечно, волновало ее. Но еще сильнее Фаину беспокоило стертое прошлое, картинка за запотевшим стеклом, которую не рассмотреть. Ее угнетало, что она не может вспомнить ничего цельного. Она была почти уверена в том, что ей не позволяют этого сделать. А там было что-то действительно важное, большое и нужное, что-то, от чего сейчас щемило в груди и хотелось тихо плакать, повернувшись на бок. Информация уничтожена, но эмоции остались. Это разрывало ее на части.
Глава 41, в которой диагнозы не подтверждаются
О тeбe узнaл я вo вчepaшнeм cтpaннoм cнe,
Все, чтo я увидeл, будeт вeчнo жить вo мнe.
Ecли ты зaxoчeшь обo вceм мнe paccкaзaть, –
Beтep знaeт, гдe мeня иcкaть.
Браво – «Ветер знает»
На удивление лечащего врача, анализы Фаины и результаты томографии не выявили осложнений на мозг или иные системы организма. Иными словами, не обнаружилось того, что прогнозируемо могло вызвать амнезию. Инсулиновая кома, в которой девушка побывала, не тронула ее мозг, вероятность чего была крайне мала. Но анализы не лгали: никакого отека мозга или даже намека на повреждения у Фаины не нашли. Самая, казалось бы, очевидная причина потери памяти растаяла, что ставило врача в тупик. На руках у него остались лишь последствия без объективных причин, и он не знал, что ему с ними делать.
«Да уж, – подумал он, взяв в руки пухлую стопку листов и снова пробежавшись глазами по результатам, мечтая наткнуться на что-нибудь, упущенное ранее, но зацепиться было решительно не за что. – С этой девицей с самого начала все было непросто».
Она явила собой прямо-таки дьявольский уровень везения, в который врачу с большим стажем верилось с трудом. Он видел многое за двадцать шесть лет работы, но не такое. Удивительные случаи бывали, да, но не необъяснимые чудеса. Чтобы люди с настолько запущенным диабетом, пережив инсулиновый шок (судя по всему неоднократный), на волосок от смерти впав в гипогликемическую кому, так скоро оклемались и с каждым днем чувствовали себя лучше… Более того, девушка, от силы дотягивающая до шестидесяти килограммов. Что-то здесь было нечисто, и его терзали сомнения.
То, какими темпами Фаина шла на поправку, должно было вызвать облегчение и радость, самоутверждение в своих профессиональных навыках, но вместе с тем рождало естественные подозрения. Так просто не бывает. Ее привезли сюда две недели назад на грани жизни и смерти, отощавшую, будто давно ничего не евшую, измученную, белую, как бумага, с температурой ниже положенной человеку, с сердцебиением больше ста ударов в минуту, и ее зрачки не реагировали не свет медицинского фонарика.
До этого момента все шло логично, укладывалось в рамки понимания и его врачебного опыта. Но что эта девица вытворила потом! Вместо того, чтобы оставаться без сознания, что было бы понятно, а затем, не выходя из комы, тихо отойти в мир иной, что было наиболее вероятно в ее тяжелом состоянии, она вдруг взяла и очнулась. Мало того, в первые минуты после пробуждения она уже сидела в постели, а не лежала овощем, разговаривала в полный голос, имея силы временами даже повысить тон, и смотрела на всех осмысленным взглядом. Будто бы не валялась в отключке чуть больше недели, а просто легла поспать ненадолго. И сейчас проснулась, недовольная тем, что ее перенесли в другое место и не рассказывают, почему.
Далее. Ее томография и ЭЭГ не выявили отклонений, что делало факт амнезии странным и подозрительным. В чисто физическом аспекте ее мозг был в порядке, что являлось колоссальным везением после тяжелой диабетической комы. Нет, даже не везением, а чем-то маловероятным в реальном мире. Врач нахмурился, надел очки и просмотрел бумаги еще раз, пытаясь разобраться, что беспокоит его больше всего в этой пациентке.
Разумеется, необъяснимая потеря памяти, которой быть не должно, если верить анализам. А он им верил. Но и не считал, что Фаина притворяется – на своем веку он повидал много имитаторов. Девушка не лгала. Но уж больно странная у нее была амнезия: она вспоминала знакомых людей, как только видела их перед собой и начинала общаться. В течение минуты до нее доходило, что этого человека она точно знает. То же самое было и с некоторыми событиями, но лишь некоторыми из них.
Фаина могла вспомнить что-то из прошлого, если ей долго и подробно об этом рассказывать. Однако на какие-то темы в ее голове словно поставили запрет, и сколько бы она ни старалась напрячь память, сколько бы деталей ни получила, все без толку. Как будто на напечатанный текст капнули хлоркой в нескольких местах, и там, где раньше были четкие черные буквы, отныне – белые пятна, навсегда разъевшие бумагу.
Именно такое впечатление сложилось у врача после того, как он стал свидетелем нескольких встреч пациентки с родными и друзьями. Наведываясь к ней, они изо всех сил старались восстановить ее воспоминания, наперебой вопрошая, а помнит ли она вот это, а помнит ли это, и пятое, и десятое. Хотя в большинстве случаев именно им приходилось отвечать на ее уточняющие вопросы, и, надо отдать должное, они делали это весьма подробно, пускаясь в пространные изъяснения.
Врач запретил близким нагружать Фаину информацией и вообще подолгу утомлять ее разговорами, но не мог находиться в палате постоянно и следить за соблюдением запретов. Он был почти уверен, что его условия злостно нарушаются, но решил оставить это на чужой совести, единственный раз обозначив все риски. Отчасти он понимал этих людей – они были слишком взбудоражены тем, что пациентка непрогнозируемо пришла в себя, им хотелось все время находиться рядом с нею, иметь возможность в любой момент убедиться, что она жива и в сознании.
В положенное время посетители покидали клинику. Единственное, что связывало ее с прошлой жизнью, исчезало, оставляя Фаину в удрученном состоянии, наедине с мучительным количеством вопросов и опасений. Находясь в одиночестве, она ничего не могла вспомнить самостоятельно, поэтому бродила понурая и печальная, как привидение. Несколько раз врач беседовал с нею с глазу на глаз, и после каждой беседы убеждался заново, что амнезия не наиграна, а ее свойства не поддаются условной классификации даже в очень размытых парадигмах. Он не мог дать никаких прогнозов и чувствовал себя некомпетентным.