Одно Миша помнил со всей отчетливостью: Фаина была до смерти запугана. В такое состояние сам себя не погрузишь, придумав что-нибудь. Значит, что-то произошло. Так почему же ее соседи, ее самый близкий друг ничего не знают об этом? Она с этим подонком держала отношения в тайне? Или это были выдуманные Фаиной отношения? Или выдуманный человек?..
У Миши голова закипала от таких размышлений, и в то же время он понимал, что Фаина, должно быть, ежедневно ощущала подобное и как-то жила с этим. Наверняка с ней произошло нечто ужасное, катализировавшее процесс. Отчасти он винил в этом себя – напрасно тогда отпустил ее обратно, ничего толком не выяснив, поверил на слово, сделав скидку на ее стандартные странности, а не стоило! Напрасно ничего не рассказал родителям. Возможно, если бы действия с его стороны были более рациональны, всего этого могло не произойти.
Но одна вещь не могла не радовать Мишу – сестра быстро поправлялась, он мог видеться и общаться с нею каждый день после занятий. А самое главное: что бы с ней ни случилось до приступа, сейчас она не способна об этом вспомнить. Он втайне надеялся, что это навсегда так и останется для нее слепым пятном, и для всех остальных тоже. Некоторые вещи лучше не знать.
Фаина так и не вспомнила, из-за чего (или кого) тогда сбежала. Значит ли это, что истинная причина побега скрыта, а брат знал выдуманную версию? Ведь до этого момента Фаина вспоминала все случаи, о которых ей рассказывали, если они реально происходили в прошлом. Отбросив эти мысли, Миша сосредоточился на настоящем. Даже если она лгала ему, какое это теперь имеет значение? У любой лжи есть причина.
Когда время посещения кончилось, брату пришлось уйти. Сегодня он был ее единственным гостем, и они вдоволь наговорились за несколько часов. Сейчас Фаина с печалью в сердце провожала его до регистратуры на своем этаже – дальше ей было нельзя.
– Когда тебя уже выпишут, не говорят?
– По идее, сегодня должны сообщить.
– Но ты ведь чувствуешь себя лучше?
– Гораздо. И показатели в норме. Надеюсь, скоро я отсюда выйду. Хочу на улицу. Погулять по городу.
– Слушай… родители хотят забрать тебя домой.
– Что?
– Но я тебе этого не говорил.
– Но зачем?! Не понимаю. Ведь я не инвалид, я могу о себе позаботиться, я…
– Я знаю это, не нервничай.
– Нет, но я же вспомнила вас всех, и много чего еще, вспомню и остальное. Как ходить и дышать, есть и спать – тоже помню. За мной не надо ухаживать или присматривать. Сиделка мне не нужна. Можно подумать, я первый человек в мире, который был в коме и терял память. Постепенно жизнь наладится, станет, как прежде.
– А ты помнишь, как оно было – прежде?
Фаина осеклась и задумалась.
– Не особо. Но я обязательно вспомню, – заявила она с оптимистичной улыбкой.
Мише стало не по себе от этой улыбки, на лице сестры казавшейся неестественной и вызывающей диссонанс, но вида он не подал. «Она не станет прежней, – подумалось ему с холодком на спине, – это уже не Фаина».
– Ты не переживай, я тебя просто предупредил об их планах, чтобы ты могла встретить их предложение морально подготовленной. Мать очень за тебя переживает, места себе не находит. Считает, что они обязаны тебя забрать, хотя бы на первое время. Она винит себя в том, что допустила подобное, и… Просто хочет, чтобы ты была в безопасности. Я не на их стороне, я просто объясняю их позицию, потому что мне она ясна.
– Ответь мне на один вопрос, Миш. Я нормально ладила с мамой до того, как… все случилось?
Этот вопрос застиг его врасплох настолько, что брат решил не обманывать.
– Не совсем.
– Я так и думала.
– Почему? Не сказать, что ты в целом с кем-то особенно ладила.
Но Фаина пропустила эту ремарку мимо ушей.
– Она смотрит на меня с такой тревогой, будто боится, что вот-вот я все вспомню и со скандалом прогоню ее.
– Ну, не настолько все было плохо.
– Она словно бы ждет от меня подвоха. Мы редко общались?
– Так и есть.
– Из-за меня?
– Да, верно. Из-за тебя. Тебе так было комфортнее. Со мной ты контактировала чаще. Помогала материально. Ты начинаешь что-то вспоминать самостоятельно?
– Нет. Скорее, догадываться по поведению окружающих.
– Что ж, я рад это слышать. Ты всегда была проницательна и тонко чувствовала людей. Хорошо, что это в тебе осталось. Полезное качество.
– Правда? – удивилась она, скрестив руки на груди и опершись о стойку регистрации. Это был явный жест к продолжению беседы, и администратор посмотрела на них с неодобрением, ведь время визитов закончилось семь минут назад, если верить крупным электронным часам над дверью, ведущей из отделения в холл.
– Правда. Ты чувствительный человек, неплохо разбирающийся в людях. Порой ты не можешь объяснить своей иррациональной неприязни, но пока что не ошибалась. Если изначально считала кого-то дерьмом, то так оно вскоре и оказывалось. Ты избегала подобных индивидуумов, не пускала их в свою жизнь. Я часто полагался на твое чутье.
– Избегала, – задумчиво повторила она, глядя словно бы сквозь брата. – Чутье.
– Фаин?
– М?
– Ты сейчас смотришь прямо как раньше, – с облегчением объяснил Миша. – Честно сказать, я рад этому. Ты постепенно возвращаешься.
– Как раньше? Это как?
– Ну, как будто ты не находишься здесь на самом деле, а кто-то говорит за тебя.
– Я что, была не от мира сего? – улыбнулась она спокойно.
– По правде говоря… да, – выдохнул Миша.
– Ага. Так вот, чего все от меня с таким напряжением ждут, заглядывая в глаза. Какой-нибудь выходки в моем стиле.
Брат с умилением кивнул, поражаясь ее сообразительности. Пожалуй, не все так плохо, решил он про себя.
– Позволь и мне задать вопрос, последний на сегодня.
– А то эта женщина вот-вот разгонит так, словно техничка в школе.
– Именно! Скажи, почему ты так испугалась, когда я сказал, что родители планируют забрать тебя к себе?
– Не испугалась.
– Запаниковала, – надавил Миша.
– Ну, да, – сдалась она и отвела глаза. – Просто, понимаешь, я здесь хочу остаться. Я чувствую, что так будет лучше, я привязана к этому месту. Не могу куда-то уехать, не должна уезжать, пока все не вспомню. А вспомнить могу только находясь здесь, ведь именно здесь со мной случилось, – Фаина почти перешла на шепот, – что-то из ряда вон выходящее. И я обязана докопаться, что это было. Для этого необходимо вернуться на мое место обитания, оказаться в той среде, где я жила, среди привычных людей и вещей. Погрузиться в эту атмосферу. А если я уеду и сменю обстановку, я так ничего и не вспомню. И буду мучиться от этого. Ты себе не представляешь, как это паршиво – знать, что кусок твоей жизни с неопределенного момента вырвали с мясом! Здесь меня подлатали, но я хочу узнать правду. Я хочу вспомнить, что там было. Понимаешь?
– Да.
– Знаешь, если я пока и могу вспомнить что-то, это ощущения. Из прошлого, которое стерли.
– Стерли?
Она кивнула и продолжила.
– Время от времени на меня накатывает что-то такое… нездоровое. Неописуемое. Эти эмоции не имеют отношения к настоящему, это какие-то фантомные волны из прошлого, оттуда, из этого вырванного куска.
– И что это за эмоции? – затаив дыхание, спросил Миша.
– Негативные, – призналась сестра и помедлила. – Внезапный страх, тревога, чувство безысходности, и еще…
– Что? Что еще?
– Молодые люди, время посещения закончилось восемнадцать минут назад, – зычно проговорила администратор, привстав со своего места, чтобы лучше видеть их. – Я все понимаю, но в больнице есть свои правила, и они действуют на всех без исключений.
– Извините! – махнула рукой Фаина и крепко обняла брата на прощание. Ее волосы вкусно пахли и щекотали ему лицо, но это были приятные ощущения, напоминающие о детстве. – Завтра поговорим.
– Ладно. Пока.
«…и еще предчувствие, будто меня скоро убьют», – продолжила она в уме, наблюдая, как брат скрылся за дверью. Затем Фаина подошла к стойке, чтобы еще раз извиниться за нарушение. Не хотелось, чтобы это дошло до лечащего врача. Он человек строгий, старых порядков, и даже к мелким правилам относится серьезно. Лучше его не раздражать.
Женщина напомнила, что Фаине следует остаток дня пробыть у себя, потому что Вадим Валерьевич собирался к ней зайти. Девушка вздохнула и с шарканьем казенных тапочек вернулась в опустевшую палату. Костика выписали несколько дней назад, Наталью Григорьевну – вчера вечером. Никого нового подселить не успели, но ей даже нравилось быть в одиночестве. От этого веяло чем-то приятным и старым, родным ее сердцу. Возможно, прошлой жизнью, которая сейчас казалась полурассеявшимся сном. И чем сильнее пытаешься удержать утекающий сквозь пальцы поток, тем более скользким он становится.
Может, вовсе перестать пытаться? Зачем тебе это надо? Вспомнишь еще то, что совсем не понравится тебе. А забыть уже не выйдет.
Недолго Фаина просидела в одиночестве, от скуки взявшись книгу, что оставила ей на память Наталья Григорьевна. Не сказать, что они подружились, но почему-то женщина решила поступить вот так, и Фаина внутренне благодарила ее за это. Сначала книга показалась ей слишком мудреной, и если бы не рифмованное изложение и сноски в конце страницы, которые многое поясняли (многое, но не все), Фаина бросила бы ее. Она чувствовала себя вне культурного и интеллектуального контекста этой книги. Похоже, ранее она не читала «Фауста», иначе вспомнила бы. Может, она вообще не любила читать, не интересовалась искусством? Надо будет спросить у Гены… Но сейчас что-то подстегивало ее продолжать чтение, с таинственным шелестом в тишине переворачивая тонкие хрустящие страницы.
На моменте, когда Фауст говорил:
Пергаменты не утоляют жажды.
Ключ мудрости не на страницах книг.
Кто к тайнам жизни рвется мыслью каждой,
В своей душе находит их родник,
в палату вошел Вадим Валерьевич, как обычно, со своим персональным стульчиком, который он носил с собой. Почему-то он предпочитал игнорировать иные предметы мебели в помещении, не садился на пустые койки, не облокачивался о подоконники или перекладины, но и стоять подолгу не мог, поэтому приносил с собой стул, даже если приходил ненадолго. Возможно, у него больные суставы, – думала Фаина, – какой-нибудь артрит.