реальное положение вещей?
На своем этаже Фаина не встретила ни единой души. Будто все вымерли. В общежитии всегда кто-то шумит: шляется без дела, готовит, смывает унитаз, курит на балконе, громко слушает музыку, кричит или смеется. Пустые коридоры несвойственны этому социальному организму, особенно ближе к вечеру.
Едва преодолев порог своей комнаты, она, не разуваясь, в чем была, без сил повалилась на пол и пролежала так, пока ей не стало лучше. Настолько лучше, чтобы подняться на ноги и отыскать лекарство.
Кто знает, сколько времени прошло. Периодически девушка засыпала, урывками успевая подумать о работе или вспомнить какие-то ужасно неприятные случаи из детства. Например, когда поругалась с соседским хулиганом, и он насыпал ей земли в глаза. Самой решить эту проблему тогда было сложно, пришлось идти к родителям и жаловаться. Был, конечно, скандал. Что сейчас с тем мальчиком? Где он? И, самое главное, как же его звали…
Или, например, когда соседки выкрали и прочитали ее дневник, и не по вкусу им пришлась ее честность… Тогда, помнится, даже мать узнала, что было написано внутри. И ей тоже не понравилось. Омерзительно вспоминать. Но мозг, агонизируя, делал это по своей воле и усмотрению, не спрашивая мнения хозяйки. Будто только негативными фрагментами памяти можно вернуть себя в адекватное состояние. И мозг, заботливый, решил калейдоскопом прокрутить их все.
Фаина вдруг поняла, окончательно проснувшись, что скучает по отцу. По его незамысловатому характеру, молчаливости и щедрости. Тем качествам, которые она лелеяла в себе и ценила в окружающих, что бы ни происходило. Ей стало до того грустно, что двигаться не хотелось. Апатичное настроение обычно приковывало ее к земле и не отпускало. Но с пола все-таки пришлось подняться.
Таблетки подействовали довольно быстро. Стоило принять их сразу, а не валяться на полу в ожидании второго пришествия. Несмотря на облегчение, Фаина решила добить себя (или же недуг, укоренившийся внутри нее подобно мерзкому паразиту?) контрастным душем и полностью взбодриться. Нужно было выгнать из тела болезную слабость.
После подобных приступов еще в течение суток нельзя есть ничего сладкого, чтобы не стало совсем худо. Это Фаина на собственном опыте определила. Безо всяких врачей. А если нельзя есть сладкое, то остаток дня будет дерьмовым, к бабке не ходи.
Никуда не торопясь, Фаина переоделась в домашнее, затянула потуже волосы на затылке, перекинула полотенце через плечо, вздохнула и вышла из комнаты. Повезло, что время было не то, когда к душу выстраивается очередь, и только попробуй влезь, не осведомившись сначала, кто за кем занимал. Временная безлюдность сыграла на руку.
Душ представлял собой тесную вытянутую кабину, напоминающую граненый стакан не первой свежести, захватанный и мутный, с многолетними следами ладоней и ступней многочисленных жильцов. В одной из любимых книг Фаины описывались схожие по форме кабины, вот только пользовались ими загадочные пришельцы-странники3.
Внутри было сломано все, что только можно сломать. Ржавые краны и вешалки неоднократно пытались починить, но надолго такой починки не хватало. Благие намерения в этом месте сталкиваются с ядовитым, деструктивным безразличием, а потому быстро иссякают. То ли из гадливости, то ли от постоянной тесноты, то ли от наплевательского отношению ко всему, включая собственный уют, жильцы снова и снова засоряли душ, отрывали крючки для одежды, полочки для мыла и мочалок, расшатывали трубы и душевые краны.
Им не нужно было сговариваться, чтобы всем вместе понемногу портить общее пространство проживания. Они словно бы подключались к коллективному разуму, и каждый прилагал совсем немного усилий к разрушению, сам того не замечая. Поэтому при любой попытке найти единственного виновного было невозможно. Все виноваты быть не могут, а если никто не виноват, то тут и говорить не о чем. Так все и кончалось раз за разом.
Если кабину окончательно приводили в негодность, это означало, что пользоваться ею теперь невозможно в принципе. Жильцы направляли банно-тазиковое паломничество на другой этаж или в другой блок, где кабина не была забита сором и волосами и вымазана различной человеческой грязью, не воняла как загородная свалка.
Непригодные кабины подолгу не чистили, всем было не до того. Приходилось терпеть накапливающиеся вонь и грязь, которые вроде бы и не ты создал, но ответственность за все это почему-то чувствовал из-за вездесущего запаха. Такое положение вещей давило на психику – каждый день по капельке. Медленно, но верно собирался небольшой водоем безумия. В нем хотелось кого-нибудь утопить. Разум шептал, что лишь после этого наступит облегчение.
Временами жить в этом затхлом местечке, где каждому плевать на себя, становилось психически невыносимо. И Фаине хотелось закричать, убежать отсюда босиком, без ничего, вымыться, отдохнуть, выспаться. Где-нибудь далеко. Возможно, в другом мире, куда увели целое население планеты через портал в одной из любимых книг.
Единожды, курсе на втором, Фаина по доброте душевной и отсутствию на тот момент какой-либо брезгливости прочистила водостоки, надраила стены душа, испачканные чем-то страшным (не хотелось даже задумываться, чем именно), вкрутила новую лампочку. Помнится, она ощущала себя героем, бескорыстно вершащим добро, меняющим мир к лучшему.
Но едва стало ясно, что даже взгляда благодарности не обратится в ее сторону, а история с загрязнением повторится снова и снова, как чертово колесо Сансары, Фаина спокойно решила больше никогда ни за кем не убирать, кроме себя. Раз и навсегда пришлось зарубить себе на носу, что люди не заслуживают проявления тех высоких душевных порывов альтруизма, что случаются с каждым из нас.
Сейчас душ выглядел вполне сносно. Не идеально, конечно, но терпимо для общежития, где каждому плевать и на себя, и на свинарник, в котором он живет за копейки, день за днем целенаправленно уничтожая свои шансы на нормальную жизнь. Фаина разделась, повесила вещи и полотенце на хлипкие крючки, открыла воду. Теплая, напор средний. Ладно, это неплохо. В конце концов, мы пришли сюда не париться, а наоборот – взбодриться.
В ногах все еще подрагивало желе былой слабости, плюс навалилась странная усталость, будто весь день бегал по городу с завязанными глазами, как в том клипе4, а не сидел в удобном офисном кресле. Проклятый организм разваливается на части из-за какого-то сахара. Тысячи людей питаются гораздо хуже, а страдает она.
Согнувшись в три погибели, девушка села на корточки, не забыв ухватить за собою шланг. В таком положении стало более заметно, что кое-где выпирают кости. Тазовые, например. И колени тоже, и ребра немного. Неужели она похудела еще больше?
Такие процессы как набор и сброс веса обычно не беспокоили Фаину. Она давно жила в том мире, где не имели значения объем и плотность ломтя мяса, в который тебя обернули – так девушка себя и воспринимала сознательную часть жизни. Отсюда проистекало ее наплевательское отношение к тому, сколько она спит, чем питается и какую воду пьет. Сейчас, заметив худобу и пару желтеющих синяков на ногах, девушка уже не придала этому прежнего значения. Если знаешь, что умираешь чуть-чуть быстрее, чем остальные, остается только смириться.
Несколько минут Фаина бесцельно поливала голову, уставившись в стену и ни о чем не думая. Прозрачные струи стекали по лицу и волосам, чтобы навсегда исчезнуть в темном желобе трубы и уплыть к океану.
Было как-то тоскливо, но трудно объяснить, почему. Хотелось оказаться подальше отсюда, и чтобы все проблемы куда-нибудь делись. Чтобы ничем не болеть… Бывает же, люди живут так, что со здоровьем и восприятием жизни у них все нормально. Нет никакого невидимого сдвига, от которого и хотелось бы отмахнуться, а не выходит. То и дело осматриваешь внутренности, подозреваешь в измене каждый уголок, бродишь, бродишь, а все не можешь найти в себе, что не так лежит, и поставить на место легким взмахом ладони, словно ящик задвинуть. И все время чувствуешь себя отщепенцем, ненужной деталью гармоничного паззла. И все будто бы смотрят на тебя искоса. Всё понимают лучше тебя. И молчат.
…А потом пошла горячая вода, которая, как оказалось, бодрит гораздо лучше. Фаина резво поднялась, поскользнувшись, и быстро вымылась, пока чудо природы не иссякло. Горячую воду редко можно было застать случайно. Обычно время ее подачи узнавали заранее и составляли расписание.
Распаренное тело повысило настроение, подарив непривычную легкость. Да, Фаина выглядела теперь как вареный рак, зато и следа дурного самочувствия не осталось. Ноги держали крепко, в голове прояснилось. В такие моменты казалось, что и не было никакого приступа, можно забыть о нем, забыть о лечении. До следующего раза.
В приподнятом расположении духа Фаина насухо обтерлась грубым полотенцем, оделась, обулась и ланью выскочила из кабины. Клубы пара заструились за ее спиной, норовя затянуть обратно. Она ощущала, словно кровь заново побежала под кожей.
У раковины Наташа мыла посуду, деловито разглядывая себя в разбитое и заляпанное пеной для бритья зеркало.
– Рано ты сегодня, – заметила она, не удивившись сияющему виду соседки.
– Ага, – неохотно отозвалась Фаина, и на этом беседа завершилась.
Нормально общаться с Наташей мы начнем только после того, как она избавится от своего злополучного поклонника, что повадился терроризировать общежитие в темное время суток. Он мог часами стучать в закрытые двери объекта своего поклонения, не забывая при этом грязно ругаться и что-нибудь ломать. Вечно Наташа находит где-то таких… ради денег, конечно. С этим не повезло: он узнал, где обитает его хитрая пассия, и теперь не оставит ее. Либо влюбился, идиот, либо Наташа кинула его на бабки. А она ведь может.
Растирая шею до приятного хруста, Фаина направилась к себе, не без удовольствия приметив, будто муравейник, наконец, ожил. Или она достаточно ожила, чтобы заметить это? Где-то негромко играла музыка, шел оживленный спор на повышенных тонах со стороны кухни, а в 405-ой громко и назойливо стучали молотком. Что это Кирилл удумал, ремонтом заняться? На него не похоже… хотя с его затяжной депрессией от неразделенной любви не помешало бы отвлечь себя физической работой.