Фаина послушно сомкнула веки, и несколько слез капнули на подушку.
Из Афин в Коринф многоколонный
Юный гость приходит, незнаком, –
Там когда-то житель благосклонный
Хлеб и соль водил с его отцом;
И детей они
В их младые дни
Нарекли невестой с женихом.
Фаина уснула очень скоро, убаюканная тональностью и вибрациями его низкого голоса. Когда же среди ночи она раскрыла глаза, одурманенная, с тяжелой головой, рядом с нею никого не было. И она позволила себе разрыдаться, не сдерживаясь.
Глава 28, в которой Фаину кормят с руки
«Такую минуту можно ждать всю жизнь. Женщина, которую ты и не мечтал встретить, сидит перед тобой, говорит и выглядит совершенно как женщина из твоих снов».
Генри Миллер – «Тропик Козерога»
«Я хотел бы обхватить ее обеими руками, сжать меж ладоней и движением большого пальца свернуть тонкую шею, как доверчивому утенку. Ладонью ощущать, как обмякнет пушистое желтое тельце, как начнет остывать, недвижимое, легкое. Отныне полностью мое.
Я хотел бы поднять ее над землей, как дорогую вазу, и обрушить вниз, чтобы сломать все, что есть у нее внутри, чтобы она взорвалась и рассыпалась мелкими стеклянными брызгами прямо у моих ног. Лужа блестящих осколков. Я мог бы ходить по ним босиком.
Я хотел бы вгрызться в ее тело зубами, как лев вгрызается в тугое брюхо юной антилопы, помогая себе когтями, выпуская теплые кишки наружу, пока она еще жива, лежит на боку и дышит с хрипом ускользающей жизни, а глаза ее заволакивает стеклянная дымка.
Я хотел бы поместить ее под воду и удерживать силой, наблюдая, как она захлебывается, легкие ее наполняются водой, она вздрагивает в первый раз, и потом еще раз, все ее тело дергается, противится происходящему, умирающий без кислорода мозг не верит в это. А я смотрю. Мне приятно на это смотреть.
Но каждый раз, когда я намереваюсь свернуть ей шею, она напрягает мышцы и изворачивается, и я вижу, что в руках у меня не утенок, а питон, способный переломить кость в моей руке, овившись вокруг нее.
Но каждый раз, как я собираюсь разбить ее и с яростью бросаю оземь, она с глухим стуком ударяется и остается целой, ни трещинки, она прочнее, чем любой материал, известный человеку.
Но каждый раз, как я обнажаю свои клыки и подбираюсь ближе к ее уязвимому месту, она скалится в ответ, и я теряюсь, потому что хищник не умеет нападать на жертву, у которой такие же клыки.
Но каждый раз, когда я погружаю ее под воду, и тело ее податливо моим рукам, я вижу, что у нее открываются жабры, о наличии которых она и не подозревала всю свою жизнь.
Противоречивые эмоции, которые она у меня вызывает, разрушают нас обоих. Нечто деструктивное, глубокое, горькое и пьянящее, как яд. Не то, что я должен испытывать к ней, но то, что я способен испытывать. Я хочу убить ее и защитить от самого себя, забрать с собою в обитель вечной боли и оградить от всяческих страданий, заставить мучиться до самой смерти и скрасить последние отведенные ей дни.
Раньше я полагал, мне полезно хотя бы единожды очеловечиться до такой степени. Однако, пребывая здесь, я запутался, забылся, и этот план, казавшийся поначалу таким безупречным и лаконичным, не принес ничего, кроме мучений, познать которые я не намеревался. Обычно это я мучаю, ибо создан именно таким, в этом моя сущность, но в процессе сближения с нею мы как будто поменялись местами. Теперь это она искушает меня. Хватает зазубренным крюком за слабое место и тянет на себя. Она даже не замечает этого, не сознает свой силы. А я не заметил, как мне стало нравиться то странное, что между нами происходит.
Мне необходимо быть с нею дольше, чем вечность, но скоро я обязан буду уйти. Я быстро забуду о том, что связывало нас, но не хочу, чтобы хоть одно воспоминание о ней выветрилось из моей человеческой памяти. Я хочу забрать все, что у нее есть, но мне нечего ей оставить. Одинаково властно во мне желание уничтожить ее и спасти. Если не это внутреннее противоречие есть главное проклятие людей, что же тогда является им? Как им удается жить в бесконечном расколе надвое, испытывая нечто столь жгучее и неразрешимое изо дня в день? Как они справляются с этим?
Но хуже всего даже не то, что я начал испытывать это к ней, хотя ни в коем случае не должен был. Хуже всего, что она постигла все это гораздо раньше меня, в тот период, когда я еще не до конца разглядел ее, не понял, какое сокровище обнаружил на этой убогой помойке человеческих пороков. Я бы все отдал, чтобы мы одновременно к этому пришли. Но я был и остаюсь ужасным глупцом, который не заслуживает взаимности, но отчаянно ее добивается, потому что иначе не умеет. Я так хотел бы оставить ее в покое и просто исчезнуть. Но вместо этого зачем-то приковал себя к ней и не могу двинуться. Я готов страдать вечно, если она будет поблизости, но мое присутствие убивает ее, сокращая вечность до определенного срока. А когда ее не станет из-за моих эгоизма, глупости и бессилия, не знаю, что произойдет со мной. Не могу себе этого представить».
***
Фаина захлопнула дверцу кухонного шкафа и едва не выронила тарелку из рук. Еще мгновение назад Яна не было в поле зрения, а теперь он будто материализовался из воздуха, отчего тело непроизвольно вздрогнуло.
– Напугал? – улыбнулся он, забирая у нее посуду так, чтобы не касаться пальцев.
– Больше так не делай.
Фаина собиралась чем-нибудь пообедать, но пока не могла придумать, что ей приготовить, и несколько минут бесцельно бродила по кухне, то убирая мусор, то перекладывая посуду с места на место, то проверяя, достаточно ли чисты кружки и полотенца. Пока Ян не вырос из-под земли прямо перед нею в растянутой домашней водолазке песочного цвета и выцветших джинсах. Такой естественный и простоватый, ничуть не страшный.
– Как спалось прошлой ночью? – лукаво спросил Ян, не сводя с нее гипнотических глаз такого изумительного цвета, какие вряд ли имеются у кого-то еще.
– Вижу, у тебя игривое настроение?
– А у тебя нет? – сосед подмигнул, ухмыляясь, и Фаина не сумела сдержать ответной улыбки.
– Не знаю, – она повела плечом, – давно не задумываюсь над этим.
– Ну да, – бегло осмотрев собеседницу, Ян отошел на пару шагов и без надобности ополоснул тарелку, которую у нее забрал.
Фаина задумалась. Отчего он ведет себя так осмотрительно, но при этом приветливо? Шутит и улыбается, но не прикасается к ней и держится на расстоянии. Подобная сдержанность ему не слишком свойственна. Еще и эта попытка повседневного общения…
– Обедать собираешься?
Это был вопрос студента, соседа по общаге, приятеля, кого угодно, но никак не создания, что собирается прикончить тебя в ближайшем будущем.
– Вроде того.
Ян набрал чайник и поставил на плиту.
– Тебе тоже странно вести со мной непринужденные диалоги?
– Да, – с облегчением ответила она, зафиксировав непослушное тело у подоконника, – более чем.
Ладони вспотели и похолодели, а шея, наоборот, горела и пошла пятнами. Присутствие Яна всегда вызывало сбои в работе ее организма. То, как он смотрит, с какими интонациями обращается к ней, пробирает до костного мозга, вызывая определенные реакции. Зачастую неприятные.
– Я понимаю, – заверил он, протирая полотенцем и без того чистый стол, – учитывая все, что было…
– И в особенности то, что будет.
Ян промолчал, что было хорошей возможностью перевести дух. Фаина глядела в окно, каждой клеткой тела ощущая присутствие Яна за спиной. Опасное, непредсказуемое создание любезничает с нею, зная, что постепенно убивает ее, находясь рядом. И все будто так и должно быть. Солнце светит на улице, прошибая насквозь весь город, небо чистое, как слеза, прохладный ветер и безмятежность весеннего дня. Новая жизнь природы вкупе с хорошим настроением соседа успешно притупляли бдительность. Глядя на свежую зелень деревьев и газонов, впитывая в себя обновление и возрождение всего живого, может даже показаться, будто никакого кошмара не было, и смерть значительно отступила. Но вот же она, прямо у тебя за спиной, стоит слегка повернуть голову и увидишь из-за плеча, из краешка глаза – орудует на кухне продуктами и посудой, выкладывая их на стол будто в магическом ритуале, главное условие которого – молчание.
– Есть особые пожелания?
– Что, прости? – Фаина в недоумении обернулась.
Ян глядел на нее с просветленным лицом, а на столе разместились продукты, в основном мясо и овощи. Кажется, он выложил все, что у него имелось. Чтобы она выбирала?
– Что ты хочешь на обед, Фаина?
– Ты собираешься приготовить мне поесть?
– Вот это я и имел в виду, когда говорил, что люди предпочитают игнорировать самые очевидные вещи. Поразительно, не правда ли? У меня есть пища, у тебя – нет. Я могу и хочу приготовить ее для тебя.
– Ты что же… так ухаживаешь за мной? – Фаина не верила своим ушам.
– Ухаживаю? – рука Яна опустилась на нож и там замерла на время, пока он размышлял над этим странным словом, – не знаю. Но я хочу кое-что проверить. Не беспокойся, травить тебя я не стану. Скорее, наоборот.
– Травить? Глупо. Ты мог бы убить меня иначе. И уже давно.
– Мог бы и даже хочу, – хохотнул Ян, уже шинкуя что-то на деревянной доске и не глядя в сторону собеседницы, – есть сотни способов, которые вам сложно себе представить, но травить … это слишком по-людски.
Фаина подумала, что если бы Ян умел воскрешать, он бы давно вволю отыгрался на ней, бесконечно практикуя изощренные убийства, а, возможно, и не только убийства… Живо и ярко представилась ей камера пыток, где Ян связывает ей руки и делает многие другие вещи, представая то как нежный любовник, то как жестокий садист.
– О чем задумалась?
Фаина снова вздрогнула, взятая практически с поличным за своими фантазиями.
– Ни о чем.
– Ты врешь, – Ян флегматично откусил цедру лимона, – как и все люди.