Номер первый. Некто Ахмадеев. Вошел в зеленой чалме и совершил намаз. Читал Коран на арабском языке. На русском объяснил, что в Москве много мусульман. Словом:
Мой первый мэр сидит в чалме.
Он на Востоке быть обязан.
(Надеюсь, за этот этюд правоверные мусульмане побьют соискателя мэрской должности мелкими каменьями.)
Номер второй. И тоже по Ильфу и Петрову!
Второй же мэр известен мне.
Он с цифрою как будто связан.
Некто Лебедев в вышитой рубашке и онучах. Вошел и запел народную песню. На словах объяснил, что «сто» есть священное число и всего надо иметь по сто (друзей, рублей, депутатов, ног, ушей, мэров etc.). А также претендовал на арийское происхождение и советовал всем москвичам срочно вступать в ряды арийцев, если уж они не успели ими родиться.
Номер три. Глущенко, православный священник. Вышел и сказал, помолясь, что Москва может надеяться только на Бога. Однако кандидатуру Всевышнего не предложил, а стал протискиваться в мэры Москвы лично. Зря когда-то святой Владимир связался с православием! Вон католики и протестанты на мэрский марафон не пришли, а кришнаиты — тоже. Сразу видно, приличные люди, из общества.
Затем выступил покаявшийся в демократических заблуждениях т. Уражцев. Твердый съездовец, характер явно нордический. Сказал, что его союз «Щит» преградит путь супостатам, президентам и иноплеменникам. А заодно поведал, что 28 марта на Васильевском спуске каждому демократическому демонстранту Лужков платил за участие в СКВ. Черт возьми! Похоже, наши демократические суточные опять зажилили коммунисты, потому что ни мне, ни всем, с кем я имела дело на спуске, ничего не давали. Анпиловцы же заели и наши бутерброды с ветчиной и сыром, которые, если верить любимой недомэрками коммунистической «Гласности», нам должны были выдавать. Анпиловцы такие, им чужой бутерброд в рот не клади — сразу откусят.
Далее перед журналистами и собравшимися на даровое «позорище» избирателями прошествовали степенный Жириновский в любимом походном френче, коммунистический миллионщик Завидия, обещавший построить в Москве коммунизм, при котором все будут миллионерами, бывший эстонец на платформе КПСС Евгений Коган, обещавший вернуть Эстонию в пределы кольцевой автострады, и вождь пролетариата Анпилов с Лениным в башке и с серпом и молотом — в руке.
Терехов из Союза офицеров точил на демократов штык, чистил избитый кивер и кусал длинный ус. Приятное разнообразие было внесено кандидатом Милосердовым, высказавшимся за частную собственность на этнической основе (только расово полноценные русские имеют право быть собственниками).
Особенно интересным показался один многообещающий юноша по имени Виталий Журавлев. Интересен же он тем, что работает лучше Остапа Бендера, то есть в двух направлениях. Остаповский «Союз меча и орала» был рассчитан только на то, чтобы трясти «патриотов». Ни коммунистов, ни демократов Остап при этом изловить на предмет получения денег не пробовал. А мог бы! Для одних создал бы троцкистское подполье, для других — какую-нибудь «Промпартию»… Виталий Журавлев оставил Остапа далеко позади, пытаясь использовать для этой цели фонд «Демократия и гуманизм». Виталий Журавлев — настоящий сфинкс. Он поочередно имеет дело то с патриотами, то с демократами. (Вот будет номер, если он встретится сразу и с теми и с другими!) К тому же он создал очередное Единственно Верное Учение, первое после перерыва, связанного с переосмыслением краха марксизма-ленинизма, то есть «новый гуманизм».
Часть идей сего опуса позаимствована из учебника по истории КПСС, что-то взято из материалов «Советской России».
Свои четыре минуты получила и блаженная Татьяна, потомок славных российских юродивых (минус их нравственная направленность на обличение зла). Она поведала аудитории о происках сионистов и империалистов. Всех превзошел бы, будь он там, генерал Филатов: он обещает каждому москвичу на миллион собственности, свое дело, дешевое жилье, землю, большую зарплату, а если кто потребует выполнения предвыборных обещаний, то генерал намерен построить большую новую тюрьму. Жаль, что не пришел Паук, кандидат от праворадикалов Эдика Лимонова. Эта партия обещает выход России из ООН и введение в лимитрофах платы за пользование русским языком. На пост президента они тоже кого-то наметили, то ли Сколопендру, то ли Скорпиона. Но точно помню, что что-то ядовитое.
Все кандидаты страдают за народ и намерены напитать его своим молоком (за неимением более реальных источников получения провизии). Этой компании хватит не на один мюнхенский путч, их можно плавно распределить по всем пивным Москвы для достижения лучшего эффекта. Они создали свою коалицию (что-то вроде тевтонского ордена) и даже профсоюз кандидатов в мэры! Того и гляди забастуют, требуя повышения зарплаты.
Зря Дмитрий Рагозин назвал свою младопатриотическую организацию «Союз возрождения России». Судя по представленным Моссоветом патриотическим кадрам, речь идет не столько о возрождении, сколько о вырождении России. Боюсь, что после этого «Парада планет» Моссовет станут рассматривать как лепрозорий. Лично я оскорблена в своих лучших чувствах. Лучше десять Лужковых, чем один Анпилов!
Эти кандидаты, конечно, миллионы не украдут: масштабы не те. Они будут красть ложечки из буфета.
Если это многопартийные выборы, то я — пас. За это, что ли, мы звенели кандалами и, когда нужно было, шли на эшафот? Когда сегодня я слышу слово «патриот», я вижу крокодила, утаскивающего Россию в свое болото, чтобы там съесть ее на просторе…
Скучно на этом свете, господа!
Изыди, люмпен!
Я отдал все. Я нищ и светел.
Бери, бери меня, ветер!
Основы рационального интеллектуального и эмоционального питания предусматривают строгую дозированность поэзии и прозы, страсти и рацио. Сама идея общественного бытия людей, сами устои государственности предполагают некий баланс между льдом и пламенем. Мы, в течение четырех веков существующие вне бытия, пробавляющиеся одним сознанием, брошенные на раскаленную крышу мира, все мы, беззаконные и неприкаянные борцы за светлое будущее человека — декабристы, народники, эсеры, эсдеки, дээсовцы, анархисты, — годимся ли мы не то что в зодчие, но даже просто в архитекторы этого самого будущего? Есть революционеры буржуазные, чья поэзия украшает солидную прозу их недавнего бытия. Джефферсон и Патрик Генри, Вашингтон и Мэдисон были достаточно храбры, чтобы успешно конкурировать с народовольцами и раскольниками. Но они были джентльмены, плантаторы, адвокаты, у них был за спиной дом, была собственность, которой они рачительно управляли. Поэзия бунта не могла увлечь их в безбрежность, ибо они стояли на якоре жизненной прозы. Американскую революцию делали не люмпены, но вольнодумцы, и это общество не сорвало с корней и не унесло ураганом только потому, что у каждого минитмена, кроме мушкета, были еще и ферма, и участок земли.
Есть задача, как сделать мирного обывателя гражданином и воином, и есть задача, как потом вовремя демобилизовать воинов и не превратить революционные войны в перманентную схватку с самой жизнью.
Джефферсон, Вашингтон и другие отцы-основатели перековали мечи на орала и вернулись в поместья и в залы конгресса. Томас Пейн этого сделать не сумел. Этот Тиль Уленшпигель американской революции пытался заниматься поджигательством дальше, не был понят, французы посадили его в тюрьму, он вечно скитался, впал в нищету и ничтожество и умер в бедности и забвении, осмеянный современниками. Перманентная революция стала его личной трагедией, а если бы он увлек за собой остальных, то процветающих США сейчас вовсе не было бы, они превратились бы в действующий вулкан, ушли бы в Марианскую впадину, провалились бы или вознеслись, но не существовали бы в мире реальности.
Буржуазный революционер способен умереть за идею, но ему все-таки хочется выжить и даже кое-что нажить. Торговля, бизнес, богатство — его самореализация. Такими были грезы Фландрии, таким был Вильгельм Оранский. Отбившись от Испании, отбив у инквизиторов свободу совести, пройдя через ядра, пули, плахи, пытки и костры, Фландрия, охваченная огнем борьбы и протеста, стала мирными и благополучными Голландией и Бельгией. А этот великий пожар, пережитый ими, еще сегодня им обеспечивает большую нравственную чистоту, меньший процент шкурничества, чем у других стран ЕЭС. Они всегда старались помочь нашим оппозиционерам, когда их в очередной раз предавали великие державы.
Тиль Уленшпигель должен был умереть в последний день войны. В мирной жизни ему не было места.
После четырех веков гражданского неповиновения, напрочь вытравивших из нас всякое законопослушание, всякое уважение к ценностям мирной жизни, сможем ли приспособиться к ней мы? Перелистаем историю французской революции. Мы явно не фельяны, даже не жирондисты. Может быть, уже и не якобинцы, которые все-таки принадлежали к небедному и отнюдь не люмпенскому сословию. Мы — вне сословий и не обладаем ничем, кроме своей мятущейся сущности. Не окажемся ли мы ближе к «бешеному» Жаку Ру и к Гракху Бабефу с его заговором равных, нежели к Сийесу, Лафайету и Кондорсе?
Люмпен не по своей воле, люмпен, жаждущий своего хозяйства и собственности, недовольный своим жребием, тоскующий люмпен — это не опасно. А вот люмпен идейный, люмпен добровольный, саламандра, которая может жить только в огне, — это смертельный риск для упорядоченного общества. Революция — это ядерный взрыв, предельная концентрация излучения, смертельный ветер. Наш корабль лишен руля, ветрил, компаса, корпуса, трюма и якорей. Он состоит из одних парусов и флибустьерского флага. Совесть — это парус, но совесть несовместима с выживанием рода. Наша совесть в XIX веке заставляла нас поднимать пистолет и бросать бомбы в кареты правителей, в XVII веке она раздувала огонь в наших скитах, в XX веке она же бросила нас на рифы самой странной и самой чарующей утопии, которую знавало человечество.