Сейчас, чтобы вырваться из нашего советского болота, мы снимаем предохранители, мы развязываем узы бездны, и из колодца веков к нам поднимаются испарения такой экзистенции, которую потом, возможно, не удержат уже никакие тормоза. Стихия идейного люмпена — беспредел. Мы четыре века не жили, но боролись. Слишком много совести, слишком много ветра…
Я пока еще сохраняю двойное сознание, сознание дневное и сознание ночное. По природе я буржуазный революционер, но 23 года застенков и борьбы сделали из меня идейного люмпена. Нельзя жить в смертельной ненависти: человек пропитывается собственным ядом.
Я еще могу служить вам переводчиком, быть связующим звеном между миром люмпенов и миром упорядоченным и обжитым… И я, как двойной агент, честно предупреждаю вас: удержитесь, уцепитесь корнями за жизнь, не возноситесь в страшный мир беспредельной свободы, где рвутся хрупкие нити человеческих законов, где меняется естество. Пусть борьба и битва будут для вас горестной необходимостью, а не естественной средой обитания. И берегитесь нас, степных волков. Мы должны пасть, не дожив до свободы, чтобы вы потом в ней смогли обустроить человеческую жизнь. А если кто не понимает, что несет в себе СПИД беспредела, перед которым бессильно человечество, от которого нет лекарств, то его, наверное, надо будет утопить в первый день свободы.
Я так же честно заклинаю товарищей по несчастью, тех, кто уже способен наслаждаться «войной всех против всех»: пожалейте людей, завоюйте для них свободу и умрите с последними залпами.
Я говорю — да здравствует история! —
И головою падаю под трактор.
Под колесом демократии
Мы еще не скоро сбросим с себя боевые орлиные перья, не скоро смоем боевую раскраску и не скоро зароем томагавк войны. Психологически мы если и приблизились к американским стандартам, то не к стандартам американской демократии, а к стандартам американских индейцев. Мы, белые индейцы, подняли свои томагавки во имя демократии, но ее не будет, пока нас не зароют вместе с этими боевыми топорами на последней военной тропе и пока не придет поколение, которое не боялось ежесекундно, что с него снимут скальп, и само не снимало скальпов. Наверное, нас в нашем нынешнем состоянии должны изучать не американские советологи, а специалисты по проблемам коренной краснокожей национальности. И когда страна замерла, в ужасе ожидая исхода референдума, это было не ожидание политических результатов, а трепет перед неизбежным решением главного нашего вопроса: кто с кого снимет скальп?
Я не питаю никаких иллюзий относительно самой себя. Я первая схватилась за томагавк, и все прочтенные и процитированные мной Джефферсоны, Монтени, Сенеки и Бердяевы не скроют мою красную кожу и индейское происхождение. Единственное, чего я хочу, — это остаться благородным делаваром, сражающимся по правилам, и не опуститься до боевых приемов гуронов (красных индейцев), которых так презирали Чингачгук, Соколиный Глаз и Фенимор Купер.
Я знаю, что демократия сегодня — это боевая колесница, брошенная Римом против отсталого и варварского Карфагена. Наша колесница будет давить. Но, в отличие от карфагенян, мы обязаны проверять, не попал ли кто лишний под наше колесо.
Сегодня под этим колесом Анатолий Лукьянов.
В лукьяновской квартире посетителей встречает веселая рыжая кошечка Варя, похожая на пушистую варежку. Она очень беспечная, ни от кого не ожидает зла и несомненно пошла бы ласкаться к самому Степанкову. Когда Анатолий Лукьянов держит ее на руках, они кажутся одинаково уютными и одинаково беззащитными.
Каждый бывший функционер власти, лишенный власти, должен быть похож на улитку, вытащенную из раковины. Но у этой улитки нет даже рожек! И вполне обыкновенная квартира. Большая, приличная, но даже в Тбилиси я видела более шикарные. И ни прислуги, ни охраны, только консьержка. И клубничное варенье тоже варят сами… Обыкновенная человеческая жизнь… Не из фильма «Серые волки». Ни спецдач, ни спецпайков, ни членовоза. Не успел Анатолий Иванович обзавестись личной дачей и машиной, а теперь уже поздно. Хватило бы денег на адвоката. Я помню, сколько мне стоил мой только за три месяца Лефортова. А здесь — чуть ли не два года… Обыкновенная человеческая жизнь еще не скоро будет у нас находиться под охраной государства. Но уже сейчас она должна находиться под охраной правозащитников. Я все про жизнь Анатолия Ивановича. Еще ничего страшного не произошло, а Анатолий Лукьянов уже является мне по ночам, как тень отца Гамлета. И если уж нам суждено убивать, то давайте хотя бы испытывать угрызения совести, и если убивать, то с большим разбором.
Во время нашей беседы мне показалось, что Анатолий Лукьянов куда меньший большевик, чем я сама. По крайней мере, он вдвое терпимее меня, и его неприязнь к Ленину имеет характер скорее не политический, а нравственный. На мое частичное сходство с этим историческим персонажем Анатолий Иванович прямо не намекал, но в его грустных глазах я прочла молчаливый укор: Ленин разогнал Учредительное собрание, а Вы, Валерия Ильинична, готовы разгонять Советы… Только очень терпимый человек вообще согласился бы в его положении ласково разговаривать с совсем другим человеком, который написал, прямо скажем, весьма индейские по духу статьи. А он еще способен наслаждаться этим танцем с томагавками и хвалить стиль, хотя к столбу пыток привязали его… И кажется мне, что вопреки своим социалистическим убеждениям Анатолий Лукьянов скорее впишется в нью-йоркский пейзаж, нежели я со всем моим западничеством. Мне место на Ориноко. Следить, чтобы гуроны не вступили в прерию…
Где-то на двадцатой минуте я с ужасом поняла, что Анатолий Иванович — без томагавка, и именно за это его судят. Нельзя без томагавка! Кто не с нами, тот против нас! А за что же еще судить Анатолия Лукьянова? И ежу ясно, что Родине он не изменял. С Родиной у нас вообще будет напряженка из-за многозначности этого понятия. Меня следует судить по 64-й статье за измену СССР, демократов Татарстана — за измену Татарии, президента Мордовии — за измену Мордовии и подрывную деятельность в пользу России. Социалистов будут судить за измену демократии, а демократов — за измену социализму.
От такого диапазона даже Зорькина хватит инфаркт, а за Степанкова я не боюсь: он парень хладнокровный и из этих дел извлечет профит. Сначала передаст материалы «Нью-Йорк таймс» за СКВ, а потом напишет книгу «Изменники Родинам на территории бывшего СССР с 1991 по 2001 год. Версии следствий». И опять-таки за гонорар. Вот кто готов жить при капитализме! Я ему просто завидую. Что же до нарушения служебного долга А. Лукьяновым, то в чем заключался его служебный долг? Если по советским законам? Помочь ГКЧП! Обезвредить Ельцина! Собрать ВС и присоединиться (этот ВС и с марсианами из «Войны миров» соединился бы). А он этого не сделал. Невзоров был очень недоволен. «Что же ты, Толик, демократов не замочил?» — вот его претензии. Значит, если бы ГКЧП победил, опять Лукьянова бы судили? За оппортунизм… Когда 19 августа началась гражданская война, Лукьянов, не сумев отговорить красных, не пошел к белым, а зажал уши и уехал на дачу. Он не взял томагавк. Кстати, его нейтралитет нас спас. Что было бы с Ельциным и с нами, если бы спикер ВС вместе с ВС встал на сторону танков?
Суд и полтора года тюрьмы — это наша благодарность? Это мы загнали его дочь в политсовет ФНС, а жену — на митинги красных. Их толкнули на это горе и желание спасти отца… А отец не хочет спасаться ценой нашей гибели. Познакомившись с фронтистами, «Днем», нынешними коммунистами, либертарианцами, анархистами, эсдеками, Анатолий Лукьянов отнесся ко всем весьма скептически, как Миклухо-Маклай — к обычаям и обрядам новозеландских дикарей. И если он ходит на митинги «Трудовой Москвы», то, как он объяснил мне, для смягчения «трудовых московских» нравов, дабы убедить их участников отказаться от кровожадности и подвигнуть их к идее национального согласия. Напрасный труд, конечно. Но в результатах волен Бог, а намерения наши должны нам быть зачтены и в этом мире, и в будущем. По крайней мере, предложив голосовать за четыре «нет» (что вряд ли могло понравиться «трудовым москвичам»), он публично высказался против устранения Ельцина. И пусть это ему зачтется. Так же, как выступления в политбюро за многопартийность, многоукладность, отмену 6-й статьи Конституции; заступничество за гонимых Александра Яковлева и Бориса Ельцина; спасение жизни Кронида Любарского, которого выпустили на Запад только по его ходатайству; издание «Тарусских страниц», сохранение для музея дачи Пастернака, искреннее желание прекратить преследование диссидентов, хотя эта задача им не могла быть решена…
Зачтем это как смягчающие обстоятельства, если юридическая невиновность нуждается в смягчающих обстоятельствах. Ведь мы, белые индейцы, приняли христианство. Может быть, мы выглядим смешно в этой роли, может быть, Ельцин и Лужков на пасхальной службе смотрятся парадоксально, но это начало приобщения к цивилизации. И уж такая простая вещь, как прощение своих поверженных врагов вместо снимания с них скальпа, — это и делавару доступно.
Три года Анатолию Лукьянову приносили из КГБ материалы ДС на рецензирование: не пора ли пресекать? И он неизменно отвечал, что ничего страшного нет, нормальное инакомыслие. Это чего-нибудь да стоит?
Там, наверху, не много было книжников и меценатов, боготворящих Ахматову (и хранивших ее «Реквием»!) и Бунина. Да за одно это я бы сожгла все тома лукьяновского дела, не читая. Полуголодным студентом он разгружал вагоны, чтобы купить из-под полы запрещенного Ницше. Горбачеву он цитировал Фромма и получал нагоняй, потому что Горбачев никогда Фромма не читал. Горбачев читал все необходимое, а Лукьянов — лишнее. И писал стихи. Есть хорошие! Поэтому не надо его бросать на копья, даже если он станет сам нарываться и дерзить «правосудию». Больше всего его оскорбило то, что не посадили в Лефортово… И адвокат у него диссидентский.