это что-то срочное…
— Что? — хмуро отозвался я, поворачиваюсь к нему с кислым лицом.
— Кхм, там в общем по телеку…— начал друг как я тотчас же его бесцеремонно
оборвал.
— Ты серьезно? Хочешь поговорить о телевидении? — с сарказмом спросил я,
выгнув одну бровь — Я не в настроении, Глеб.
Я ушел не оборачиваясь, а после, приняв душ, наконец-то сделал то, о чем мечтал
с самого утра… Лег спать.
Утро началось для меня… Нет: не с похмелья, и даже не с девушек (хотя, каюсь,
был бы не против), а с криков. Громких таких, что даже я будучи заядлой соней,
проснулся и нынче хмуро прислушивался к тому, что очевидно происходило внизу.
— Где? Где он‘?
Мое тело напряглось, как только до моего сознания дошло, чей это был голос.
Затем до моего слуха донеслись тяжелые шаги, что полагаю направляли ко мне в
комнату.
«Чем же на сей раз я заслужил папину немилость?» — подумал про себя.
Впрочем, ждать ответа мне долго не пришлось. Отец ворвался в мою комнату. Лицо
его выражало праведный гнев, а жилка на шее нервно подергивалась.
— Спишь, сукин ты сын?! — яростно выплюнул.
От столь красноречивых ругательств, я дернулся, а затем тотчас же слетел с
кровати. Отвечать мне не было нужды. Да и ответа моего, похоже, не требовалось.
— Ты позорище всей нашей семьи! Скажи, чего тебе не хватает?
Его грудь нервно опускалась и поднималась, а я между тем прокручивал все
моменты в уме, где же за вчера мог накосячить. И озарение на меня снизошло.
— Что молчишь?! Думал не узнаю?!
Признаться откровенно, в те моменты я ни о чем не думал, однако произнести это
было себе дороже. Такой поведение отца не редкость, как вы успели заметить…
— Позорище, — оскалился он, а затем потерев переносицу, словно обдумывая
дальнейшие действия раздраженно изрек, — ты в курсе какой сейчас шум
начнется’? Сын будущего губернатора связался со всякой шпаной!!! Уже по всей
каналам транслируют твою непутевую рожу!
Стоп… Что?! Мой ступор был очевиден, и на долю секунду взгляд отца смягчился
будто он вспомнил, что я все еще его сын, а не П0дКИдЬ|Ш.
— Завтра будешь давать интервью. Я обо всем договорился, — властно отчеканил,
и только я было хотел возмутиться как он добавил масла в огонь, — собирай свои
вещи, ты возвращаешься домой!
Это не было вопросом или, на крайний случай, предложением… Нет! И подавно!
Это был приказ.
Порой мне казалось, что отцу вообще не важно жив я или нет. Главное — это
репутация, а еще главнее чтобы она была (и оставалась), безупречна и без единого
пятнышка. Неудивительно что он так взъелся, ведь я на ней не пятнышко посадил,
а напрочь испортил.
— Я не поеду домой, — сдержанно ответил я.
Отец одарил меня недоулыбкой, которая отнюдь не была милой или же хоть
малость приятной, она была угрожающей.
— Ты будешь делать то, что я тебе скажу, — четко и сурово выплюнул, не давая
усомниться ни в едином произнесенном слове. — Довольно! Нанянчился с
тобой, — он на миг замолчал, а затем, протянув руку, требовательно проговорил, —
ключи от машины.
Я опешил и крепко сжав челюсти взял их с прикроватной тумбочки, после чего
вручил отцу.
Уговаривать, плакать и падать на колени я не собирался.
— Теперь ты ездишь, как все нормальные дети, — произнес, особой интонацией
выделяя слово «нормальные».
— Не вернешься домой, заморожу карточки, и ту что мать тебе дала тоже.
Он развернулся, а его последними словами были:
— Водитель заедет через час.
Я был зол. Зол на отца, на себя, на мать, которая сидела в гостиной с нервным
видом. Последний человек, которого я ожидал увидеть в этот неудачно начавшийся
день, была она.
Стоило мне только со своими пожитками переступить порог (с нынешних пор своего
старого нового дома), как она тотчас же подорвалась и принялась лепетать, как ей
жаль, но я не слушал ее. Должно быть, отец позвал маму, дабы та посмотрела на
непутевого отпрыска которого вырастила, по крайней мере это то что мне довелось
краем уха услышать. Я не мог взять в толк, зачем она здесь. Если ей нужно мое
прощение, то так уж и быть, я смилуюсь, только бы она поскорее свалила к своему
хахалю и не мозолила глаза.
— зайдешь ко мне, как освободишься, — вкрадчивым тоном промолвил отец, а
после скрылся из поля зрения.
Я же в свою очередь направился в комнату.
— Сынок! Сыночек! — бормотала маман, между тем помогая мне раскладывать
вещи. — Ты на папу не обижайся, он любит, — запнулась, и опустив глаза в подол
прошептала, — тебя.
Её слова заставили меня фыркнуть. Любовь для него так же чужда, как для меня
политика.
—Ага, как же!
— Папа просто очень переживает, — продолжила, не обращая внимания на мое
саркастическое замечание.
— Он переживает за свою репутацию, а не за меня, — хмуро поправил ее.
— Он не хочет, чтобы у тебя были неприятности, — повернувшись произнесла, а
после положила свою ладонь на мою руку, поглаживая её успокаивающими
движениями.
Я долю секунды позволил себе насладиться моментом. Воспоминания с дикой
скоростью пронеслись перед моими глазами. Прежде мама часто клала свою
хрупкую ладошку на мою и гладила, тихо напевая. Это всегда помогало, однако
сейчас это приносило одну боль.
Я вырвал свою руку, а затем сквозь зубы изрек:
— Я хочу побыть один.
Мама поджала дрожащие губы, и, кивнув, ушла тихо закрыв двери. Ком встал в
горле, а вещи, что лежали в сумках, остались напрочь забыты. Сквозь шум в ушах,
я услышал смех. Девичий смех.
— Нет, Яшка, — хихикал кто-то.
Сперва думал, мне показалось, и я покачал головой, однако затем назойливое и
весьма раздражающее хихиканье раздалось снова. Руки сжались в кулаки, а глаза
прищурились.
— Ой, да что вы такое говорите, Цукер! — наигранно сказал голос.
Я метнулся к балкону, а затем, выглянув, лицезрел это недоразумение в трениках и
растянутой футболке. Матильда, черт ее дери, сидела в своем белом кресле и
счастливо улыбалась говорящему.
Её улыбка, будто соль, на мою рану. Вся такая беспечная, радостная. Видеть ее
было выше моих сил, а слышать этот противный голос мне не хотелось и подавно.
Я громко хлопнул дверью, после чего направился в кабинет отца. Помнится, он
горел желанием со мной побеседовать… Я сделал два вдоха, прежде чем
получаться в кабинет, а затем услышав «входи», повернул ручку двери. Отец стоял
около окна. В руке он держал стакан с коньяком, а лицо выражало озадаченный и
вместе с тем задумчивый вид.
— Проходи, — сухо кинул, так и не повернувшись ко мне.
Стоило мне только плюхнуться в кожаное кресло, как папа заговорил…
— Скажешь прессе, что случайно увидел, как перевозили товар. Вот и невольно
стал свидетелем. Тогда это сыграет нам на руку.
Безусловно, «нам» на руку это не сыграет, а только «ему», но я разумно
промолчал. Впрочем, что мне остается’?!
— Я был в отделе, — сквозь зубы прорычал отец, а затем одним махом осушил
стакан. Поморщившись, он продолжил, — Калинин хочет свободы в обмен на свое
молчание. Хочешь знать, почему только ты замешан в этом дерьме?
Теперь все вставало на свои места.
— Чтобы тебя можно было использовать. Потому что все знают, кто твой папаша, и
что он сделает много ради того, чтобы вытащить твою задницу.
Слова звучали, как упрек. Всякий раз, стоило мне что-нибудь вытворить, как папа
повторял одно и тоже, а именно как я всем ему обязан. Даже будучи ребенком в
школе за мелкие пакости, которые к слову были не особо значимыми, я каждый
гребаный раз слушал упреки. За двойки, за проигрыш команды в футболе, будто я
один играл из всей команды.
— Не думал я, что ты такой дурак бестолковый! — горько покачал головой словно в
отчаянии, а после добавил, — Можешь быть свободен.
Кивнув, я встал и поспешил покинул это логово.
С детства я не любит посещать этот кабинет. Для меня он был, сродни камерой
пыток. Каждый раз я там получал. Благо, отец меня не бил. Отнюдь, это было ниже
его достоинства, а вот говорить что я бестолочь, позорище, подкидыш и тому
подобные красноречивые эпитеты, в самый раз. Не помню, когда все это началось.
Кажется, лет в пять…
Тогда я случайно разбил вазу и впервые узнал, что такое унижение. Вполне
возможно, я должен был вырасти запуганным и неуверенным в себе, но к счастью,
этого не произошло.
Порой я задумывался, как жилось маме с таким тираном. Он не знал ласки, заботы.
К ней он относился как к должному. Он уважал ее, говорил почтительно и по делу,
не поднимал руку, но вместе с тем был холоден и отчужден.
Час от часу, мне казалось что ему вообще нет никакого дела до нас. Впрочем,
пожалуй так оно и было. Даже когда жена ему изменила, он отнесся к этому, как к
ничего не значащей мелочи.
Единственная его слабость была пару дней тому назад, когда отец сказал что ему
«больно». Хорошо, возможно, это звучало не совсем так, однако смысл
определенно был в этом. А в остальном он вел себя безразлично. Была и была.
Нет?! Ну и фиг с ней!
Нет, мать я не простил. И даже не мог понять, неужели было сложно просто
развестись, а не укатить в закат с любовником?!
Я лежал на спине в своей комнате и размышлял о своем крайне тяжелом «бытие»,
как раздался телефонный звонок, тем самым прерывая мои «думы».
«мегера» — высветилось на экране, а мое лицо между тем исказилось неприязнью.
Если и есть в этом мире человек, который бесит меня больше нежели
недоженщина соседка, то это вне всяких сомнений, староста.
Однажды с ней по пьяни переслав, я подписал себе приговор. Теперь эта грымза