Я не любила Бога. Я смотрела на торжественные католические процессии и не могла представить себе, зачем их проводят в честь того Бога, которого я знала. На мой взгляд, это был злой и безжалостный Бог, который позволил распять своего собственного сына. Если бы Бог был хорошим, то почему Он сделал так, что моя мама не нашла меня в джунглях? Почему Он не помог мне? Если Он дал мне ту жизнь, которую я имела, Он явно меня недолюбливал. Но за что? За что я должна постоянно голодать, работать как вол, быть послушной и слушаться указаний незнакомых людей о том, как я должна жить?
Мне следовало ощущать благодарность. У меня была крыша над головой. Меня кормили, я была вместе с другими детьми, однако все, что я помню о том периоде своей жизни, – это беспросветная тоска. Впрочем, стоит сделать скидку на то, что я была подростком, а людям в этом возрасте свойственен максимализм со всеми вытекающими последствиями.
В отличие от многих других детей, у меня была Маруйя, то есть человек, который обо мне заботился и меня навещал. Я не была одна. Когда Маруйя пришла в субботу, я буквально прыгала от радости. Я рассказала ей о своей жизни, сказала, что хорошо себя вела и была послушной. Да, я не была самой лучшей, но старалась, и это имело большое значение.
Я увидела ее и успокоилась, что она и ее дети в безопасности. Гнев клана Сантос обошел их стороной. Я знала, что, когда вырасту, смогу покинуть стены приюта, и надежда на то, что в будущем все изменится, помогала мне жить.
Но в следующую субботу Маруйя не появилась.
XXVIII
Как и все дети, я старалась адаптироваться к ситуации, в которой оказалась. Маруйя не приехала и через неделю. Я гадала, почему она не смогла это сделать. Может быть, о том, что она помогла мне бежать, узнали Сантос? Что они с ней сделали? Может, она скрывается или вообще уехала из города? Или она меня бросила и уже никогда не приедет?
Я раз за разом повторяла себе, что у нее все хорошо. Вероятно, есть серьезные причины, по которым она не появляется. Я не думала, что Сантос захотят ей отомстить. У нее были дети, ее семью знали многие. Если Сантос могли практически безнаказанно расправиться со мной, никому не известной девочкой без документов, то с Маруйей была совсем другая история.
Может быть, она во мне разочаровалась или я не оправдала ее надежд? Может, я плохо себя вела и монахини сообщили об этом Маруйе, которая решила меня наказать тем, что не приезжает? В общем, я очень расстроилась и стала думать о том, что наши отношения были с самого начала обречены. Кто я такая и зачем ей нужна? Я прекрасно знала, что люди далеко не всегда бывают бескорыстными и честными. Часто они относятся друг к другу не лучшим образом. Я много лет прожила в самых жутких условиях и знала, что не стоит обольщаться по поводу человеческой природы.
Тем не менее мне было неимоверно сложно забыть Маруйю. Я продолжала мечтать о том, что в один прекрасный день она вернется и я почувствую ее тепло, ласку и доброту. Ну, а пока этого не произошло, я должна была ждать и терпеть.
Я быстро привыкла к распорядку своей новой жизни и даже придумала способы, помогающие скоротать время. Если вы не сидели в тюрьме или не жили в приюте, вам сложно представить себе, как убийственно медленно и тоскливо тянется там время. Бесспорно, меня никто не бил, меня кормили, и за это я была очень благодарна монахиням. Но это была не жизнь, а смертная тоска! Каждый день я видела одно и то же, ела одну и ту же еду, видела те же лица… Я чувствовала, что начинаю сходить с ума.
В первые недели мне было проще, потому что я дала обещание Маруйе приспособиться к новой жизни и стремилась это обещание выполнить. Но время шло, и мое желание жить в приюте исчезало. Я не хотела быть еще одним никому не нужным и никем не любимым ребенком.
На улицах я за один день видела больше, чем за месяц в приюте. Я попробовала омара и стейк, вдыхала ароматы, наблюдала за людьми. Я жила и дышала полной грудью. Я выросла в джунглях, где каждый день был незабываемым и потрясающим приключением. Я встречала животных и растения, которых, возможно, уже никогда в жизни не увижу. Здесь я чувствовала себя словно в склепе.
Чтобы не забыть, что я еще жива, я начала шалить и хулиганить. Сначала я своим поведением и словами смешила людей. Мне было приятно, что они смеются, а значит, обращают на меня внимание. Постепенно мое поведение становилось все более смелым и вызывающим. Я не была приучена соблюдать правила и вообще не понимала, зачем люди их себе придумывают. Можно сказать, что я нарушала правила, чтобы почувствовать себя живой и чтобы меня заметили. Нарушение правил вело к тому, что меня ловили и делали выговор. Я была даже рада этому: если меня ругают, значит, я существую, а не являюсь цифрой или номером в общем списке приютских воспитанниц. И, следуя этой странной логике, то, что я делаю, имеет значение.
Очень скоро я превратилась в клоуна, а потом и в предводителя небольшой группки девочек. Постепенно дети стали считаться с моим мнением. Я придумывала разные способы, способные меня развеселить и скрасить однообразное существование. По вечерам мы не сразу засыпали, а, лежа в кроватях, строили разные планы и догадки. Кроме прочих вопросов, нас интересовало, какое нижнее белье монахини носят под рясами. И в одну прекрасную ночь мы решили организовать экспедицию, чтобы раз и навсегда разобраться с этим вопросом.
В эту экспедицию отправились только самые смелые девочки. Мы хотели найти место, где моются монахини.
Чтобы никто не заметил нашего отсутствия, мы разложили одеяла и подушки на кроватях так, словно в них кто-то спит.
– Уверена, что у сестры Рамоны самые большие в мире трусы! – заявила я, девочки захихикали, и мы тихонько вышли из комнаты.
Около часа мы исследовали внутренние помещения приюта и монастыря. Мы смотрели в щелки приоткрытых дверей и пытались заглянуть в щели под закрытыми дверьми, чтобы понять, что за ними происходит. Однако наши поиски не принесли никаких результатов. Потом мы обнаружили комнату, над высокой дверью которой было вставлено стекло. Мы решили, что это одна из жилых комнат монахинь.
Добраться до высокого застекленного окна мне помог опыт, приобретенный в джунглях. Одна из девочек меня подсадила, и я увидела, что в центре комнаты стоят проволочные сушилки, на которых развешено свежевыстиранное нижнее белье. Оказывается, монахини носили совершенно разные трусы: одни были скромные и серые, другие – легкомысленные разноцветные и с кружевами.
– Ого! – произнесла я удивленным громким шепотом. – Вот это да! На это вам точно стоит посмотреть!
– Розальба, но как? – спросила одна из девочек.
Я спустилась и одну за другой подсадила девочек, чтобы и они могли удовлетворить свое любопытство и взглянуть на трусы монахинь.
Однако другие воспитанницы не видели трусов монахинь, поэтому мы решили провести еще более смелую вылазку с целью выкрасть трусы и всем их показать. В течение дня дверь той комнаты была открыта, и можно было улучить момент, когда никого из монахинь поблизости нет. В один из таких моментов мы вместе с девочкой по имени Джанет утащили с сушилки несколько пар трусов.
Читатель может себе представить, какой скучной была наша жизнь, если верхом радости и веселья для нас оказались огромные трусы, принадлежавшие сестре Рамоне. Глядя на них, мы смеялись так громко и долго, что у всех заболели животы.
Сестра Рамона заявила о пропаже принадлежащей ей собственности, и сестра Эльвира совершенно справедливо заподозрила, что я имела отношение к исчезновению трусов. Однако у нее не было доказательств. Ей пришлось надеяться на то, что я чистосердечно признаюсь в содеянном.
– Розальба! – сказала сестра Эльвира строгим голосом. – Я знаю, что только ты способна украсть нижнее белье одной из сестер!
– Вы не можете это доказать, – возразила я. – Я находилась здесь и никуда не уходила.
Мое нежелание признать свою вину еще сильнее разозлило сестру Эльвиру.
– Клянусь Богом, что ты врешь, дитя! – закричала она изменившимся голосом. – Ты даже не представляешь, какое наказание тебя ждет! Встань в угол лицом к стене и перестань глупо улыбаться!
Она вышла из спальни, но быстро вернулась с двумя кирпичами. Она дала мне по кирпичу в каждую руку и приказала поднять руки над головой и стоять так тридцать минут. Это и было мое наказание. «Если ты отпустишь кирпичи, они упадут тебе на голову. Это тебя, может быть, чему-то научит».
Я подумала, что с легкостью выдержу это простое испытание. Однако я сильно заблуждалась. Через пять минут вся кровь оттекла у меня от рук, а через десять минут руки начали дрожать в локтях. Но я закусила губу и продолжала стоять. Я решила, что ни за что не отпущу кирпичи. Через полчаса, выполнив это «упражнение», я думала, что победила.
Но я ошибалась. Дело в том, что жизнь в приюте превращала меня в другого человека. Я становилась такой, какой не хотела быть. Я превращалась в циничного и озлобленного человека. Мне не нравились эти изменения. Надо было что-то срочно менять. Но как? Очень просто – поскорее бежать из приюта.
Шли дни. Дни превращались в недели, а недели в месяцы. Я чувствовала себя как заключенный в тюрьме, который не знает, когда закончится срок его наказания. Я не хотела превратиться в бедную Франциску. Я мечтала увидеть Маруйю и узнать, как у нее идут дела. Я постоянно думала о Маруйе и отказывалась верить, что она бросила меня по своей воле.
Чтобы убежать, нужен был план. В монастыре нас держали под замком, как в тюрьме. Двери были закрыты, чтобы дать монахиням возможность спокойно заниматься служением Богу и чтобы их никто не отвлекал. Монахини несли ответственность за детей-сирот. Забота о нас была частью их служения Богу, а к своим обязанностям монахини относились очень серьезно. Побег детей из приюта означал бы, что они плохо справляются со своими обязанностями.
Я решила внимательно изучить территорию и ограду монастыря, чтобы найти слабое звено, которое можно использовать для побега. Однажды я не пошла со всеми в трапезную, а вышла прогуляться вдоль монастырской стены. На пути я встретила Имельду, которая стирала на улице белье. Имельда была толстой и старой женщиной, она не была монахиней, но жила на территории монастыря. Она передвигалась на костылях и большую часть времени просто сидела.