— Что такое? Все вещи лишние туда, — показала она рукой на дверь. — Туда, на гору, в камеру хранения. Нужно сдать.
— No, one can’t, — с еще большим напором и умоляющими интонациями в голосе повторила девушка. — Надия, Ола… No, one can’t. It is impossible.
Гейла просила девочек вмешаться, помочь ей. Вожатая тоже посмотрела на Олю и Надю.
— Что она сказала?
— Она говорит: «Нет, это нельзя, это невозможно», — перевела Надя.
— Почему невозможно? У нас такой порядок, — стараясь быть спокойной, объяснила вожатая, — все лишние платья мы сдаем в камеру хранения, чтобы ничего постороннего здесь не было. Это у тебя платье?
— Платите! — радостно подтвердила Гейла. — Bombey!
— Вот и нужно его отнести. — Милана Григорьевна опять показала рукой на сверток и на дверь.
Но девушка упрямо мотала головой и спряталась вместе со свертком под одеялом.
— А вот этого у нас совсем делать не положено, — рассердилась вожатая и попыталась потянуть за угол одеяла.
Тогда в свою очередь рассердилась Гейла. Она стремительно вскочила, словно пружины матраса подбросили ее. Одеяло соскользнуло с плеч, девушка наступила на него и, балансируя на пружинах, громко надорвала упаковку свертка и быстро-быстро принялась распускать белую, блестящую полосу материи, которая с легким шуршанием упала к ее ногам.
— I wait a love! — крикнула она, стараясь быть как можно убедительнее, и, как самый главный аргумент, прижала к подбородку верхний край материи.
— Она говорит, что ждет любовь, — растерянно перевела Надя и повторила, чтобы убедиться в том, что не ошиблась: — I wait a love! Да, она так сказала.
— Не может быть, — не поверила Милана Григорьевна.
Гейла с досадой присела на корточки и заговорила быстро-быстро, обращаясь к одной Наде. При этом она энергично жестикулировала, то подбрасывая над кроватью белую полосу материи, то хлопая себя по коленям. Она сердилась на вожатую за то, что та ее не понимает.
Девочки и Милана Григорьевна переводили взгляды с возмущенного и обиженного лица Гейлы на внимательное, предельно сосредоточенное лицо Нади и досадовали, что улавливают только одно часто повторяющееся выражение: «The cinema… Bombey».
Надя не так хорошо знала английский язык, чтобы схватывать на лету быструю речь. Она напряженно хмурилась, стараясь если не перевести точно, то хотя бы угадать приблизительный смысл.
— Девочки! — сказала она. — Все правильно. Милана Григорьевна…
Когда мама отрезала косы, густые черные пряди вместе с челкой составили правильный треугольник, из которого Надя выглядывала, как из окошка, и даже не столько выглядывала, сколько пряталась от назойливых взглядов. Но сейчас она одним движением руки отбросила волосы.
— Девочки, — повторила она, — Гейла не может сдать платье в камеру хранения. Это не простое сари. Ей подарили в Бомбее. Там был… там шел… Там была премьера фильма, который снял ее отец. Гейла там исполняла роль. — В этом месте она посмотрела на австралийку. Та нетерпеливо что-то сказала. Надя выслушала, кивнула и уточнила: — Маленькую роль. А на премьере в Бомбее им… ей подарили белое платье.
— Bombey! Bombey! — охотно подтвердила Гейла и засмеялась, радуясь, что к всеобщему удовольствию все выясняется. И закивала, предлагая Наде продолжать.
— Ну, в общем, она теперь должна надеть его, когда влюбится. Поэтому она и говорит, что ждет любовь. Платье должно быть все время близко, — и не очень уверенно добавила, глядя на австралийку: — У индусов, кажется, есть такой обычай дарить девушкам белые платья. Так?
Надя опустила глаза, и это сообщило тому, что она сказала, застенчивую убедительность. Все на секунду замерли. Даже Гейла Пейдж перестала жестикулировать и, восхищенная смущением своей переводчицы, тихо и чуточку испуганно кивнула:
— Так, Надия, так! Будь готов!
— Ну, знаете ли, это никуда не годится, — возмутилась Милана Григорьевна.
Ответом ей был неодобрительный гул.
— Что такое? — сказала она.
— Годится! — крикнула дерзко Оля Ермакова из Павлодара, по-мальчишески угловатая и резкая девчонка. — Годится.
И шлепнула себя по коленке. Шлепок получился звонкий. Она размахнулась и с еще большим азартом опустила руку:
— Годится!
Девчонки начали торопливо выпрастывать из-под одеял голые коленки.
— Годится!
— Что вы делаете? Остановитесь! Девочки, что вы делаете?
Но ее не слушали. Одеяла, подбрасываемые ногами, полетели к потолку, справа, слева и за спиной вожатой слышались хлопки. Энергичнее всех выкрикивала свое «годится» Оля Ермакова. Коленки у нее были уже красные, а она размахивалась все сильнее и все с большим азартом дирижировала палатой:
— Годится! Годится!
— Девочки, а ну сейчас же прекратите безобразие! Остановитесь, я вас прошу.
— Годится! Годится! — раздавалось в ответ.
Вожатой не хотелось ссориться с девчонками в первый же день. Она присела на край кровати к Гейле Пейдж и крикнула, стараясь их перекричать:
— Годится! Годится!
И ударила себя по коленке. И в то же мгновение ей показалось, что она не передразнивает их, а восторженно беснуется вместе с ними. Девчонки так это и восприняли. Они засмеялись, зааплодировали. Милана Григорьевна растерянно улыбнулась. Она считала безобразием то, что здесь произошло, но хорошие отношения, установившиеся со второй палатой как бы вопреки ее желанию, не захотела нарушать. И вожатая, воспользовавшись паузой, стремительно поднялась.
— А теперь спать, — сказала она и вышла.
Оля, Надя и все остальные были довольны собой и друг другом. Они отстояли белое сари Гейлы Пейдж. Они отстояли свое девчоночье право ждать любовь.
Кровати девочки из Павлодара и девочки из Москвы были рядом. Все заснули, а они все ворочались с боку на бок. На какое-то время Оля замерла, но затем осторожно приподнялась на локте и заглянула в лицо Наде.
— Ты спишь? — раздался ее шепот.
— Нет.
— Давай поговорим.
— Давай, — согласилась Надя.
— Скажи, только честно, а ты ждешь любовь?
— Не знаю, — искренне ответила девочка. — Иногда жду чего-то. Как будто что-то должно случиться.
— Это ты любовь ждешь, — объяснила Оля. — Ее все ждут.
Ветер, прилетавший с моря, подбрасывал над головами девочек легкую прозрачную штору, которая прохладной тенью скользила по стене. Голова сладко кружилась, как на каруселях. Из отрывочных воспоминаний дня складывалась пестрая картина, заполненная несущимися по кругу лицами. Мелькнул профиль Марата Антоновича, стремительно пронеслась голова медведя, пролетело, развеваясь, как флаг, белое платье Гейлы Пейдж. Оно коснулось лица Нади вместе с прохладной шторой. И замелькали ребята: Ира Перель из Ленинграда, которую сразу прозвали Ира Апрельмай. Рита из Шадринска, мальчишка с едва наметившимися над верхней детской губой усиками. Кажется, Тофик Алиев или Алик Тофиев. А голова все кружилась, кружилась.
Глава III. Открытие слета
Репродуктор в квартире Рощиных висел на кухне. Отец и мать сидели за чистеньким столом и слушали открытие слета. Тут же лежала «Пионерская правда». На первой полосе одним галстуком были повязаны сразу все делегаты и гости III Всесоюзного слета пионеров. Они весело выглядывали из галстука, как из рамы.
А из репродуктора неслась частая дробь барабанов, перемежающаяся с торжественными сигналами горнов. Над стадионом взлетели сотни ракет и рассыпались в репродукторе праздничным треском. Комментатор восторженно описывал зрелище фейерверка, соперничающего с солнцем.
— И Гагарин там, слышишь? — сказал Николай Николаевич.
— Тише, Коля, — попросила жена.
Гагарин сидел на центральной трибуне среди именитых гостей из Москвы. Он был не в своей обычной форме, а в белой рубашке с отложным воротничком и в красном галстуке. И поэтому, пока он сидел с серьезным лицом, Надя его не замечала. А тут он встал и улыбнулся широко и радостно, как на фотографиях, и по этой улыбке Надя его сразу узнала. Она зааплодировала, но не услышала своих аплодисментов, потому что стадион в едином порыве поднялся, и над белыми пилотками ребят заплескались руки, словно огромная стая голубей, стремящаяся взмыть в небо вслед за ракетами.
До приезда в Артек Надя думала, что попадет в такой же пионерский лагерь, как и другие, только чуточку побольше. Она собиралась увидеть пять, шесть, ну, десять спальных корпусов, столовую, площадки для игр. А оказалось, что Артек — это город, состоящий из многих лагерей, что в этом городе есть свой Дворец пионеров, причал для кораблей, киностудия, стадион, верхняя и нижняя дорога с рейсовыми автобусами.
На зеленое футбольное поле выбежала акробатическая группа из Морского лагеря. Они быстро выстроили трехъярусную пирамиду. И Надя увидела, как по спинам и по плечам на самый верх вскарабкалась негритянка. Волосы у нее были заплетены во множество косичек, которые прямыми лучами отходили в разные стороны.
— Девочка-солнце! Девочка-солнце! — пробежал шумок по рядам.
В одной руке девочка держала жезл, похожий на булаву, в другой — кусок стекла, несколько раз ослепительно сверкнувший в ее ладони, пока она карабкалась по пирамиде. Негритянка подняла над головой огромное увеличительное стекло, поймала в него лучи солнца, сфокусировала их в одной точке, и набалдашник булавы задымился и вспыхнул. Жезл превратился в факел, подожженный от самого солнца. Пирамида распалась, и девочка побежала по полю, а потом по беговой дорожке вокруг стадиона, высоко поднимая факел над головой. Ее косички-лучи с маленькими красными бантиками на концах весело подпрыгивали.
Из репродукторов, установленных на стадионе, в квартире Рощиных и по всей стране, летели слова обращения:
ПИОНЕР! ГДЕ БЫ ТЫ НИ БЫЛ В ЭТОТ ДЕНЬ:
В ПОХОДЕ, НА КОЛХОЗНОМ ПОЛЕ,
ВО ДВОРЕ ИЛИ В ЛАГЕРЕ, —
АРТЕКОВСКИЕ ГОРНЫ ПОЮТ И ДЛЯ ТЕБЯ!
Подхваченная новым порывом, поднявшим стадион, Надя аплодировала девочке-солнцу. Аплодировала вместе с Гагариным, который стоял на противоположной трибуне и тоже радовался красивому зрелищу, синему небу, зеленому полю стадиона.