Происходило все это в разгар вешнего ненастья, и накануне на морбаккском озере вскрылся лед. Никогда мы не видели его таким красивым, как в тот день, когда оно только-только сбросило с себя ледяной покров. Вода наполняла его до краев, по нем даже ходили настоящие волны. Вдобавок из лесу потоками сбегали огромные массы воды, и через затвор ее протекало столько, что мы подумывали установить там мельничку, которую нам смастерил Юхан и которую мы обычно ставили в Полоскальном ручье.
Однако нынче ночью, видимо, прошел буйный ливень, пруд переполнился и напрочь смыл всю насыпь, которую минувшим летом соорудили Свен из Парижа и Магнус Энгстрём. Нас поразила мощь, какую накопила вода, ведь она увлекла с собой и разметала по полю большущие камни. Песок унесло еще дальше, а ивовые черенки, высаженные папенькой на насыпи, не иначе как плыли сейчас к Фрюкену.
Вокруг поистине царила мерзость запустения. Земля, над которой еще вчера гордо ходили волны озера, теперь обнажилась. Сплошь глиняная жижа да кое-где лужи. В целости и сохранности был только старый утиный пруд.
Как раньше, маленький, круглый, в своих давних надежных берегах. Совершенно такой же, каким был всегда, не больше и не меньше, но нам казалось, будто он чуточку злорадствует и надеется снова войти в честь.
Однако же папенька, разумеется, никак не мог допустить возвращения к старому. Ведь за прекрасное озеро он снискал больше похвал, чем за любое другое свое предприятие. Звонарь сочинил об этом стихи, вся родня проявляла интерес, а г-жа Хедберг углядела над водой диковинное голубоватое свечение. Так что он просто не мог не возвести насыпь еще раз. Ведь дело шло о чести всей усадьбы.
И хотя надо было спешить с весенними работами, папенька не мог спокойно ими заниматься, пока насыпь не приведена в порядок. Вот и начали возить к пруду щебень, глину и песок, трамбовать, муровать, закладывать бреши, вместо того чтобы бороновать и сеять. Ларе из Лондона и Магнус из Вены только головой качали, глядя на новую суматоху, а старый Пер из Берлина, финн, понимающий толк в тайнах природы, напрямик заявил, что все это напрасный труд, недаром ведь замечено, что в старом пруду кто-то живет и им охота, чтобы все оставалось так, как повелось с незапамятных времен.
Так или иначе, насыпь возвели и обложили дерном, а не только засыпали сверху крупным песком, как прошлый раз. И посадили два ряда ивовых саженцев, которые, пустивши меж камнями длинные корни, помогут хорошенько их скрепить.
Изрядную работу проделали, и всего после нескольких ливней пруд вновь наполнился водою, а когда в августе съехались гости, морбаккское озеро сверкало на солнце, как в минувшем году. Правда, г-жа Хедберг уже не замечала над водой никакого голубоватого фосфорического свечения, но это и вся разница. Наверно, во время большого вешнего потопа все смыло.
На следующий год папенька в пору ледохода все время держался настороже. Каждый день обходил насыпь, смотрел, нет ли где трещин, сквозь которые может пробраться вода. И стоило одной-единственной капле просочиться на другую сторону насыпи, как он тотчас скликал народ, чтобы укрепить насыпь булыжником, глиной и песком.
А если ночью шел дождь, папенька вставал и шагал к насыпи, караулил там — вдруг что случится.
И все мы в доме ужас как тревожились за пруд. Никто не ведал покоя, пока не настало лето и все весенние бури и ненастья не остались позади.
По-моему, мелкие трещины в насыпи возникали каждую весну, так что приходилось постоянно укреплять ее да чинить, но ни разу она не бывала смыта полностью, до того года, когда папенька из-за сырых простынь захворал воспалением легких.
Маменьке тогда недосуг было думать о насыпи и заделке мелких трещин. Вдобавок лед в тот год тронулся очень рано, на Пасху, и вообще дела обстояли скверно.
Поздним вечером накануне Пасхи пришел конюх, сообщил, что из-под насыпи начала просачиваться вода, а маменька сказала, что дело плохо, и попросила его позвать кого-нибудь на подмогу.
Однако ж просить, разумеется, не имело смысла, Пасха ведь, народ сидел по домам, пил водку, никому и дела не было до пруда, искусственного, существовавшего в усадьбе всего-то несколько лет.
И вода продолжала свои труды на свободе, весь пасхальный день, а на следующее утро всю насыпь, как и в первый раз, вынесло на поле. Дно опять обнажилось, остался только старый утиный пруд. Лежал в своих берегах, такой же круглый и спокойный, как всегда, сверкал-поблескивал, будто радуясь, что опять заделался тут единственным хозяином.
Но когда папенька пошел на поправку и узнал, что с насыпью вновь приключилась беда, он до того огорчился, что мы всерьез опасались, как бы болезнь не вернулась. В общем, едва только смог сам заниматься хозяйством, папенька перво-наперво взялся строить насыпь в третий раз.
Впрочем, его не слишком радовало, что приходится сызнова возиться с насыпью. Подоспели весенние работы, а люди устали от вечных хлопот с прудом, пользы от которого, считай, никакой. Но ничего не попишешь, ведь папенька сказал, честь усадьбы требует восстановить морбаккское озеро. Оно снискало столько похвал, что папенька ну никак не мог воротиться к старому утиному пруду.
И представьте себе, аккурат когда все поденщики надрывались возле пруда с булыжником да песком, явился дядя Вакенфельдт! Проведал он каким-то образом про папенькину болезнь и решил самолично выяснить, как у него дела.
Дядя Вакенфельдт придержал лошадь и некоторое время наблюдал, как идут работы над новой насыпью, потом покачал головой. А подъехав к крыльцу и еще даже не выбравшись из одноколки, сказал папеньке:
— Коли возводить насыпь таким манером, Эрик Густав, придется тебе каждый год строить ее заново.
— Вот как, Вакенфельдт? — отвечал папенька. — Ну да, ты же у нас всегда все знаешь.
— Не будет она держаться, если просто сыпать песок, — продолжал дядя Вакенфельдт. — Им надо набивать мешки и складывать насыпь из мешков, как строят военные укрепления.
Папенька все же последовал дядину совету, и с тех пор насыпь стояла прочно. А мы все ужасно радовались, ведь по весне вечно изнывали от страха, ожидая, что насыпь снесет.
Сразу после того как надежно укрепил насыпь, папенька поехал в Стрёмстад и, без сомнения, пока был на море, все время думал о своем домашнем пруде. Поди, сравнивал наш водоем с Каттегатом и поневоле приходил к выводу, что ему многого недостает. Во всяком случае, едва воротившись домой, затеял усовершенствования.
Снова посадил два ряда ивовых черенков по обоим краям насыпи, а между ними проложил гравийную дорожку — вроде променада, точь-в-точь как на Лахольме в Стрёмстаде. И рассказывал нам, детям, что, когда ивы подрастут, построит на берегу беседку в самом красивом месте, у юго-восточного угла пруда. А на старости лет будет в августе сидеть в этой беседке при свете луны и любоваться, как посаженные им деревья отражаются в водной глади.
Мне кажется, папеньку вправду можно пожалеть, ведь ивы-то выросли, но все прочие его попытки сделать пруд красивым и особенным потерпели неудачу.
Летом, когда Даниэль с Юханом живут дома, Даниэль обыкновенно большей частью помогает тетушке Ловисе заниматься цветами. Он любит поливать их и пропалывать, как заправский садовник, и тетушка очень рада его помощи. Юхан же предпочитает столярничать и работать на токарном станке, и вот, когда папенька вернулся из Стрёмстада, Юхан предложил построить какое-нибудь суденышко, чтобы плавать по пруду. Папенька, который побывал в Стрёмстаде и каждый день ходил там под парусом, считал, что морбаккское озеро слишком уж уступает Каттегату, пока нет здесь ни лодки, ни челнока, и сразу же позволил Юхану попытаться.
Перво-наперво Юхан соорудил плотик размером два на два локтя, а чтобы он не потонул и выдерживал по-настоящему тяжелый груз, укрепил понизу четыре порожних пивных бочонка. Затем Юхан построил пароходную машину из старого колеса от прялки и печной вьюшки.
Вьюшка поместится под плотом и будет служить винтом, прялочное колесо — на плоту, а Юхан, стоя рядом, станет его поворачивать. И едва только Юхан повернет колесо, винт в воде начнет вращаться, и плот отправится в путь, так что Юхан сможет плавать от одного берега пруда до другого, как ему заблагорассудится.
Мы все ужасно радовались Юханову изобретению, думали: вот счастливчик, будет плавать по пруду, а глядишь, из него получится новый Джон Эрикссон.[26] Однако ж в расчеты не иначе как закралась ошибка, потому что, сколько Юхан ни крутил колесо, плот с места не двигался. В общем, этой радости пришел конец.
Но в Стрёмстаде и помимо лодок и иных судов было много всякого, что плавало по воде. К примеру, утки и гаги, и, по мнению папеньки, в этом смысле он вполне мог со Стрёмстадом посоперничать. Он написал куда-то в Вестеръётланд, заказал гусей, и в один прекрасный день к херрестадской пристани доставили семь молодых птиц, за которыми отрядили конюха.
Все твердили, что гуси просто великолепные. Не гусята, нет, почти взрослые птицы, и тетушка Ловиса была в восторге, что в усадьбе появились гуси, как во времена ее родителей, а экономка рассказывала про гусака, который однажды по весне, в ту пору, когда в Морбакке хозяйничала г-жа Раклиц, улетел с дикими гусями, а осенью воротился с гусыней и девятью большими гусятами. Нам, детям, гуси не очень понравились, потому что оказались они не белые, а серые и в серых пятнах, но взрослые говорили, что это не повод хаять хорошую птицу.
Первую неделю гусям предстояло сидеть взаперти, в загоне на скотном дворе, чтобы они привыкли к дому и не заблудились, когда их выпустят, а на восьмой день их выгонят на лужайку размять лапки. Птицы были славные, кроткие, не бегали за тобой и не щипали за юбки по гусиному обыкновению; как только их выпустили, они отправились на ближний луг и принялись щипать травку, словно коровы или овцы.
Нам, детям, не терпелось увидеть, как они плавают в пруду, но от скотного двора до пруда путь далекий, и папенька решил, что в первый день гусям лучше остаться возле скотного двора, пусть хорошенько освоятся с окрестностями. А вот завтра, сказал он, можно им и поплавать в морбаккском озере.