Эта самая Юханна Октопиус и пришла теперь, стало быть, в Морбакку, маменька сразу смекнула, но что, скажите на милость, ей здесь понадобилось?
Юханна Октопиус не замедлила сообщить о своем деле. Она, мол, хотела спросить маменьку, нельзя ли ей на несколько дней остаться в Морбакке.
— Пожалуй, я бы не стала возражать, — отвечала маменька, — только прежде хотела бы узнать, отчего вы намерены у меня пожить.
Бедная девушка вовсе не была навязчива. Говорила тихонько, почти шепотом. Держалась робко и загадочно, и этакого вопроса явно никак не ожидала. Стояла, не зная, что сказать. Залилась краскою и дергала себя за палец, так что суставы хрустели.
— Ответить не очень-то легко, — наконец проговорила она. — Велено мне прийти сюда.
— Может быть, здесь находится кто-то, с кем вы хотите встретиться?
Девушка еще больше огорчилась:
— Никогда я не умела лгать. И оставлю без ответа вопрос, есть ли здесь кто, с кем мне охота повстречаться. Однако ж пришла я сюда не по этой причине, просто вчера мне велено было идти сюда и быть под рукой, когда понадоблюсь.
По ответу маменька поняла, что бедняжка и впрямь обижена умом, и пожалела ее. Решила, что лучше всего оставить девушку в Морбакке, пока не подвернется оказия отправить ее домой.
— Что же, оставайтесь, мамзель Октопиус, — сказала маменька. — И для начала ступайте в эту вот комнату, отдохните, пока я готовлю ужин. И экономка, и служанки нынче в поле. Рожь вяжут.
Услыхав об этом, Юханна Октопиус сказала, что ничуть не устала, и предложила помочь со стряпнею.
Маменька сразу заметила, что девушка неловкая, однако ж старательная. Принесла дров, растопила плиту. Ужас какая старательная. Кашу посолила до горечи, пришлось весь горшок выбросить. А новую кашу подпалила.
Когда пробило восемь и работники собрались на кухне вечерять, Юханна Октопиус стояла у плиты, выкладывала подгоревшую кашу в большую миску. Первым вошел колодезник, увидел ее и чертыхнулся. Юханна Октопиус не чертыхалась, зато уронила полную ложку каши в огонь, так что начадила в кухне пуще прежнего. Однако они не поздоровались, словечка друг другу не сказали.
На другой день экономка сообщила маменьке, что, как слыхал от колодезника Маленький Бенгт, придурковатая пасторская дочка влюбилась в него тою весной, когда он рыл в Брунскуге колодец. Сперва-то он был слегка польщен — ну как же, девушка господского происхождения удостоила его своим вниманием, но вскоре она так ему опостылела, что он видеть ее не желал. Но она все равно ходила за ним следом, куда бы он ни отправился. Впору избить ее до смерти, лишь бы отвязаться.
Н — да, маменька-то с первой минуты заподозрила, что загадочное появление связано с любовной историей, и теперь, когда уверилась, немедля приказала Маленькому Бенгту собираться и отвезти мамзель Октопиус обратно в Брунскуг.
Затем она поговорила и с девушкой, попробовала растолковать ей, сколь неподобающе она себя ведет. Неужто не понимает, что стыд и срам — этак вот бегать за парнем, который знать ее не хочет? Под конец маменька заявила, что ей надобно ехать домой и ворочаться сюда не стоит.
Юханна Октопиус ничего в ответ не сказала. Покорно склонилась, будто слабая тростинка от ветра. Безропотно села в телегу и поехала прочь из Морбакки.
Но примерно через четверть мили случилась неприятность — вывалилась хомутная затычка, пришлось Маленькому Бенгту слезать да ставить ее на место. Управился он мигом, однако Юханна Октопиус успела тем временем спрыгнуть с телеги и убежать в лес. Причем так тихо да легко, что работник ничего не заметил, увидал ее уже далеко среди деревьев. Он попробовал ее поймать, но из-за лошади бежать далеко не мог, и девушка скрылась.
Юркнуть прочь и исчезнуть, ускользнуть, как вода сквозь пальцы, — единственное, что она отлично умела. Определенно наторела на своем веку в этом искусстве.
Маленький Бенгт волей-неволей повернул вспять, а о Юханне Октопиус весь день не было ни слуху ни духу. Маменька опасалась, уж не сделала ли она над собой чего-нибудь худого, ведь маменька говорила с нею очень строго и теперь чувствовала себя виноватой.
Впрочем, на следующее утро беглянка явилась на скотный двор, попросила молока, и в просьбе ей не отказали. Скотница украдкой послала сказать маменьке про Юханну, но, когда маменька пришла поговорить с девушкой, той уже и след простыл.
Колодезник был в ярости. Одна боковина колодезной шахты обрушилась, так что вся яма была полна песку. И не диво: стоит появиться Полоумной Ханне, как все у него идет шиворот-навыворот. Он в жизни никого до смерти не бил, но ежели эта девица не перестанет его преследовать, он так или иначе от нее отделается, другого выхода нет.
Маменька была совершенно уверена, что случится беда. Это ощущение возникло у нее сразу, как только Гермунд впервые вошел в дом. Она написала пробсту в Брунскуг, попросила прислать за девушкой — безрезультатно. Тогда маменька попыталась изловить беглянку и посадить под замок, но та была начеку и, едва завидев кого-нибудь, убегала. И вообще, маменька, пожалуй, вряд ли сумела бы убедить ее отказаться от колодезника.
Однажды маменька видела, как Юханна Октопиус тихонько прошмыгнула через двор к колодезной шахте и заглянула вглубь. Гермунд копал там, на дне, но каким-то образом, видно, почуял, что она стоит наверху, так как вскоре поднялся по лестнице и начал кричать на нее и браниться. Она тотчас обратилась в бегство, а он швырял ей вслед камни и песок. Гнал ее прочь, как шелудивую собачонку. Только Юханну Октопиус так просто не отпугнешь, она продолжала шнырять по усадьбе.
И вот однажды утром… К тому времени случились все беды, какие только могут случиться при рытье колодца, а шахта стала так глубока, что стоящий на дне видел в небе звезды, хотя наверху был белый день.
Ну так вот, однажды утром на кухню ворвался вконец запыхавшийся парень.
— Вода! — крикнул он. — Вода! — И побежал дальше.
Маменька, и экономка, и служанки бросились следом, и скоро все они столпились у колодезной шахты, заглядывая в глубину. И в самом деле увидали внизу блестящую водную поверхность!
Замечательное, торжественное событие, когда в усадьбе таким манером появляется вода. У маменьки выдалось тяжкое время, и она наверное много раз жалела, что затеяла рыть колодец, но теперь, когда пришла вода, от всего сердца возблагодарила Господа за этот великий дар.
Потом она спросила про Гермунда.
— Там он, внизу, — отвечал один из мужиков. — Должно, охота ему убедиться, что он впрямь нашел подлинную жилу.
Все окликали Гермунда, но он не отвечал. Кто-то из мужиков хотел уже спуститься и посмотреть, не стряслось ли с ним чего, когда колодезник появился на нижней лестнице.
Поднимался он медленно, без обычного проворства. Одной рукой нащупывал ступеньки, другую прижимал к глазам.
Песчинка в глаз попала, не иначе, решили все. Взобравшись на самый верх, он вытянул руку. Двое мужиков бросились на помощь, но никак не могли свести его наземь. Надо было всего-навсего поднять ногу да сделать шаг, а он не смел.
— Гермунд, голубчик, мы очень рады, что вы все ж таки нашли воду, — сказала маменька.
— Н-да, дорого мне досталась эта вода, хозяйка, — отозвался Гермунд. — Скверная штука приключилась со мной там внизу, аккурат как вода прорвалась. Ровно дымом в глаза пыхнуло. И теперь я ничегошеньки не вижу.
В конце концов его таки вывели наземь, и он сей же час рухнул на траву и закрыл ладонями глаза. Остальные молча ждали. Любить его не любили, но ведь сущий кошмар, коли он впрямь потерял зрение.
Немного погодя Гермунд сел.
— По-прежнему темень. Ослеп я. Конец мне пришел. Маменька пыталась успокоить его: скоро, мол, все пройдет.
Думала, он слишком долго пробыл внизу впотьмах и отвык от дневного света.
— Не-ет, — сказал Гермунд. — Глаза палит огнем. Выжгло их. Ослеп я. Что же со мною будет?
С этими словами он вскочил, вскинул руки над головой и хотел броситься в колодец. Мужики заступили было ему дорогу, но он их расшвырял.
— Оставьте меня! — крикнул. — Я хочу помереть там, внизу! Жуткое дело. Удержать его мужики не сумели, однако ж во время схватки он потерял направление и побежал не в ту сторону, прочь от колодца.
Заметался туда-сюда, с криком да с бранью. Хватал руками воздух, будто норовил поймать кого-нибудь, и кричал:
— Покажите мне, где шахта! Не то удавлю первого, кто под руку попадется!
Шумел он как безумный. Однако ж никакой беды не приключилось, народ-то разбежался-попрятался, а сам он, как ни странно, к устью широкой шахты не приближался.
Гермунд снова бросился в траву. Дергался и дрожал всем телом, ломал руки и то и дело изрыгал жуткие угрозы.
И пока он лежал там да бесновался, так что ни один взрослый мужчина не смел к нему приблизиться, откуда-то объявилась полоумная Юханна Октопиус. Вышмыгнула, как всегда, бесшумно. Никто ее не замечал, пока она не подошла вплотную к Гермунду.
Маменька хотела поспешить к ней, предупредить, да только опоздала. Юханна уже взяла его за руку.
— Не бранись этак! — сказала она по обыкновению тихо и мягко. — Я пришла помочь тебе.
Все думали, Гермунд сей же час схватит ее за горло и удавит. А он хоть и разразился злобным диким хохотом, но вреда ей не причинил.
— Я пришла, — повторила она. — Они знали, что случится, и послали меня сюда. Я ведь родилась на свет только для того, чтобы помогать тебе.
Не иначе как было в ней что-то благотворное. Он взял ее руки, положил на свербящие глаза.
— Полоумная Ханна! — воскликнул он. — Полоумная Ханна! — Но по голосу было слышно, что это не ругань, а признательность.
— Ничего, что ты слепой, — сказала она. — У меня-то глаза есть.
Он был вконец беспомощен и несчастен и, пожалуй, воспринял как утешение, что есть человек, который любит его хоть слепого, хоть зрячего, слабого или сильного, злого или доброго, бедняка или богача.
Маменька пока что оставалась неподалеку. Не было у нее уверенности, что все это кончится добром, но тут она услыхала слова Гермунда: