— И что же произошло?
— Ну, как только студенты уговорились с хозяйкой, — продолжала полковница, — они немедля отправились веселиться. Ах да, чуть не забыла: студент, собиравшийся ночевать в комнате с привидениями, сперва зашел в оружейную лавку и купил себе револьвер. А товарищам своим сказал, что зарядит его и положит на ночной столик и первое же привидение, дерзнувшее явиться, получит пулю.
На диване в детской
(Я не успела вчера записать дальше, а сегодня простыла, болит горло, и тетя велела мне сидеть дома. Но чувствую я себя не настолько плохо и делать записи в дневнике вполне могу, поэтому сейчас, когда Улла ушла с Алланом и Элин в церковь, надеюсь довести полковницын рассказ до конца.)
Так вот, полковница рассказала, что, когда студенты поздно ночью вернулись в гостиницу, чулан с привидениями оказался чисто прибран и меблирован, так что выглядел действительно уютно. Юристам было в своем номере тесно и неудобно, а потому они предложили доктору, что один из них переберется к нему, но он и слышать об этом не пожелал. Думал, что, если будет не один, привидения не появятся. «И не забудьте, ребятушки, — сказал он, подозрительно глянув на товарищей, — если кто из вас надумает изображать привидение, револьвер лежит на ночном столике, и я выстрелю без предупреждения!»
Засим молодые господа разошлись по своим комнатам и легли спать, и тот, что ночевал в комнате с привидениями, уснул весьма скоро. Однако свечу на ночном столике тушить не стал и, когда среди ночи проснулся оттого, что дверь отворилась, сразу увидал три фигуры, с головы до ног закутанные в белые простыни. Ни лиц не видно, ни рук, ни ног, все сплошь белое.
Молодой человек приподнялся в постели на локте и рассмеялся.
«Ну что вы за сумасброды! — вскричал он. — Думаете напугать меня таким манером? Я ведь узнал всех троих. Ступайте к себе, ложитесь спать!»
Он снова и снова повторял, что узнал их, и просил прекратить глупые шутки, но три призрака стояли не шевелясь чуть поодаль от кровати. Не мог он заставить их шевельнуться или хоть дать ответ.
В конце концов доктор рассердился и схватил револьвер, который действительно лежал на ночном столике. «Помните, что я говорил? Если не уйдете, стреляю! Вон отсюда!»
Но все напрасно. Три привидения стояли как вкопанные. И студент выстрелил. Осечки не случилось, выстрел грянул, огонь и дым наполнили помещение, и он ожидал, что фигура, в которую он целился, рухнет на пол. Но нет, пуля отрикошетила от стены за кроватью и упала на пол. И он поневоле решил, что фигура, в которую он стрелял, непробиваема для выстрела.
Студент чертыхнулся и, словно вовсе потеряв рассудок, прицелился и выстрелил в другую фигуру. С тем же результатом. Пуля ударила в стену, отрикошетила, а затем с отчетливым стуком упала на пол.
Больше студент не чертыхался, только от ужаса вытаращил глаза. Однако все же выстрелил еще раз, но, когда пуля и от последнего призрака отрикошетила, ударила в стену и покатилась по полу, он разразился громким пронзительным смехом и никак не мог остановиться. Вне всякого сомнения, повредился умом.
— Но, тетя, — сказала я полковнице, — разве же это не настоящая история с привидениями?
— Нет, — отвечала полковница, — в том-то и дело, что нет. Видишь ли, товарищи действительно сговорились подшутить над самонадеянным медиком. Они сумели украдкой подменить патроны в револьвере холостыми, а настоящие пули держали в руках, когда, завернувшись в простыни, вошли в комнату. Когда студент стрелял, они бросали пули в стену, будто те отскакивали от них, и бедняга, который не мог увязать происходящее с возможным и реальным, потерял рассудок.
— Но он, наверно, поправился?
— Нет, не поправился. Он кричал и бесновался, кинулся на эту троицу, словно с намерением их задушить. Началась ужасная схватка, сбежался народ — ведь вся гостиница проснулась от выстрелов и жуткого шума, — и он, увидев, что сейчас его скрутят, схватил револьвер и застрелился.
— Застрелился?
— Холостыми подменили в револьвере только три патрона, остальные были настоящие.
— Какой кошмар!
— Вот видишь, — сказала полковница. — Как по-твоему, разве это не ужаснее всех историй с привидениями?
— Да, тетя, вы правы, — сказала я. — А что случилось с остальными? Ведь их бы следовало посадить в тюрьму.
Полковница несколько смешалась.
— Я правда не помню, что с ними сталось, — сказала она. — Столько лет прошло. Наверно, дело замяли, как говорится. Ведь за то, что люди наряжаются привидениями, наказания не предусмотрено.
На столе подле полковницы стояли часики, и я увидела, что мое время давно вышло, поэтому я встала, собираясь уйти. Полковница посмотрела на меня.
— Прекрасно быть молодым, — сказала она. — Но и опасно. Один ошибочный поступок — и вся жизнь разрушена.
По дороге домой я невольно размышляла об истории с четырьмя студентами. Конечно, я поверила, что это правда, ведь полковница рассказывала очень серьезно, даже по-настоящему взволнованно, но тем не менее было во всем этом кое-что странное. Например, револьверы, были ли они в Швеции во времена полковницыной молодости, лет этак тридцать назад? Хотела бы я знать.
Но если револьверов тогда не было, то вся история, наверно, выдумка?
Или, может, случилась она не в старину, а совсем недавно, и полковница сказала, что слышала ее в молодости, затем только, чтобы я не догадалась, о ком идет речь?
И почему она не назвала имен студентов, коли история старая?
Странно, что мадемуазель фон К. сидела у полковницы и плакала. Мадемуазель-то фон К. не из тех, у кого глаза на мокром месте.
Вдруг что-то случилось с ее женихом?!
Вдруг он и есть тот медик, который сошел с ума и застрелился?
Ох нет, вряд ли уж все так скверно.
Не мог Господь так жестоко наказать меня за то, что произошло вечером в канун Пасхи. Это было бы несправедливо. Он же знает, как мне трудно что-нибудь сказать, когда кругом много народу, и как я стесняюсь перед дядей Уриэлем, и Даниэлем, и мадемуазель С.
К тому же наказывать надо меня, а не студента.
Нет, то, что рассказала полковница, все-таки имело касательство к ней самой.
Я старалась додуматься, как все это взаимосвязано. Вчера весь день размышляла, но так ни к чему и не пришла. И сейчас по-прежнему теряюсь в догадках.
Кстати, вчера случилось еще кое-что очень странное.
(Ну вот, пришла из церкви Улла с Элин и Алланом, так что на сегодня, пожалуй, закончу.)
(Сегодня мне полегчало, но тетя полагает, что лучше посидеть дома, пока я совсем не поправлюсь. Так что нынче я тоже могу сколько угодно писать дневник.)
Ну так вот, первым делом расскажу о другом странном происшествии, случившемся в субботу.
Придя домой с английского урока, я ужасно удивилась, потому что за большим столом в столовой сидел дядя Уриэль, разложив перед собой массу каких-то бумаг. (Обычно дядя раньше половины четвертого домой не приходит, а сейчас было всего-навсего четверть третьего.) Он снял со стола скатерть и сидел, стараясь привести в порядок кучу каких-то листов и листочков.
С виду казалось, будто все эти бумаги раньше были свернуты трубочкой, потому что теперь скручивались и загибались и дядя никак не мог с ними сладить. Он сделал мне знак, чтобы я помогла ему их расправить, что я, конечно, сделала с удовольствием.
Я сразу обратила внимание, что бумаги исписаны красивым почерком, и подумала: интересно, о чем там речь, — однако предпочла показать дяде, что не любопытна, и смотрела в пространство. Но дядя обладает удивительной способностью угадывать, о чем я думаю, и теперь он засмеялся и сказал, что этот хлам я вполне могу прочесть.
И он тотчас придвинул ко мне целую стопку листов.
— На-ка посмотри, что это такое.
Как пишут в романах, дважды меня просить не пришлось. Мне казалось невероятно волнующим, что можно прочитать рукопись, страницы, которые позднее будут напечатаны. Я развернула первый лист и начала читать.
«Элисиф. Пьеса в стихах в пяти действиях и восьми картинах». Вот и все, что стояло на первой странице.
Написано было необычайно красиво, словно напечатано, и выглядело весьма соблазнительно и многообещающе.
На второй странице обнаружился перечень действующих лиц. Ужасно длинные и красивые имена королей, рыцарей, епископов, благородных дам и монахинь. Заглавные буквы выведены особенно красиво, с множеством завитушек и росчерков. Список был длинный, занимал всю страницу.
На третьей странице я прочла: Первое действие. Первая сцена, а ниже — очень подробное описание средневекового шведского замка. Упомянуты и сводчатые коридоры, и коньки крыш, и ворота, и башни, и лестницы, и увитая плющом стена. Все выписано так красиво и тщательно, что хоть сейчас отсылай в набор.
На четвертой странице сообщались имена тех, кто участвовал в первой сцене. Сплошь немецкие ландскнехты на службе короля Альбрехта Мекленбургского. Они сидели за столом во дворе замка, пьянствовали и пели шведскую застольную песню.
Пятая страница начиналась с питейной песни ландскнехтов. Звучала она так:
На алой заре
С мечами в руке
Шагаем мы все
Вверх по горе.
И все. Продолжение отсутствовало.
— Ну, нашла что-нибудь? — спросил дядя.
— Да, тут начало пьесы под названием «Элисиф», — сообщила я.
— А как по-твоему, что вот здесь? — сказал дядя, показывая на несколько стопок бумаги, которые просмотрел сам. — Опять же начало пьесы под названием «Элисиф».
— И больше ничего, дядя?
— Сказать по правде, думаю, да. Просто упражнения в каллиграфии.
Тут я определенно сказала большую глупость:
— Дядя, это вы сочинили?
— Не стыдно тебе спрашивать, растрачивал ли я свое время, каллиграфически выписывая такую чепуху?
Я ответила, что думала, дядя написал это давно-давно, в бытность студентом или школьником.